Но отношения с Турцией обострились. А в Польше сразу возбудилась воинственная антироссийская партия, ее возглавлял Иеремия Вишневецкий. Она требовала расторгнуть мирный договор с царем, начать войну. Вишневецкий и его единомышленники с помощью реестровых казаков устроили провокацию, было уничтожено крымское посольство, возвращавшееся из России. А польские дипломаты в Стамбуле осаждали султана и великого визиря, подталкивали выступить на русских, обещая союз Речи Посполитой. В этой опасной ситуации мастерски сработала московская разведка. В Молдавию был направлен молодой дворянин Афанасий Ордин-Нащокин. Для видимости он поступил на службу к господарю Василию Лупулу, сумел подружиться с ним, расположил к себе молдавских бояр, склоняя к сотрудничеству с Россией. Через Лупула в Стамбул была передана истинная информация об убийстве крымских послов. Ордин-Нащокин создал сеть информаторов в Османской империи и Речи Посполитой, в этом ему очень помогли православные братства. Удалось выяснить, что «партия войны» в Варшаве не так сильна, как хочет казаться. А польская дипломатия тужится натравить турок на Россию, чтобы самим остаться в стороне. Сведения об этом тоже пошли и в Стамбул, и в Москву.
А в 1645 г. умер царь Михаил Федорович. На престол взошел его юный сын Алексей Михайлович. Татары и турки решили воспользоваться моментом. В июле, когда в России еще звонили погребальные колокола, корпус конницы крымского царевича Девлет-Гирея Нуреддина скрытно пробрался на донские земли и ночью налетел на Черкасск. Но служба у казаков и стрельцов была налажена хорошо. Захватить себя врасплох и перерезать они не позволили. Штурм отразили, многих атакующих положили на месте. Атаманы Петров, Васильев, воеводы Кондырев и Красников вывели 7 тыс. своих воинов, погнались за татарами. Крымцы попытались заманить их под удар, повернули к Азову, а там уже был наготове турецкий паша, вывел 6 тыс. янычар и конницы. Навалились на русских вместе. Но казаки и стрельцы отбили все атаки. Пашу заставили отступить в город, а крымцев гнали и трепали до самого Перекопа.
Государь Алексей Михайлович, получив донесение о победе, похвалил черкасских нчальников и их подчиненных, пожаловал «нашему Донскому Войску, атаманам и казакам, нашего царского величества знамя». Туда были отправлены дополнительные контингенты ратников под командованием Семена Пожарского – племянника спасителя Москвы. Но оборону Дона царь и бояре решили укрепить и другим способом. Ведь городки там были еще редкими, места – безлюдными, численность казаков составляла не больше 15–17 тыс. В 1646 г. Алексей Михайлович издал указ, официально дозволивший вольным людям всех сословий уходить на Дон. При этом молодой царь, как и его отец, не покушался на самостоятельность казаков, согласился и с законом: «с Дона выдачи нет». Дьяк Котошихин писал: «А люди и крестьяне, быв на Дону хоть одну неделю или месяц, а случится им с чем-нибудь в Москву отъехать, и до них впредь дела не бывает никому, потому что Доном от всех бед освобождаются».
В Стамбуле тоже учитывали, что царь на Руси новый и ему всего 17 лет. Когда к султану приехало посольство Алексея Михайловича, великий визирь Мухаммед-паша грозно наехал на русских дипломатов. Требовал свести казаков с Дона, грозил войной. Не тут-то было. Послы твердо заявили, что об изгнании казаков даже речи быть не может, а вот с Крымом Москва поддерживает отношения только благодаря «дружбе» с султаном, и отныне любые враждебные вылазки не останутся без ответа. Слова подкрепили делом – летом 1646 г. Алексей Михайлович повелел готовиться к походу на Крым. Собирались войска, в Воронеже строились лодки и струги.
Турки об этом узнали от пленного казака, под пыткой он сообщил, что в Воронеже сооружают 500 стругов и 300 в Черкасске. Очевидно, он преувеличил, запугивая своих мучителей, но в Стамбуле пришли в ужас. Великий визирь бушевал. Требовал от послов, «если хотите живыми быть», послать гонцов и остановить нападение. Но шумел он только для видимости. Русские приготовления произвели на турок должное впечатление. Покипятившись, Мухаммед-паша согласился подписать мирный договор, признал включение Дона в состав России, от султана полетел приказ в Крым прекратить набеги на русские владения. Хотя на самом-то деле и Москва не испытывала никакого желания сражаться. Подготовка к войне была лишь масштабной демонстрацией, и своей цели она достигла. Турок пуганули, обстановку разрядили, и царь «смилостивился», отменил поход.
А Украину в ходе подавления восстаний настолько круто вырезали и затерроризировали, что она не осмеливалась поднять голову целых 10 лет. Если Россия готова была воевать за своих казаков, то Запорожской Сечи в этот период фактически не существовало. Точнее, Сечь-то была, новая, «Никитинская». Но ее превратили в обычное пограничное укрепление. В ней дежурил польский гарнизон с отрядом реестровых. Неподалеку высились башни крепости Кодак. Наблюдали за степью и за тем, чтобы запорожцы не собирались в здешних краях, не устроили себе другое гнездо. А Запорожский Кош разогнали. Причем без вольных казаков поляки не справлялись с охраной границ. Вскоре после кровавого усмирения восстаний, в 1640 г., татары прокатились по окрестностям Переяслава, Корсуня и Полтавы, совершенно беспрепятственно угнали массу людей и скота. Но с подобными «издержками» паны мирились. Главное – не стало очага сопротивления.
