Где-то ответил гонг.
— Иду, иду, — проворчали за калиткой. — И нечего ломиться, не в борделе!
5Питфей
— Ты старый козел! Старый бездушный козел!
— Эфра, успокойся.
— Успокойся? Да я глаза тебе выцарапаю!
Тарелка из небьющегося стекла разлетелась об пол. За ней — вторая тарелка, тоже из небьющегося стекла. Вдребезги, вдрызг, в мелкое крошево. Рагу, оценил Питфей. Мое рагу отвратительно выглядит на паркетной доске «ясень-коньяк». Надо было класть в столовой «дуб-карамель», вышло бы лучше.
— Разве ты дед? Ты садист!
— Я дед.
— И ты молчал? Молчал?!
— Я не молчал. Я просто…
— Нашему мальчику угрожали, а ты сказал мне об этом только сейчас?!
— Я…
— Козел!
Козел, вздохнул Питфей. Все кругом быки, а я — старый бездушный козел. Зачем я дал ей прослушать запись ночного разговора у Миноса? «Почему вы не хотите, чтобы я убрал его сам?» — спросил инспектор Синид, и моя девочка побледнела. «Я сделаю это аккуратно, — сказал инспектор Синид. — Я все делаю аккуратно, вы знаете». Моя девочка побагровела, и началось. То, что Минос дважды произнес «запрещаю», один раз «категорически» и еще один раз «Тезея не трогать, это приказ», прошло мимо ушей моей девочки. Волчица, бешеная волчица. Эфра, я тебя люблю. Я тебя обожаю.
— Ты немедленно вышлешь в Кекрополь оперативную группу!
— Зачем?
— Ты приставишь к нему охрану! К нашему мальчику!
— Эфра, к оперативному агенту не приставляют охрану. Это смешно. Это нелепо, наконец! Я выслал ему сообщение с шифрованной ссылкой на запись встречи у Миноса. Велел быть осторожным с сыном доктора Прокруста. Не думаю, что инспектор нарушит приказ, но лишняя перестраховка не повредит.
— Тезей ответил? Он получил ссылку?!
— Еще не ответил.
— С ним нет связи? Абонент вне зоны доступа?!
— Связь есть, — соврал Питфей. — Он сбрасывает вызовы. Наверное, у мальчика важная встреча. Или вайфер вот-вот разрядится.
Эфра била в самые уязвимые места. Молчание внука тревожило Питфея, но он не мог, не имел права выдать свое волнение дочери.
— Вайфер? Какой ты Паучок? Ты козел, козел…
Розетка с маслинами превратилась в осколки. Повсюду разлетелись черные лаковые «пули», фаршированные лимоном. Питфей поджал ноги. Он бы встал и ушел, да не мог. Дома Питфей любил ходить босиком, и сейчас, когда пол был усеян осколками, он рисковал охрометь на неделю, если не больше. Это она нарочно, предположил он. Чтобы я остался здесь. Если она захочет меня прикончить, я должен быть под рукой.
— Тебя вызывают. Ответь!
— Сейчас…
— Это наш мальчик?
Питфей взял пульт дистанционного управления, ткнул в направлении Smart TV, висевшего на стене:
— Нет, это меня. Я велел организовать мне беседу с Деметрой Конс. Приберись, неудобно…
— Я никуда отсюда не уйду! И не надейся!
— Хорошо, сиди тут…
Экран засветился голубым. Женский голос спросил:
— Госпожа Конс на связи. Обоюдный видео-режим?
— Да, — подтвердил Питфей. — Меня давать крупным планом. Так, чтобы интерьер столовой в кадр не попадал.
— Принято.
— Стол, желательно — тоже.
— Принято. Начать сеанс?
— Через три минуты.
Он повернулся к Эфре:
— Госпожа Конс работала нянькой у доктора Прокруста. Опекала его сына в дошкольном возрасте — и потом, вплоть до третьего класса. Молчи и не вмешивайся.
