А Сагайдачный вел переговоры с Сигизмундом. В такой момент король вынужден был принять условия. Хотя он постарался облечь свое согласие в самые неопределенные выражения, позволяющие трактовать их как угодно. Но гетман счел, что этого достаточно. Под Хотин он прискакал, когда сражение гремело уже неделю. Явился в казачий лагерь, потрясая достигнутым соглашением. Извещал казаков, какие права для них обеспечил он, Сагайдачный. Представлял как доказательство правоты собственной политики. Запорожцы чествовали и славили его. А он воспользовался. Обвинил Бородавку в самозванстве, военных ошибках, лишних потерях, низложил и арестовал, отправил за Днестр, в Могилев-Подольский. Там запорожский гетман, остановивший турецкие полчища, был по приказу Сагайдачного казнен.
Битва продолжалась. Испробовав прочность казачьей обороны, Осман перенес удары на польские позиции. Но казаки помогали, выручали панов. Ситуация долго висела «на волоске». Умер Ходкевич – видимо, от инфаркта. Сагайдачный был ранен татарской стрелой. Но Осман II, невзирая на свою воинственность, оказался посредственным полководцем. Надеялся только на численный перевес. Изо дня в день повторял лобовые штурмы. Его войска несли страшные потери. А в разгар сражения к султану поступили шокирующие известия из тыла. Казаки под Хотином оказались не все! Их флотилии, хотя и небольшие, замаячили на море. 16 лодок появились возле колонн Помпея на Босфоре. Разорили городок Карамусал совсем рядом со Стамбулом. Из турецкой столицы выслали 3 галеры и 40 малых судов уничтожить дерзкий отряд. Но в море они обнаружили, что этот отряд соединился с другими, и не посмели сразиться.
Новые подробности морской кампании султан узнал уже позже. Крупная османская эскадра под командованием капудан-паши (адмирала) все-таки нашла запорожцев и атаковала их. Но они отчаянно дрались. Паша потерял около 20 судов и сумел захватить 16 или 17 лодок с перераненными казаками. Их привезли в Стамбул и подвергли показательным казням – застращать тех, кто захочет повторять набеги, и ободрить население, что нападения не остаются безнаказанными. Некоторых казаков топтали слонами, других зарыли заживо, третьих привязывали к галерам и гребли в разные стороны, разрывая на части.
Но, повторюсь, это было несколько позже. А под Хотином за 28 дней сражения урон турок достиг 36 тыс. Потери татар, молдаван, валахов никто вообще не считал. Янычары стали выходить из повиновения, отказывались идти в бой. Осман II счел за лучшее вступить в переговоры, и был заключен мир. Каждая из сторон объявила себя победителями. Поляки – потому что остановили нашествие. Султан – потому что отстоял свое право на Молдавию. Речь Посполитая обязалась отступиться от нее и больше на нее не претендовать. Взяла и другое обязательство, пресекать запорожские вылазки на соседей.
Ну а казакам, обеспечившим победу и спасшим Речь Посполитую, пришлось с ходу испить горькое разочарование. Реестр вроде бы расширялся до 12 тыс., но тех, кто сражался и остался в живых, было в три раза больше! Польское командование потребовало, что «лишние» должны разоружиться, разойтись по местам проживания и трудиться на своих хозяев. Запорожцы, еще не остывшие от сражений, услышали о такой «благодарности» и забушевали. Война с турками переросла в столкновения и драки между казаками и поляками.
Сагайдачный с большим трудом сумел утихомирить конфликт, но это было последним делом в его жизни. Его ранение было нетяжелым, в руку. Но начались осложнения. Говорили, что татарская стрела была отравленной. А может, в рану попала инфекция. Или он мешал каким-то силам, и отравленной была не стрела, а что-то другое. Ему становилось все хуже. Успели довести до Киева, он принял постриг в построенном им Братском монастыре и преставился. Перед смертью каялся в убийстве Бородавки, вписал его в поминальный список вместе со своими родственниками.
Но и для султана Османа II война стала первой и последней. Янычары возмущались тяжелым и неудачным походом. А султан пришел к выводу о ненадежности янычарского войска, стал разрабатывать проекты заменить его другими частями. Воспользовались прежние временщики, заправлявшие страной при умственно-больном Мустафе, – его мать Халиме-султан и великий визирь. Информацию о замыслах султана подбросили янычарам. Османа свергли и удушили, его ухо и нос принесли в подарок Халиме-султан. Из «клетки» опять достали Мустафу и посадили на трон. Об убийстве племянника ему даже не сказали. Он бродил по дворцу и искал – где же Осман? Когда вернется и снимет с него нудную обузу власти?
Ну а в Речи Посполитой после войны сразу же стали затираться обещания, которые надавали казакам. Старый князь Константин Острожский поднимал на сейме вопрос о религиозных и гражданских правах малороссийского населения. Заступался и королевич Владислав. Казаки дважды спасали его, а он был честным молодым человеком, еще жил идеалами благородства и не был испорчен властью. Но депутаты проваливали их инициативы. Да и Ватикан разве позволил бы Сигизмунду свернуть атаки на православие? Папа Урбан VIII в 1622 г. направил инструкции нунцию Ланцелотти, где открытым текстом требовалось натравливать поляков против России и Православной церкви. А папский нунций Торрес составил записку «Об униатах и не униатах в Польше», предлагая программу дальнейшего распространения унии, в частности – через подкуп низшего православного духовенства.
