скую принцессу, герцогиню Невэрскую Марию Луизу Гонзага. Ей было уже 34 года, по тогдашним понятиям в девках она очень «засиделась». А в Польшу принесла чисто французские нравы, двор королевы стал, мягко говоря, не слишком пристойным местом. Но Владислав на такие «мелочи» закрывал глаза, да и сам в апартаментах жены появлялся нечасто. Главным он считал политический результат. Укрепить с помощью французов собственные позиции.
Для налаживания дружбы король использовал и казаков. В ходе Тридцатилетней войны Франция очередной раз сцепилась с Испанией и Англией, и Владислав послал Мазарини корпус из 2400 воинов – в их числе казаков было 2 тыс. Конечно, такое небольшое войско могло оказать помощь чисто символическую. Продемонстрировать, что король готов быть французским союзником. Казаки пробыли во Франции два года, участвовали в осаде Дюнкерка. Одним из них был сотник Богдан Хмельницкий – впоследствии в разговоре с французским послом он назвал принца Конде своим бывшим военачальником.
Происхождение самого Богдана спорное, существуют разные версии. Некоторые исследователи возводят его род к польскому воеводе Венцеславу Хмельницкому – он был одним из тех, кто организовывал казаков в XVI в., избирался гетманом в 1534 г. Другие доказывают происхождение из шляхтичей. Хотя спорят, от какого города или местечка пошла такая шляхетская фамилия – от Хмельника, Хмелева, Хмелива, Хмелевки? Впрочем, сторонникам данной версии приходится подкреплять ее еще и другими гипотезами. Что предок-шляхтич женился на простолюдинке, и при этом, по польским законам, он и его потомки потеряли дворянство. Или совершил некое преступление, утратив дворянство из-за приговора к «инфамии» – «лишению чести». Но подобные умозрительные построения никакими документами не подкрепляются и выглядят крайне сомнительными: Зборовский, Лисовский и прочие преступники на подобные приговоры плевали, продолжали числиться в «благородном сословии».
Да и само дворянское происхождение вполне может относиться к области фантазий. Не исключено, что фамилия Хмельницкий пошла от обычного казачьего прозвища, связанного со словом «хмель». Если же брать подтвержденные факты, то известно, что отец Богдана, Михаил Хмельницкий, был казачьим командиром, служил чигиринскому старосте Станиславу Конецпольскому и был у него на хорошем счету. Магнат за отличия щедро наградил его, произвел в сотники, подарил богатый хутор Суботов недалеко от Чигирина. Михаил Хмельницкий сумел дать сыну блестящее образование, Богдан учился в школе Киевского православного братства, а потом окончил еще и иезуитскую коллегию в Ярославе.
В 1620 г. он участвовал в трагической битве под Цецорой, его отец погиб вместе с коронным гетманом Жолкевским. А Богдан два года провел в татарском плену, был выкуплен родственниками. Стал хозяином хутора, отличился на Смоленской войне, спас самого короля. Получил чин сотника в реестровом войске. Богдан участвовал и в восстаниях 1637–1638 гг., но ему повезло, он избежал расправы. Очевидно, благодаря заступничеству короля и Конецпольского коронный гетман помнил его отца и ценил сына. Невзирая на постановление относительно командных постов у реестровых казаков – назначать на них только польских шляхтичей, Хмельницкий сохранил чин сотника. А со временем даже возвысился, стал войсковым писарем – начальником штаба при реестровом гетмане (впрочем, такое исключение делалось еще для ряда казачьих старшин). Что ж, Хмельницкий был благодарен своим покровителям. Служил хорошо, верно. Первая супруга родила ему троих сыновей и нескольких дочерей, а когда она умерла, Богдан полюбил красавицу-полячку (причем шлахтянку) Елену, взял ее в дом как жену.
Однако в Речи Посполитой положение, которого он достиг, значило совсем не много. Засилье вельмож привело к тому, что не только простолюдины, но даже мелкие шляхтичи оказались совершенно беззащитными. Их могли разорить судами или просто погромить. В 1630–1640-х гг. «прославился» Самуил Лащ, совершавший с вооруженным отрядом наезды на хутора и имения. По свидетельствам современников, он «насильничал, убивал, отрезал уши и носы, уводил девушек и вдов и выдавал их замуж за своих подручных, вместе с ним участвовавших в грабежах». Суд 236 раз приговаривал Лаща к баниции (изгнанию), и 37 раз к инфамии (лишению чести). А он… издевательски появился при королевском дворе в шубе, подшитой судебными приговорами. Потому что за ним стоял Конецпольский, который его руками разорял и сгонял с земель всякую «мелочь», округляя владения. Так что Лащ мог не опасаться за свою безнаказанность.
Шляхта разделилась. Многие смирялись, шли прислуживать панам. При их дворах жить было сытно и весело, куда лучше, чем в собственном нищем хозяйстве. Другие все еще цеплялись за «свободы» и видели выход в том, чтобы усилить власть короля. Он должен навести порядок и обеспечить законность, ведь теоретически мелкие дворяне были равноправными с магнатами. Владислав и канцлер Оссолинский исподволь поддерживали подобные настроения, и в противовес «панской» партии формировалась «королевская».