— Козел, — буркнула Эфра.
Это означало: молчу и не вмешиваюсь, будь ты проклят.
— Три минуты истекли, — напомнил женский голос.
На экране возникла неопрятная гостиная. Комод, трельяж, этажерки, тумбочки — все было в три этажа заставлено дешевым фарфором, вульгарными подсвечниками, подушечками для иголок, пейзажной вышивкой, куклами и фотографиями в рамках. Завершали композицию груды сувениров из серии «все за пятьдесят оболов». На колченогом диванчике, застеленном вытертым покрывалом с бахромой, сидела чудовищно толстая старуха. Сидела? Расплылась, свесив на грудь пять отвисших подбородков.
— Здравствуйте, госпожа Конс, — Питфей был сама любезность. — Я очень признателен вам за то, что вы любезно согласились…
— Деньги, — напомнила старуха. — Вы обещали заплатить вперед.
— Разумеется.
— Пока я не получу мои законные денежки, я и словечка не вымолвлю. Так и буду сидеть сиднем, пока вам не надоест.
На столике перед госпожой Конс запиликал вайфер древней модели.
— Что за шуточки? — с подозрением поинтересовалась старуха. — Ваша работа?
— Моя, — Питфей улыбнулся. Ловкач-коммивояжер, втюхивающий домохозяйкам фракийские чудо-мультиварки, сдох бы от зависти при виде этой улыбки. — Это сообщение, госпожа Конс. На ваш счет…
— На мой пенсионный счет, — брюзгливо уточнила старуха. Спицы в ее руках, до того неподвижные, вновь пришли в движение: госпожа Конс вязала салфетку в виде жутковатой снежинки. — И пенсия, доложу я вам, мизерная. Не разбежишься, да…
— На ваш пенсионный счет только что поступил аванс за нашу перспективную беседу. Четыре тысячи драхм, как вам и обещали. Можете проверить.
— И проверю. Мошенников нынче развелось, не продохнуть. Села на толчок, глядь, а тебя уже обобрали…
Переложив спицы в левую руку, правой старуха с третьей попытки ухватила вайфер. Долго, шевеля губами, читала сообщение. Хмурилась, словно вместо зачисления денег на ее карточку подвесили внушительный долг.
— Еще четыре тысячи вы получите после разговора, — напомнил Питфей. — Может быть, прислать к вам курьера с наличными?
Старуха тряхнула подбородками:
— Не надо. Знаю я ваших курьеров: привезут денежки, а там резаная газета. Ладно, спрашивайте. Только я уже предупреждала: давние дела, подзабылись…
— Вы помните Синида Полипемониди?
— Ну, помню. Я их всех помню, засранцев.
— Мне сообщили, что частную лабораторию его отца разгромили. Разгром случился вскоре после похорон матери Синида…
— Ну, громили. Сам засранец и громил. Мелкий, а шороху навел…
— Кто громил?
— Синид, кто же еще?
— Вы уверены?
Не сдержавшись, Питфей положил ладонь на колено дочери, крепко сжал пальцы. Эфра ответила слабым кивком. Клевала крупная рыба, следовало запастись терпением.
— Зачем, — Питфей изобразил недоверие к услышанному, — мальчику в дошкольном возрасте громить лабораторию отца?
— Смерти боялся, вот зачем.
— Поясните.
— Мамка у него померла, сами же знаете. Мало́й чуть умом не тронулся: я, мол, тоже скоро копыта отброшу. Мне плакался: раз мамка в могиле, так и я в могилу сойду. Болезнь, значит, от мамки перешла. Боялся так, что ссался по ночам. Я его носом в мокрую простыню тычу, бранюсь, а у самой сердце не на месте. Жалко мало́го… Вы мне вот что скажите: если я чего не так брякну, вы, небось, аванс заберете, а?
— Нет, аванс ваш в любом случае.
