Сабли и дипломатия
Ян Казимир заведомо не собирался о чем-либо договариваться с Хмельницким. Пересылались делегациями и обсуждали требования только для видимости. А сейм в это же время санкционировал созыв посполитого рушенья, общего ополчения шляхты. К Хмельницкому подослали шпионов, пытавшихся организовать заговор в его окружении. Правда, их выявили и казнили, но сразу же открылись и боевые действия. Вишневецкий не стал ждать короля, самостоятельно вторгся на Украину. В Литве был свой главнокомандующий, Радзивилл. Он тоже начал операции раньше поляков. Прошел, карая повстанцев, по Белоруссии, отбил у них Пинск, Туров, Брест, Мозырь, Бобруйск.
Тогда и Хмельницкий издал универсал: «Все, кто в Бога верит, чернь и козаки, собирайтеся в козацкие громады». 31 мая 1649 г. он выступил на войну. На этот раз к нему присоединился крымский хан Ислам-Гирей – Тугай-бей вернулся из прошлых походов почти без потерь, с огромной добычей, теперь прикатила вся орда. С неприятелем столкнулись у крепости Збараж. К Вишневецкому подтянулись еще пять магнатов с полками шляхты. Обнаружив массу казаков и крымцев, многие хотели отступать, но Вишневецкий удержал их. Построили укрепленный лагерь и изготовились держаться до подхода главных сил. Однако дисциплина в Польше оставалась традиционной – хуже некуда. Посполитое рушенье собиралось вяло. Король двинулся к фронту, но делал по пути долгие остановки. Ждал, когда подтянутся шляхтичи, проигнорировавшие призыв.
А тем временем под Збаражем казаки осадили лагерь Вишневецкого. Окружили его валами выше польских укреплений, втащили на них пушки, простреливали расположение. Начали придвигать валы все ближе к неприятельским. Полякам пришлось строить внутри своего пояса обороны еще один. Но казаки были привычны к земляным работам, копали неустанно, придвигали вал еще ближе. Панские воины вынуждены были оттягиваться назад, насыпать новые внутренние кольца. Лагерь стеснился на узком пятачке. У поляков закончалось продовольствие, поели собак и кошек. В отчаянии слали гонцов к королю. Один их них пробрался через осаду, доставил письмо, что пороха хватит лишь на 6 дней, а еды нет совсем.
Только теперь Ян Казимир ускорил марш к Збаражу, но население было на стороне Хмельницкого, он сразу узнал о приближении короля. Оставил под Збаражем пеших казаков и крестьян, а сам с конницей и татарами пошел навстречу Яну Казимиру. Устроил засаду под Зборовом, в оврагах по берегам реки Стрыпа. Долина была болотистой, дожди превратили ее в месиво. Поляки навели мосты через Стрыпу, начали переправляться. А когда их разделила река, из густого тумана налетели казаки и татары. Возникла паника, телеги и пушки вязли в грязи, создавая пробки. Король метался со знаменем в руках, хватал под уздцы коней, кричал: «Не покидайте меня, панове, не покидайте отчизны, памятуйте славу предков ваших». Да какая уж слава! В ужасе разбегались, прятались. Посол Кунаков описывал, как «на бой против казаков и против татар никто не поехал, и хоронились в возы свои, а иные под возы, в попоны завиваясь. И король де, ходя пеш, тех панят и шляхту из возов и из-под возов порол на бой палашом». Разгром был полный, избиение поляков прервала только ночь.
Ян Казимир уже и сам решил сбежать, однако канцлер Оссолинский подсказал другой выход. «Отлучить татар от казаков». Король отправил к хану самого канцлера, и договориться удалось очень легко. Ислам-Гирей рассуждал со своей точки зрения. Прикидывал, что полное крушение Польши для него совсем не выгодно, этим воспользуется Россия. Между поляками и украинцами лучше сохранять неустойчивое равновесие, чтобы вмешиваться самому. Заключили соглашение, что король выплачивает хану 200 тыс. талеров и дань, которую не посылали в прошлые годы. А секретным пунктом орде дозволялось на обратном пути «городы и уезды повоевать», поживиться за счет Украины. Хан вызвал Хмельницкого и потребовал немедленно замириться, иначе татары повернут оружие против него. Куда было деваться казачьему гетману?
Едва рассвело, битва возобновилась. Казаки рубили поляков на возах, в обозах, добрались до королевской кареты. Но в ставке Ислам-Гирея уже подписывали мир, и Хмельницкий, ворвавшись на коне в эпицентр побоища, остановил его. Впрочем, Зборовский договор закрепил полную победу повстанцев. Реестр казаков увеличивался до 40 тыс. Три воеводства, Киевское, Брацлавское и Черниговское, получали автономию: все руководящие посты передавались православным, запрещалось размещение польских войск, въезд иезуитов и евреев. Киевскому митрополиту предоставлялось право заседать в сенате, при его участии сейм должен был решить вопрос об унии, о возврате Православной церкви храмов и монастырей, отнятых католиками и униатами.