Вся цензура в Речи Посполитой была передана иезуитам. В качестве еретической они сжигали на кострах не только православную литературу, но и старинные польские хроники: историю королевства фактически конструировали заново, по их собственным разработкам. Наскоки на православных не прекращались. Причем притеснять их считали «хорошим тоном» не только католики, но и протестанты. Лютеранин Фирлей, во владения которого попала знаменитая Почаевская гора с монастырем, сперва запретил паломникам ходить туда. Потом отобрал у обители земли, приказывал бить монахов. Наконец, налетел с вооруженным отрядом, разорил монастырь, захватил его богатства, увез утварь и чудотворную Почаевскую икону Пресвятой Богородицы. Выставил ее на пирушке, а жена Фирлея плясала в церковных облачениях. Но ей вдруг стало худо, ею «овладел злой дух и страшно мучил». Фирлей счел за лучшее вернуть икону в монастырь.
Миновал лишь год со времени войны с турками и принятия соглашений с Сагайдачным, а уже в 1622 г. Перемышльский епископ Исайя Копинский обратился к царю Михаилу Федоровичу, просил дозволения перебраться в Россию ему самому и монахам его епархии. А летом 1624 г. в Москву прибыло посольство от Киевского митрополита, его возглавлял Луцкий епископ Исакий Борисевич. Переговоры от русского правительства вели боярин Черкасский и дьяк Грамотин. Тема переговоров обозначена в протоколах: «О принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство». Но ведь это означало войну с Польшей, а возобновлять ее Россия была еще не готова. В окружении царя и патриарха Филарета выражали сомнение и в том, что среди украинцев вызрело единодушное желание перейти под власть Москвы. Послам из Киева ответили: «Ныне царскому величеству того дела всчати нельзя», поскольку «та мысль и в самих вас еще не утвердилась, и о том укрепления меж вас еще нет».
Но если поляки нарушали обещания, то и запорожцы игнорировали наложенные на них запреты. Каждую весну на Сечь стекались казаки и новые добровольцы. После турецкой войны их было еще больше, чем прежде. Это стало престижным. Казаки говорили: «Велыкий Луг – батько, а Сич – маты, там треба житы, там треба и вмираты» («Великая Степь – отец, а Сечь – мать, там надо жить, там надо и умирать»). Множество лодок покрывало море. Причем и донские казаки стали строить такие же лодки, как на Днепре, сносились с Сечью, договаривались о совместных действиях.
В 1622 г. казаки захватили несколько кораблей в море, напали на город Кодриа, увели более тысячи пленных. Вскоре после этого донцы и запорожцы разорили окрестности Трапезунда. Отряд донских и запорожских казаков атамана Шило погулял вблизи Стамбула, хотя на обратном пути его настигла турецкая эскадра, погибло около 400 казаков. В 1624 г. 80 лодок налетели на Кафу, перевернули вверх дном порт, торговые кварталы, побили многих татар. Другая флотилия выплеснула десант на город Неокорис рядом со Стамбулом, его грабили 10 часов и ушли без потерь. В 1625 г. с Днепра и Дона вышло аж 300 лодок. Соединившись, огромная флотилия снова разорила Трапезунд и еще 250 селений на побережье. Но когда отчалили, их встретил большой турецкий флот, 50 галер. Казаки вступили в сражение, однако море штормило, дул сильный ветер, это давало преимущество большим кораблям. Турки одолели, разметав флотилию, она понесла серьезный урон.
Османские власти устроили по берегам системы сигнального оповещения, высылали эскадры в устья Дона и Днепра. Но ничего не помогало. Стремительные казачьи флотилии опережали сигналы тревоги. А турецких моряков обманывали, прорывались домой другими реками – часто пользовались путем через Миус, откуда волоком попадали в притоки Дона и Днепра. Добычу привозили огромную. Но и погибали во множестве. Потерять за одну кампанию четвертую или третью часть казаков было обычным делом. Для легких лодок были очень опасными черноморские штормы. Волны переворачивали их, выбрасывали на берег, разбивали о скалы, смывали казаков, утаскивая в пучину. Немало жертв было и в боях. А тех, кто попадался в плен, был захвачен на берегу после крушения лодок, турки казнили. Собираясь в поход, атаманы зазывали: «Кто хочет за христианскую веру быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертованным, колесованным, кто готов принять всякие муки за святой крест, кто не боится смерти, приставай к нам».
Но и у себя в Малороссии казаки начинали осознавать себя защитниками веры. Маневр Сагайдачного, записавшего все Запорожское войско в Киевское братство, оказался эффективным. Когда киевский войт (градоначальник) Ходика взялся притеснять здешние храмы и монастыри, объявил православного митрополита незаконным самозванцем, духовенство пожаловалось казакам. Они тут же явились в Киев, схватили войта и утопили. Его преемник и другие польские начальники стали вести себя осторожнее. Открыто нападать на православные святыни уже остерегались.