А примирение Турции с Россией откликнулось в Польше самым неожиданным образом. Османская империя уже три года пыталась отобрать у Венеции остров Крит. Венеция в ту эпоху была не только итальянским городом. Это была очень большая и богатая торговая республика. Ей принадлежали славянские области на Адриатическом побережье, многие острова в Средиземном море, она имела многочисленный флот, нанимала значительные армии, и турок на Крите тормознули. Но когда планы наступления на Дон были похоронены, султанское правительство решило перебросить туда основные контингенты своих войск. Тогда и Венеция стала искать союзников. Она обратилась к Польше. Приглашала выступить против Османской империи, обещала за это платить крупные субсидии.
Королю и Оссолинскому идея понравилась. Победа позволила бы избавиться от ежегодной дани крымскому хану, закрепить за собой Молдавию. А сама по себе война сулила неплохие перспективы во внутренней политике. Шляхту привлекут жалованье за венецианский счет, добыча, присоединенные земли, а король возглавит армию, мелкое дворянство сплотится вокруг него, укрепит его позиции. Но Владислав и канцлер понимали – как раз из-за этого «панская» партия ни за что не поддержит предложение, обязательно провалит на сейме. Вопрос о войне они даже не стали выносить на обсуждение. Но посовещались между собой, и родился план провокации. Напустить на турок казаков. Султан разгневается, сам объявит войну, и Речи Посполитой придется в нее вступить независимо от желаний магнатов и капризов сейма.
В Варшаву тайно пригласили гетмана реестрового войска Запорожского Барабаша, полковника Ильяша Караимовича и войскового писаря Хмельницкого. Принял их сам король, приватно, без лишних свидетелей. Дружески беседовал с ними и поставил задачу: вспомнить былые годы, собрать казаков, построить чайки и совершить набег на турецкие берега. Владислав предупредил, что дело надо держать в секрете, выдал письменную грамоту, «привилей». Хотя, в нарушение закона, скрепил его не государственной, а своей личной, королевской печатью. За исполнение столь важного поручения Владислав пообещал убрать с Украины коронные войска, увеличить реестр до 12, а то и до 20 тыс.
Казачьи начальники поехали домой взволнованные, озабоченные. Но они были себе на уме. Они же прекрасно представляли, кто в стране истинные хозяева. Если они окажутся крайними, сможет ли король защитить их? Да и имеет ли смысл рисковать ради Владислава? С практической точки зрения гораздо выгоднее было подстраиваться к панам, заслуживать их благоволение. Приехав в центр реестрового войска, Чигирин, Барабаш и Ильяш сразу направились к чигиринскому старосте Александру Конецпольскому и рассказали ему о полученном предложении. По другим каналам магнаты тоже получали информацию, что король замыслил самостоятельный шаг, без их ведома. Разразился скандал. Владислава заставили отказаться от альянса с Венецией, отменить любые приготовления.
И только один из казачьих предводителей, Хмельницкий, сохранил верность королю. Загорелся все-таки выполнить его задание. Зазвал к себе в гости Барабаша, устроил застолье. Подбил посоревноваться, кто кого перепьет. Сам при этом хитрил, жульничал, а гетман совсем поплыл. Хмельницкий послал к нему домой слугу – дескать, Барабашу понадобилась королевская грамота, и завладел «привилеем». Стал показывать его казакам, поручал искать и собирать участников прежних походов, чтобы ударить на турок. Но и гетман быстро разобрался, куда делась грамота, узнал об агитации Хмельницкого. Возмутился, требовал прекратить. Богдан отказывался, ссылаясь на волю короля. Они поссорились. Гетман даже посылал своих людей, чтобы убить Хмельницкого.
А возникшей конфликтной ситуацией решил воспользоваться чигиринский подстароста, шляхтич Чаплинский. Он давно положил глаз и на хутор Суботов, и на сожительницу Богдана. Обратился к своему начальнику Александру Конецпольскому и доложил: войсковой писарь – мятежник и их противник. Поэтому просил передать хутор ему, Чаплинскому. Староста проявил колебания. Суботов подарил отцу Хмельницкого его собственный отец. Станислав Конецпольский, прежний покровитель Богдана, умер всего год назад, и отнимать получалось некрасиво. Вроде как нарушить волю покойного отца, бросить тень на его честь! Но Чаплинский предложил другой вариант. Объяснил, что Хмельницкий – казак, права на владение землей не имеет, а после пожалования хутора наверняка не позаботился получить документ на собственность. Поэтому от старосты требуется всего лишь закрыть глаза на действия помощника, и он все обстряпает. В таком раскладе совесть молодого Конецпольского оказалась спокойной, он дал «добро».
Чаплинский устроил обычный для Речи Посполитой наезд. С отрядом слуг налетел на Суботов. Хмельницкий успел вскочить на коня и сбежать. Его 10-летний младший сын Остап осмелился протестовать, остановить грабителей. Чаплинский приказал его высечь. Мальчика избили так сильно, что он вскоре скончался. А полячку подстароста увез, обвенчался с ней по католическому обряду. В общем, разбой был откровенный. Но найти управу оказалось невозможно – и для Речи Посполитой это тоже было в порядке вещей.