Увы, для многих жителей Украины примирение обернулось бедой. Татары по пути в Крым разоряли села и местечки, угнали тысячи людей. На Хмельницкого посыпались упреки. Распространялись слухи, что он таким способом расплатился с союзниками. Однако бурная волна возмущения всплеснула и в Польше. Расшумелась та самая многочисленная шляхта, которая на войну так и не приехала, отсиделась по поместьям. Кричала, что договор унизителен для «польской чести». Подхватили владельцы украинских земель – как им теперь хозяйничать в своих поместьях? Вмешался и Рим, папа предлагал 150 тыс. золотых скуди на продолжение войны. Сейм раскипятился. Королю угрожали рокошем (мятежом), договор объявляли недействительным.
И тут-то впервые подала голос Россия. В Москву прибыло польское посольство, объявить о восшествии на престол нового короля – но его вдруг отправили назад «без дела». То есть вообще не приняли. А на сейм пожаловал русский посол Кунаков. Об обстановке в Речи Посполитой он доложил: «Такова де злово несогласия и во всех людех ужасти николи в Польше и в Литве не бывало». Присмотрелся, разведал, что к чему, – и неожиданно учинил скандал по поводу «умаления чести» царя. Заявил: «Даже помыслить непристойно и страшно», что «радные паны» в своей грамоте хотели написать сперва своего короля, потом архиепископа гнезненского, а уже третьим Алексея Михайловича. «Умаление чести» по тогдашним канонам дипломатии было совсем не мелочью. Да и сам царь в ответе Яну Казимиру выговорил, будто нерадивому школьнику, – дескать, король «непристойно» назвал своего покойного брата Владислава «великим светилом христианства, просветившим весь свет», а в мире лишь «одно светило всему, праведное солнце – Христос». В общем, было ясно, Россия ищет повод для ссоры. А хитрый Кунаков еще и подсуетился накупить в Варшаве книг с оскорбительными выпадами в адрес России и царя. На Западе во все времена издавалось немало подобной макулатуры, и посол рассудил, что сейчас-то она пригодится.
На сейм приехала и делегация Малороссии во главе с полковником Несторенко и митрополитом Косовым. Конечно, митрополит был не лучшей фигурой для отстаивания казачьих интересов, но уж какой есть, сменить предстоятеля украинской церкви Хмельницкий не мог. Он лишь напутствовал Косова предельно красноречиво: «Ты, отче митрополите, если в тех наших речах заданных не будешь стоять на ляхов и на что новое изволите над нашу волю, то, конечно, будешь в Днепре». А в Варшаве Кунаков сразу же сошелся с Нестеренко. Усиленно показывал, будто ведет с ним секретные переговоры. Поляки переполошились, поспешили отправить русского посла на родину.
Но вмешательство Москвы заставило их крепко нервничать и убавить амбиции. Сейм все-таки утвердил Зборовский договор, хотя поляки при этом слукавили, утвердили «без внесения в сеймовую конституцию». Попросту говоря, сохранили за собой право отменить его.
Да паны и не скрывали, что считают договор позорным. Его сразу же нарушили, Киевского митрополита в сенат не пустили. Зато от Хмельницкого требовали строгого исполнения условий – пускай он оставит 40 тыс. реестровых казаков, всех прочих повстанцев вернет в «хлопское» состояние, допустит хозяев вернуться в украинские поместья. Но и казачий гетман не желал буквально соблюдать договор. Он отчетливо видел – поляки темнят. Хотят перессорить народ Малороссии между собой. Царским послам Неронову и Богданову он уверенно заявлял – война возобновится. Хмельницкий пресекал явные безобразия, казнил 20 человек за убийство шляхтича в Киеве. Издал универсал, что люди, не записанные в реестр, обязаны подчиняться законным хозяевам. Однако польская пропаганда ловко на этом сыграла – принялась распространять королевский манифест, что мятежников отныне будут усмирять совместно коронные и казачьи войска. На Украине это вызвало шквал негодования, казачьи предводители отказывались повиноваться Хмельницкому.
Да и то сказать, его положение было трудным. Раньше реестр в 40 тыс. показался бы казакам недостижимой мечтой. А сейчас против поляков поднялся весь народ. Получалось, что 40 тыс. человек обретут человеческие права, а остальные снова должны смириться с положением рабов! Хмельницкий лавировал, искал выход. В свой, гетманский реестр он вместо 40 тыс. вписал 50. Добавил еще один реестр, как бы для персонального войска сына Тимоша – 20 тыс. Придумал и новое правило, что «наймиты», работники казака, тоже должны пользоваться казачьими вольностями. Но поляки с такими нарушениями договора никогда не согласились бы.
Да и вообще, мир между вчерашними порабощенными и их поработителями не мог быть прочным. Он начал рваться почти сразу. Землевладельцы возвращались в свои имения, а крестьяне их знать не хотели, выгоняли вон. Магнаты посылали отряды слуг, пытались смирить подданных порками и виселицами – и тут же опять восстали Волынь, Брацлавщина. А их поддержала Сечь. В конце 1648 г. Запорожский Кош снова возродился. После освободительного похода по Украине сирома вернулась сюда. Куда же ей еще было идти? Здесь был ее дом. Привела с собой товарищей, самых крутых и отчаянных – таких же, как они, потерявших родные хаты, семьи и заразившихся идеей жить по законам «лыцарского братства». Восстановили традиции десятилетней давности. В составе «Гетманщины», как стали называть часть Украины, попавшую под власть Хмельницкого, Сечь стала особым районом, и ее позиция очень много значила. Гетман мог играть в дипломатию, принимать те или иные решения – но будет ли их выполнять Сечь, определяла она сама.