Мальчик хнычет, роняет погремушку. В дверях детской стоит мама. Она ничего не делает, чтобы успокоить сына. У мамы белые щеки. У мамы белый лоб. У мамы глаза на мокром месте. Мамины губы дрожат, словно мальчик продолжает трясти клоуна с рыжим чубчиком.
— Чем дальше, тем хуже, — говорит мама.
— Лучше, — поправляет дедушка. Он стоит за маминой спиной в коридоре. — Чем дальше, тем лучше, Эфра. Ему просто надо научиться с этим жить.
— Что будет завтра? — спрашивает мама. — Он уронит картину со стены? По стене пойдут трещины? Рухнет дом? Юго-восточная часть Трезен сползет в море?! Папа, ты вообще понимаешь, чем это грозит?!
Дедушка кивает. Он понимает.
— Не преувеличивай, — говорит дедушка. — Его возможности ограничены.
Мама горько улыбается:
— О да! Ребенок с ограниченными возможностями!
— Ему надо научиться с этим жить, — еще раз произносит дедушка. — Любой талант нуждается в самоконтроле. Думаешь, родители будущего великого пианиста не насилуют собственное дитя с утра до вечера?
Мальчик не понимает, о чем говорит дедушка. Мальчик хочет клоуна. Он поднимает погремушку с пола манежа, трясет. В клоунском животике грохочут камешки. Осколки стакана начинают дрожать, ерзать по линолеуму. Лужица воды идет мелкой рябью.
— Нет, — дедушка подходит к манежу. — Тезей, так нельзя.
Мальчик трясет клоуна.
— Так нельзя, — дедушка ласков и терпелив. — Вот, смотри, как можно…
Он забирает игрушку у внука. Встряхивает раз, другой, показывает на неподвижные осколки, на спокойную лужу:
— Надо так. Так хорошо, правильно. Держи…
Получив клоуна обратно, мальчик с наслаждением гремит им. Осколки лежат без движения. Лужица блестит в лучах солнца. Скоро она высохнет.
«Конструкции полов и оснований под ними в залах для спортивных соревнований рассчитываются на дополнительную временную нагрузку от проезда двухосного грузового автомобиля. При расположении зала на перекрытии расчет последнего производится на временную равномерно-распределенную расчетную нагрузку не менее пяти килопаскалей (по наибольшей нагрузке).
Конструкция пола и расчет фундаментов в местах установки помостов для занятий с тяжестями осуществляются с учетом ударной нагрузки от штанги, падающей на помост с высоты два целых четыре десятых метра; масса штанги принимается двести пятьдесят килограммов, в помещениях для индивидуальной силовой подготовки — сто восемьдесят килограммов…»
«В конце концов, это тоже информация…»
Тезей не слышал эту реплику матери — Эфра произнесла ее в другое время и в другом месте. Но он, вероятно, понял бы, о чем говорит мать, не хуже, а то и лучше своего деда. Тоже информация — на все расчеты у него ушло полторы секунды, и считал он не рассудком, медлительным человеческим калькулятором, а чем-то другим, тем, что оставил ему в наследство Колебатель Земли, обитатель бестелесного цифрала.
Теперь настала очередь тела.
Давление на затылок было чудовищным. Справиться с ним — подвиг, но Тезею не предложили иного выбора. Преодолевая сопротивление Керкиона, он упал на правый бок — и наотмашь ударил кулаком в пол.
Армированный бетон. Наливное покрытие. Крепление к полу первых рядов трибун. Стальной каркас помоста. Мембраны перекрытий. Несущие конструкции стен.
Резонанс.
Зал тряхнуло. На кронштейнах содрогнулись прожектора, полоснув трибуны световыми лучами. Те зрители, кто вскочил со своих мест, желая лучше рассмотреть показательную схватку, не удержались на ногах. Одним повезло больше — они шлепнулись на сиденья, больно отбив задницы. Другие свалились в нижние ряды, на головы протестующих, бранящихся людей. Лязгнули крепления трибун. Звоном металла откликнулась сетка, которой была обтянута клетка. Кое-кто из бойцов, стоявших в строю, упал на колени. Пирифой в поисках равновесия сплясал короткий, вполне безумный танец, с разгону налетел на Иобета, раскрывшего парню объятия — и вместо того, чтобы завязать драку, хрипло поблагодарил недавнего противника. Зрители, бойцы, комментатор, судьи, обслуживающий персонал, звукооператор, распорядитель — все были заняты собой, своим испугом, выяснением последствий, и никто не обратил внимания, как толчок снизу подбросил вверх рыжего громилу Керкиона Бранхида: невысоко, максимум на полторы ладони, но этого хватило, чтобы при падении Керкион ударился копчиком, взвыл от боли — о да, при его-то массе…
— Хватит? — спросил Тезей.
Он стоял в метре от Керкиона. Колено, наверное, болело, но это никак не проявлялось в позе Тезея. Со свистом втягивая воздух, Керкион уставился в пол. Так он и поднялся: свистя, хрипя, клокоча глоткой — и не поднимая на Тезея глаз. Казалось, хозяин клуба всеми инстинктами крупного хищника чует, что взгляд — вызов, а сейчас не лучшее время для вызовов.
— Да, — согласился Керкион. — Закончили.
Тезей шагнул ближе:
— Кто приказал?
К чести Керкиона, он не стал юлить:
— Городской прокурор.
— Минос?!
— Ну, не лично. Человека прислал.
— Понимаю. Миносу не откажешь.