— Ну, смотрите, не обманите бедную женщину.
— Отец обследовал мальчика? На предмет болезни?
— На какой предмет? А, мамкина зараза! Обследовал, да уже потом, после разгрома. Врачи отписали: все в порядке, здоров как бык. Я…
По экрану пошли полосы. Старуха исчезла, звук поплыл, превратился в шум прибоя, крики чаек. Экран замерцал густой синевой: море, волны. Пенные гребни. Рыба выпрыгивает из воды. Блестящий росчерк, и рыба вновь уходит на глубину. Снова море, волны, пена. Колебатель Земли требовал, следовало подчиниться. Всегда в неподходящий момент, всегда. Как будто для этого требования существовали подходящие моменты!
— Выйди, — попросил Питфей дочь.
Он говорил шепотом, не зная, слышит ли его госпожа Конс.
Эфра мотнула головой: нет.
— Выйди, пожалуйста.
Нет, хоть ты тресни.
Питфей достал вайфер, пальцы легли на сенсоры. Сигнал ушел на монитор, море сменилось постельной сценой. Мужчина лежал на женщине: двигался, тяжело дышал. Питфея уже тошнило от этой записи. Эфра выглядела безучастной. Питфею показалось, что дочь выглядела безучастной и там, на записи. Он впервые обратил на это внимание. Ну да, стоны не в счет. Да и какие это стоны? Рокот, скрежет, ворчание оползня, спускающегося по склону в море.
— Что это вы делаете? — ворчливо спросила госпожа Конс. — Вы там трахаетесь, что ли?
— Помехи связи, — объяснил Питфей. — Вы меня видите?
— Не вижу я вас. Трахаетесь, точно. Извращенец!
— Это наслоение.
— Ага, наслоение. Думаете, я дура?
— Повторяю, наслоение на разговор. Я предъявлю претензии оператору связи.
— Оператору? Ну-ну, предъявите. Да вы трахайтесь, я что, против? Я и сама в молодости была — ого-го! Вы не смотрите, что я в теле, я и сейчас, если человек хороший… Вы только доплатите мне за это, как его? За оскорбление морали! Полторы тысячи не много будет?
Питфей вздохнул с облегчением:
— Три тысячи. Двойной тариф за доброе отношение. Итак, вернемся к мальчику. Значит, обследование не показало отклонений?
— Не показало. Он мне говорит, засранец: «Отец, мол, боялся это сделать с мамкой. Ну, она и померла. И со мной боялся, так я сам… С первого раза не получилось, так я второй раз, для надежности». Я у него спрашиваю: чего второй раз? А он молчит и лыбится. Я спрашиваю: а в лаборатории ты какого рожна куражился? Убытку сколько принес! А он лыбится и молчит. Я думала, отец ему за погром всю задницу ремнем исполосует. Нет, не ругался даже. Носился с пацаном, как дурень с цветочком… Вы там кончили? — старуха мелко захихикала. — Или еще чего надо? Вы не стесняйтесь, я с пониманием…
Питфей почувствовал, что краснеет. Он думал, что давно забыл, как это делается. Если бы не Эфра…
— Спасибо, — благодарность наждаком продрала горло. — Вы мне очень помогли. Деньги сейчас поступят на ваш счет.
— Да уж не забудьте, — землетрясение приближалось к экстазу. Голос старухи дрожал на гребне чувственной оратории, подпрыгивал, распадался на части. — Если что, обращайтесь. Я — женщина бедная, я всегда готова…
В молчании Питфей ждал, пока запись дойдет до финала. К счастью, Колебатель Земли удовлетворился единичным просмотром, не затребовав повтора. Эфра вышла, вернулась с веником, совком и ведром для мусора. Принялась за уборку, делая это с такой тщательностью, будто в мире не существовало важнее дела. К разговору о Тезее она не возвращалась, выслать сыну охрану не требовала.