Но жеребьевка не потребовалась. Казаки Никольской и Покровской станиц, потомки запорожцев, единогласно высказались за переселение. Согласились ехать и казаки Стародубской станицы, потомки переселенных черниговских крестьян, помнивших о своем казачьем происхождении. А жители Новоспасской и Петровской станиц, потомки местных крестьян и мещан, пожелали остаться. Со времени образования войска сменилось поколение, разнородные составляющие 30 лет служили вместе, но теперь расслоились! Одни предпочли сохранить звание казака, хотя для этого требовалось бросать хозяйство, ехать в неосвоенные края. Для других оказалось важнее материальное благополучие. Всего переселилось 1093 семьи, 5224 человека – половина войска. Они были размещены в станицах Абинского и Адагумского полков. Но их дальнейшая жизнь и боевой путь тоже относятся к истории уже не запорожского, а кубанского казачества.
Заключение
В 1786 г. по югу России путешествовал француз Жильбер Ромм, он привел в своей книге воспоминания одного из запорожцев о Сечи: «Их было записано 40 тысяч, они делились на 40 куреней, или деревень, каждая по 100 домов. Этот народ, составившийся из представителей различных соседних наций, жил на берегах Днепра против порогов и оттуда расселялся по необъятным степям влево от Ингульца. Они почитали за честь жить холостыми, и законы запрещали им жить с женщинами, поэтому в их среде и не встречалось последних. Любой беглец из Турции, Греции, Польши, России находил у них приют и мог записаться в запорожцы, если только подчинялся их законам». Вот так и рождались легенды. Запорожцев никогда не было 40 тыс. Подобное количество казаков они вывели только один раз, в 1621 г. под Хотин. Но тогда к ним примкнула вольница со всей Малороссии. 40 тыс. запорожцев водил в походы и Богдан Хмельницкий – когда «Войско Запорожское» объединило всех малороссийских казаков. А община в Сечи оставалась довольно компактной, даже во времена максимального разрастания она не превышала 15 тыс. казаков, и называть ее «народом» было бы совершенно некорректно.
Саму эту общину характеризовали по-разному. Российская и особенно советская традиция представляла запорожцев как борцов за свободу Украины против польских поработителей, сражавшихся за воссоединение с Россией. Да, они были такими. Украинские националисты рисовали их врагами русских. Что ж, они были и такими. Польские историки и литераторы изображали их скопищем сброда, разбойников и грабителей. Да, такими они тоже были. А современные украинские идеологи вообще возводят от Сечи истоки своей государственности, видят в запорожцах его основателей. Нет, вот такими они не были никогда.
Запорожский Кош стал в некотором роде уникальным явлением и след в истории оставил очень заметный. Возникло устойчивое военизированное образование на «ничейной» территории, на стыке границ нескольких государств – Речи Посполитой, Турции, Крымского ханства и России. Оно стало центром притяжения для элементов, которые так или иначе не вписывались в структуры этих государств. Хотя подобные элементы сами по себе были очень и очень разнородными. Среди них были молодые искатели приключений. Честолюбцы, мечтающие о славе, о каком-то собственном выдвижении. Были бунтари, недовольные существующими властями. Были идейные борцы, желающие отомстить панам за те или иные беззакония. Или татарам за убитых или угнанных в рабство родных. Были любители поживы, беглые крестьяне, преступники, разбойники. Были и всевозможная голь перекатная, бродяги, шпана.
Этот конгломерат связывался воедино структурой и законами Сечи, подпитывался высокой идеей «лыцарского братства», защиты христиан. Но нацелить буйную энергию разношерстной общины можно было куда угодно. Поэтому и след ее в истории оказался совершенно неоднозначным, резко «зигзагообразным». Можно выявить четкую закономерность: самые выдающиеся свершения запорожцев совершались в те периоды, когда их дела соответствовали чаяниям большинства народа Малороссии. При освоении дикого приграничья, защите от хищничества крымцев, во время борьбы с польским и католическим порабощением. Именно в эти отрезки времени создавался героический образ Сечи, рождались самые яркие ее легенды. Кстати, нетрудно отметить – как раз в эти периоды нацеленность запорожцев нередко ложилась и в струю политики России.