Толпы запорожской сиромы некоторое время кочевали по окрестностям. Понимая, что надежд на лучшее не предвидится, кто-то расходился, пристраивался в городах и селах, нанимался в батраки. Другие перетекали в российские владения, на Слобожанщину, на Донец. А тех, кто оставался в Запорожье, в 1642 г. стал собирать вокруг себя Матвей Гулак. Предложил идти на службу к султану. Его выбрали гетманом, и он увел большой отряд. Турки приняли казаков, им снова требовались воины для возобновившихся разборок с персами. В составе войска Джезар-паши казаки отправились в Закавказье. Участвовали в сражениях и штурме Еревана. Вместе с турками и татарами рубили иранцев, убивали и грабили армян. Многие запорожцы сложили там свои головы неведомо за что. Немало покосили и болезни. Остатки отряда вернулись на родину – по инерции, вроде как «домой».
А магнаты воспринимали тишину и успокоение по-своему – народ покорился, протестовать больше не смеет. Они обнаглели, уверились в своем всемогуществе и вседозволенности. Русский (т. е. малороссийский) язык в официальном обиходе вообще не признавался. В судебных, административных учреждениях, в документах должен был употребляться только польский язык. Наши историки в XIX в. взахлеб превозносили польские «свободы», «магдебургское право» городов, закрывая глаза на то, что в Речи Посполитой «свободы» касались лишь узенькой верхушки общества. Она действительно могла вытворять, что желала нужным. Гнет на крестьян еще больше возрос. В Поднепровье барщина дошла уже до 4 дней в неделю. Малейшие проявления недовольства жестоко карались. Например, черкасский подстароста Смярковский «за непослушание» выкалывал крестьянам глаза. А о каком магдебургском праве можно говорить, если из 323 городов и местечек Киевского и Брацлавского воеводств 261 находились в частном владении! У тех же Конецпольских, Заславских, Вишневецких и иже с ними.
По польским законам паны имели право торговать беспошлинно. А товары для них производили «хлопы». Магнаты могли продавать их гораздо дешевле, чем городские ремесленники и купцы, они не выдерживали конкуренции, разорялись. Винокурение, пивоварение, добыча руды, производство поташа считались монополиями короны. Но король свои монополии раздал панам за долги, за те или иные услуги. Впрочем, мы уже упоминали, что не сами паны занимались своей торговлей, курили вино, варили пиво, налаживали производство на рудниках и в мастерских. Для этого были арендаторы, евреи. Вот для них-то настало «золотое» время. Их общины на Украине разрастались. Там, где пристраивался один, вскоре оказывались его родственники, друзья, родственники друзей.
Под эгидой панов они тоже чувствовали себя всесильными, подбирали к рукам торговлю, промыслы. Современник писал: «Жиды все казацкие дороги заарендовали и на каждой миле понаставили по три кабака, все торговые места заарендовали и на всякий продукт наложили пошлину, все казацкие церкви заарендовали и брали поборы». Да и церкви тоже. Ведь они стояли на панской земле. Значит, считались панской недвижимостью, попадали под контроль арендаторов. Магнаты, издеваясь над православными, поощряли выходки евреев, а они даже здесь делали «гешефт», обложили церковные службы особыми выплатами. Еще и вошли во вкус выпячивать таким способом свое превосходство. Кочевряжились и торговались, открыть ли церковь для службы и за какую сумму? Тешили самолюбие, заставляя христиан унижаться перед собой. Монополизировали даже выпечку просфор, метили их и проверяли, чтобы литургия служилась на их просфорах. Арендаторы пользовались и панским правом жизни и смерти, проявивших возмущение по их доносам отправляли на виселицу.
В народе еще жила вера в «доброго короля» Владислава, но у него фактически не было власти. Выполнял то, что решат паны в сенате и на сейме. Сигизмунд в попытках удержать хоть какую-то самостоятельность цеплялся за поддержку Ватикана и германских Габсбургов. Но после вступления в Тридцатилетнюю войну Франции и Швеции в ее ходе наступил перелом. Габсбургов били и теснили протестанты. По мере поражений католиков у римских пап поубавилось могущества и самоуверенности. Зато набирала вес Франция. Во главе ее правительства умершего Ришелье сменил кардинал Мазарини. Но он был учеником и помощником Ришелье, проводил ту же самую линию – вывести Францию на роль европейского лидера, подтягивать под ее влияние другие страны.
В дипломатические сети Мазарини попала и Польша. Послы кардинала зачастили в Варшаву, подкупали вельмож, не жалея золота, предлагали дружбу. Владислав с радостью пошел на сближение. Франция могла очень многое. Ее союзницами были Турция, Швеция, Венгрия, она создала под своей эгидой Рейнскую лигу из мелких германских государств. Когда у короля умерла жена из австрийского дома Габсбургов, он сосватал француз