— Обстоятельства смерти.
Женщина умолкла. Тезей ждал.
— Необходима подзарядка.
Бесцветный голос прозвучал вдвое тише, чем раньше. Свободной рукой Тезей нашарил в кармане плитку гематогена, выданную ему при расставании Персефоной. Пока он рвал бумажную обёртку — одной рукой это получалось с трудом — вспомнилось: в детстве гематоген был его любимым лакомством. Он даже название научился правильно выговаривать: это в три года! Или в четыре? Ему не отказывали: кушай на здоровье! Полезная вкуснятина — редкое сочетание. Все закончилось, когда Тезей узнал, что в состав гематогена входит стерилизованная и высушенная бычья кровь. С этого момента как отрезало. При виде еще недавно вожделенной плитки Тезея начинало мутить.
Разодрав обёртку, он вложил бурую плитку в ладонь ангела. Женщина механическим жестом поднесла угощение ко рту. Пока она жевала, Тезей молчал и старался не делать резких движений.
— Подзарядка завершена.
Губы женщины приобрели коричневый оттенок, но и только: ни липких слюней, ни измазанного подбородка. Ела ангел аккуратно.
— Обстоятельства смерти: операционная в подвальном помещении. Окна отсутствуют. Фиксация пациентки на хирургическом столе. Комбинированный наркоз: двадцать пять миллиграммов диметило-тубокурарина внутривенно в сочетании с эфирным наркозом. Смерть наступила вследствие изъятия сердца из грудной клетки пациентки на седьмой минуте операции.
Вернулась операционная. Тело на столе — руки и ноги зафиксированы ременными петлями. В вены введены толстые блестящие иглы, от них тянутся пластиковые трубки. В трубках — кровь. Смена кадра. Крупным планом — фрагмент мужской спины и плеча. Тусклый блеск комбинезона оливкового цвета. Седой, коротко стриженный затылок. Клеёнчатая шапочка. На затылке — тесёмки хирургической маски. Смена кадра. Рука в облегающей перчатке из латекса сжимает скальпель. Разрез. Крови на удивление мало. Смена кадра. Блестит термоконтейнер с голубой медицинской снежинкой. Электронные весы. На весах — человеческое сердце.
— Сердце: вес двести шестьдесят четыре грамма. При визуальном осмотре изъянов и патологий не выявлено…
Голос ангела остался по-прежнему бесстрастным, но говорил, без сомнения, мужчина. Запись голоса врача? Может пригодиться.
— Печень: вес один килограмм пятьсот девяносто два грамма. При визуальном осмотре изъянов и патологий не выявлено…
— Достаточно. Запрос: идентификация лиц, причастных к смерти Симы Шавуш.
На сей раз ангел молчала долго.
— Идентификация лиц, причастных к смерти Симы Шавуш, не представляется возможной. Недостаточно данных.
Ладонь уже не горела — полыхала, словно Тезей сунул её в литейную топку. Странное дело, от боли он получал какое-то извращённое, мазохистское удовольствие. Еще немного, и не захочется разрывать контакт.
— Завершение сеанса. Код завершения…
Когда глаза ангела вновь сделались прозрачными, а лицо оплыло, Тезей с предельной осторожностью разжал пальцы. Жгучая боль отпустила сразу, в один миг. Ладонь даже не покраснела. Он перевёл дух, остановил запись на вайфере и поднялся, намереваясь отвести ангела обратно в лабораторию.
— Не беспокойтесь. Я её отведу.
У входа в беседку стоял привратник.
3Тезей(завершение)
Пирифой сидел в донорском кресле, а Персефона Диантиди сидела на Пирифое, лицом к вошедшему Тезею. Халат гравврача был растегнут, распахнут, и каждый, кто не слепой, мог видеть, что нижнего белья под халатом нет. Женщина находилась в отличной физической форме, но годы брали свое: грудь обвисла, кожа на шее сделалась дряблой, ключицы торчали резче, чем когда-то. Персефона годилась парню в матери — черт возьми, она и Тезею-то в матери годилась!
— Уходите, — ровным тоном, так, словно она сидела не на мужчине, а в шезлонге на пляже, сказала Персефона. — Вы получили, что хотели. Уходите — и дайте мне получить то, чего хочу я.
Тезей пожал плечами:
— Я подожду снаружи. Вы закончите, и мы уйдем. Уйдем вместе.
— Уходите, — повторила Персефона. — Он задержится в «Элизиуме».
— Как надолго?
— Еще не знаю. Может, навсегда.
— Вы сумасшедшая. Вам надо лечиться.
— Вне всяких сомнений. Здесь мембранная зона. А главное, здесь сумасшедший дом. Как вы полагаете, легко ли остаться нормальной в «Элизиуме»? И потом, что вы зовете нормой? Вот вы, к примеру — вы нормальный?
Тезей не нашелся, что ответить.
— Я подожду снаружи, — повторил он.
Дверь оказалась запертой.
— Я передумала, — уведомила его Персефона, раскачиваясь вперед-назад. — Я еще не решила, отпущу ли вас. Надо было уходить сразу, когда я предлагала. И не вздумайте бросаться на меня с кулаками, я рассержусь. Вы же не хотите, чтобы я рассердилась?
— Вы в курсе, кто я? — спросил Тезей.