Но сечевиков оказывалось совсем не трудно использовать и в войнах польских королей, бросать на русских. Причем стимулы применялись чисто меркантильные – богатая добыча в грабежах, обещания улучшить материальное положение казаков: признать их полноправными мелкими землевладельцами, платить жалованье. Тут уж никакими высокими идеалами не пахло, но такие стимулы действовали неотразимо. Даже невзирая на то, что они постоянно оборачивались пустыми обманами!
Впрочем, и сама основополагающая идея Сечи, борьбы с «басурманами», нередко превращалась в благовидное прикрытие для обычного разбоя с чисто корыстными интересами. Взять хотя бы втягивание казаков в польские и австрийские войны по «освобождению» Молдавии и Валахии – хотя сами молдаване и валахи предпочитали власть турок, а не поляков или немцев, их гнет был куда тяжелее. А на православие султан, в отличие от западных властителей, абсолютно не покушался. Другой пример – морские походы запорожцев в мирное время. Отчаянные, смертельно опасные. Но ради чего они шли на риск и погибали? Ради добычи. Так же, как любые другие пираты. В данном отношении запорожцы и татары вполне стоили друг друга. На попытки пресечь вылазки те и другие оправдывались одинаково – если прекратить набеги, чем они будут жить? Наконец, запорожцы выступали оппозицией любой силе, стремящейся установить в Малороссии твердую власть и порядок. Потому что само их существование на «особых правах» было возможно лишь в условиях разброда, рыхлости и слабости пограничных структур управления.
Самым близким аналогом Сечи можно считать донское казачество. Однако оно во все времена оказывалось гораздо более принципиальным, чем запорожское. Разорять и грабить Малороссию оно не приходило никогда. Во время польско-турецкой войны 1620–1621 гг. патриарх Филарет держал союз с султаном. Наша страна еще не оправилась от Смуты и воевать не могла, но патриарх решил направить на помощь туркам донских казаков. Они ответили однозначно: если Россия вступит в войну – они пойдут, а под началом «нечестивых пашей» служить не будут. У запорожцев менталитет был более «западным». Они не отказывались служить и под началом пашей, и под началом татарских ханов, и под началом шведских, венгерских, австрийских офицеров.
Когда рубежи России сдвинулись на юг, полуанархическое военное приграничье стало превращаться в прочную часть империи, а идея защиты единоверцев от «басурман» изжила себя. Дон, хоть и болезненно, но сумел пережить этот кризис. Сумел приспособиться и реформироваться, перейти в обновленное качество. Расцветал, богател, выставлял могучие и многочисленные полки, вписавшие немало славных страниц в историю войска Донского. Сечь к изменившимся условиям адаптироваться не смогла. Цеплялась за безвозвратно уходящее прошлое, что и определило ее конец. Уцелели лишь ее осколки – более здоровые и жизнеспособные, чем вся община. Они также сумели трансформироваться и дали начало Черноморскому, Азовскому войскам.
А Запорожская Сечь в итоге не была разгромлена, раздавлена. После своего высшего подъема и героических времен она выродилась и умерла. Но и смерть ее породила легенды. В основном среди украинских националистов. Они подхватили на вооружение «брэнд» Сечи. Пытались реанимировать его в годы гражданской войны под началом Центральной Рады и Петлюры, в Закарпатье во время раздела Чехословакии в 1938–1939 гг., в бандеровских, мельниковских, бульбовских формированиях в период Великой Отечественной войны. Этот «брэнд» четкой антироссийской ориентации раскручивается на Украине и сейчас. Но к реальной Сечи и ее истории подобные псевдореконструкции не имеют ни малейшего отношения.
04.12.2016 г.,
Монино