— Что ты понимаешь? — впору было поверить, что Керкион сейчас кинется на Тезея вопреки любому инстинкту. — Что?! Мне сказали: лучше ты с месяц полежишь в госпитале…
— Чем где?
— Чем в могиле, кретин! На кладбище!
Сгорбившись, Керкион побрел к выходу из клетки под оглушительный шквал аплодисментов. Трудно понять, как публика могла видеть в сутулом, несчастном, отяжелевшем с годами человеке великого Керкиона Бранхида, но публика видела, и хватит об этом.
— Так ты меня спасал, что ли? — пробормотал Тезей. — Спасал, да?
Его трясло, и Тезей знал, почему.
5Тезей(продолжение)
Утро
В воздухе —
Когда ты ощущаешь это,
Я знаю: ты здесь.
Эта забегаловка, воняющая прогорклым маслом и жареной курятиной, была с претензиями. Здесь крутили свежий альбом группы «Nă͜ɪ̆́», справедливо полагая, что хоть что-то в ассортименте должно быть свежим.
— Кофе, — заказал Тезей. — Черный, без сахара.
— Крылышки? Кебаб?
— Нет, спасибо. Только кофе.
Он ждал бурды и ошибся. Роскошный слой мягкой пенки, аромат, способный поднять мертвеца — и стакан воды, где плавали кубики льда.
— Вы так варите всем?
— Нет, — улыбнулась разносчица. — Только вам.
Тезей не стал выяснять, шутит она, флиртуя с симпатичным парнем, или говорит чистую правду. Ему было не до пустых разговоров. В висках пищали флейты и ухали барабанчики. В затылке, топоча копытами, плясали сатиры. Съесть что-нибудь он боялся: сблевал бы как пить дать. От резонанса, подобного тому, которым он тряхнул зал, отходняк был — мама не горюй, и Тезей это знал. В первый раз, что ли? Если он рискнет повторить эту потеху раньше, чем через месяц, он сляжет в больницу, и надолго. Если в больнице он устроит третий цирк…
«Дедушка, ты ведь уже заказал себе место на кладбище? Оплатил на сто лет вперед? В случае чего, я лягу, а ты обождешь. Куда тебе торопиться?»
Но мы умеем летать,
Но мы умеем летать,
Но мы умеем летать,
Но мы можем улететь отсюда…
— И не надейся, — уведомили из-за спины. — Улететь отсюда? Только вместе со мной, напарник. Сделаем крылья на клею, влезем на небоскреб — и айда в небо!
— Напарник? — не оборачиваясь, спросил Тезей. — Почему не чемпион? Еще вчера я был для тебя чемпионом. Ты понизил меня в звании?
Пирифой сел напротив, оперся локтями о столешницу:
— Парни не дураки, напарник. Парни всё поняли.
Тезею представилось ужасное: он ходит по городу с табличой «Полубог» на груди. Прохожие шепчутся, тычут пальцами. Женщины пристают с домогательствами. Дети просят: «Дядя, трусни водокачку!»
— Публика дура, ей сваи подавай, — гнул свое Пирифой. Он поминутно облизывал губы, словно Тезей был доброй порцией кебаба. — Только их и обсуждают. Репортеры уже сенсации строчат. А мы с парнями всё видели, всё. Чего он тебя ломал, а?
— Сваи? Какие сваи?!
— За клубом, в переулке, дом строят. Девять этажей, под землей — двухуровневый паркинг. Парни говорят, у «Элевсина» с этой стройкой давние тёрки. Вынимали грунт под котлован — у соседей подвалы затопило.
— И что?
— Ничего. У соседей — подвалы, а у клуба по стенам пошли трещины. На прошлой неделе пригнали установку по забиванию свай…
Он бредит, подумал Тезей.
— Идиоты! — Пирифой показал кулак невидимым строителям. — На ночь глядя сваи бить вздумали! Юрист клуба сказал: жалобу подаст. Пускай их штрафанут как следует. Ладно, проехали. Так чего он тебя ломал?
— Кто?
— Керкион! Он же тебя ломал, не притворяйся. Если бы не сваи, ты бы и не вывернулся. Ты ему дорогу перешел, да?
— Ему прокурор велел, — у Тезея отлегло от сердца. Табличку с груди сняли, интерес детворы отменялся. — Городской прокурор. Ты на Керкиона не гони, куда ему с прокурором бодаться…
— А прокурору ты что сделал? Соли на хвост насыпал?!
— Я с его дочкой переспал. Ему не понравилось. Вот и послал гонца в клуб: намекнуть, чтобы я больше не ходил…
Баш на баш, сказал Тезей отсутствующему здесь Керкиону. Ты спасал мою задницу, я спасаю твою. Раз я не в обиде, парни тоже простят. Еще и посочувствуют: с прокуратурой шутки плохи. Вот, смотри: я сижу с Пирифоем, харизма с обаянием, и обаяние верит харизме на все сто. Хорошенькая засада вышла бы: заработать разрыв мениска из-за случайного перепихона с дочерью Миноса! Доложи я деду, что лежу в гипсе, потому что…
Тезей мотнул головой, гоня прочь ужасное видение. Дед съел бы внука на завтрак — без соли, ножом и вилкой. Нет, деду мы ничего сообщать не станем. Ни про Миноса, ни про Керкиона. Вернее, про Керкиона сообщим: старый борец увлекся, пришлось решать вопрос нетрадиционными методами. Я их заколебал, решил Тезей. Так и напишу деду: «Я их заколебал».