Только сейчас он увидел, что запястья Пирифоя прикручены к поручням кресла эластичным бинтом. Тезей поклялся бы, что с ногами парня творится та же история. Шнурок, вспомнил он. Сима Шавуш перетянула член байкера шнурком, прежде чем взгромоздиться на него. Хотелось бы верить, что в случае с Пирифоем обошлись без шнурка. Почему он молчит? Кляп во рту? Издай Пирифой хоть звук, который можно было бы расценить, как призыв о помощи, и Тезей знал бы, что делать. Нет, сказал он себе. Нет, не знал бы. Напасть на аватару? На регулярную аватару? Постоянную (?) аватару?! В мембранной зоне?! Проклятье, это же выбор между предательством и самоубийством!
— А вы? — Персефона ответила вопросом на вопрос. — Вы в курсе, кто я? Хлоя Каллис была моей дочерью. Тринадцатилетняя Хлоя Каллис, которую изнасиловал отец этого красавчика. Для всех моя девочка была аватарой Госпожи. Для меня она была просто девочкой, которую я родила. Иксион Флегиас подверг насилию мою дочь. Я подвергну насилию его сына. Как по-вашему, это равноценный обмен?
— Ваша фамилия Диантиди, — глупо возразил Тезей. — При чем тут Хлоя Каллис?
Персефона рассмеялась:
— О, эти мужчины! О, эта железная мужская логика! После развода я вернулась на девичью фамилию. Вы удовлетворены?
— Уходи, — вдруг произнес Пирифой. — Если она позволит, уходи.
Кляпа нет, отметил Тезей. О, эта железная мужская логика! Раз он говорит, значит, кляпа нет.
— Я без тебя не уйду.
— Ты уйдешь без меня. Я остаюсь. Она обещала мне…
Снаружи, за окном, зажегся фонарь. Тезей видел, как в световой конус шагнули двое громил в потертом камуфляже без знаков различия. Похожие на Керкиона в его лучшие годы, громилы были точной копией друг друга: наверное, близнецы. На сворках близнецы вели трех доберманов. Следом тащился привратник, судя по виду, крайне недовольный.
Когда привратник вышел за пределы оконной рамы, фонарь погас.
— Что она тебе обещала?
— Что отца снимут с колеса. Колесо продолжит катиться, но это уже будет не отец.
— А кто?
— Анимация. Отца отпустят, разложат на биты. Уходи, прошу.
— Она врет, — сказал Тезей. — Она играет с тобой.
— Это неважно. Если есть хотя бы один шанс из миллиона…
Тезей подергал дверь. Дверь была открыта.
— Вы действительно можете это сделать? — спросил он у Персефоны. — Освободить его отца от наказания?
Женщина улыбнулась:
— Не ваше дело.
— Это не насилие. Если вы купили его за свободу отца, это не насилие, а сделка.
— Ошибаетесь, — Персефона прижала голову Пирифоя к своей груди. — Это насилие. Это худший из видов насилия. Или лучший, я еще не решила. Уходите, пока можете.
В парке шел дождь.
Проводник опаздывал. Не рискуя задерживаться в «Элизиуме», Тезей побрел наугад, рассчитывая выйти к воротам. Ждет ли там лимузин? Всю дорогу его преследовали слуховые галлюцинации. Во мгле мелькали смазанные тени. Сто раз пройди по переулку, думал Тезей. Изучи все выбоины мостовой и скудное меню углового кафе. И вдруг мир щёлкнет пальцами, дополнив реальность еще парой измерений: стохастическими прорывами феноменов цифрала и твоим собственным безумием. Капли стучали по листьям, парк сгущался, редел, опять сгущался, дорожки стали асфальтированными, в отдалении замаячили дома, послышался шум машин, и когда Тезей выбрался к воротам, то даже не удивился их новому облику.
Перед ним был вход в фитнес-клуб «Амазонки».
4Ипполита
— Вон отсюда!
— Антиопа, послушай…
— Вон! Чтобы я тебя здесь больше не видела!
— У меня, в конце концов, абонемент. До конца месяца…
— Подотрись своим абонементом!
Ругаются, со злорадством подумала Ипполита. Все, конец пижону. Был да сплыл, больше не увидим. Скандал пижона с мамочкой — так амазонки за глаза звали Тезея с Антиопой — скрашивал Ипполите печальную судьбу уборщицы. Нанять профессионального клинера — лишние расходы, а зал и так едва сводил концы с концами. Сегодня уборка зала была за Ипполитой, а если Ипполита и ненавидела что-то лютой ненавистью, так это наведение чистоты.
Да, еще пижон. Пижона она ненавидела больше.
Присев на корточки у беговой дорожки, Ипполита выгребла из-под нее пыль: серую, недельной давности. Влажная губка заскользила по полотну, убирая следы от капель пота и напитков. Распылитель с дезинфицирующим раствором ждал своей очереди. По мнению Ипполиты — и вопреки инструкции — дорожка не заслуживала такого тщательного обслуживания, но здесь располагался первый ряд партера, откуда супер-шоу «Ссора влюбленных» было как на ладони, а значит, здесь имело смысл задержаться.
— Антиопа, я все объясню…
— Стерве своей объясняй! Прокурорше!
— Ну что за ерунда…
— Отваливай!
Рабочий день закончился. Вообще-то Ипполите следовало бы начать с санузлов и душевой — к обработке инвентаря приступали в последнюю очередь — но в душевой мылись девочки. Ждать без дела? Мамочка выгонит, как пить дать, а разъяренная мамочка еще и наподдаст, не побрезгует. Ипполита не возражала бы насчет того, чтобы мамочка ей наподдала, но только наедине, в уютной, располагающей к интиму обстановке. Своим появлением в зале пижон сорвал далекоидущие Ипполитины планы, и пропустить изгнание пижона из тренажерного рая — о, на это Ипполита не согласилась бы даже за титул «Госпожа Олимпия».