Эти меры предпринимались не случайно. Польский сенат уже принял тайное решение воевать, а переговоры с Хмельницким всего лишь «симулировать». Вдобавок умер осторожный канцлер Оссолинский, а при разборе его бумаг нашли письма к казакам покойного короля Владислава. Среди магнатов они вызвали ураган возмущения. Оссолинского заклеймили «здрайцей» – изменником. Стало быть, и Зборовский договор был заключен предателем. Новым канцлером паны провели своего ставленника епископа Лещинского, ярого врага Православия и России. Хмельницкий в это время прислал в Варшаву делегацию. Он, в общем-то, и хотел, чтобы новый канцлер подтвердил Зборовский договор, напоминал о пунктах, которые не были выполнены, – отменить унию, возвратить Православной церкви отнятую собственность, допустить представителей Украины в сенат и на сейм.
Однако обращение казаков лишь подлило масла в огонь. Мятежные «хлопы» смеют указывать высокородным панам и шляхтичам! 15 января 1651 г. разбушевавшийся сейм постановил – поднимать посполитое рушенье. А Калиновский и Лянцкоронский с королевскими наемниками и собравшейся к ним шляхтой сразу же, без всяких объявлений войны, ринулись на Украину. Там догадывались об опасности. Возле границы, в Красном, сосредоточился один из лучших полков Хмельницкого, Брацлавский, под командованием Нечая. Но казаки беспечно бражничали, и их накрыли тепленьких. Нечай погиб, полк разнесли подчистую.
Победители не отказали себе в удовольствии потешиться над побежденными. Жену Нечая признали колдуньей, дико пытали и посадили на кол. Казнили всех пленных, расправились с жителями Красного. Мучили детей, измывались над бабами, и истребили полностью, от мала до велика. Таким же образом уничтожали по пути села, вырезали городки Шаргород и Ямполь. Но в Виннице стоял со своим полком еще один знаменитый повстанческий начальник, Богун. Он уже ждал нападения, укрепился и отразил атаки. А потом подоспела подмога, и врага отогнали.
Россия отреагировала на возобновление кровопролития жестко. Царь созвал Земский собор о «литовском деле». Он открылся 19 февраля 1651 г., и Алексей Михайлович повелел объявить делегатам «литовского короля и панов рады прежние и нынешние неправды, что с их стороны совершаются», а также «запорожского гетмана Богдана Хмельницкого присылки, что они бьют челом под государеву высокую руку в подданство». Высший орган России оказался единодушным – делегаты высказались за разрыв с Польшей и принятие Украины под власть царя.
Но Алексей Михайлович все-таки не вынес на Собор два окончательных вопроса – о сборе чрезвычайного налога на войско и о самом вступлении в войну. Он хотел узнать мнение «всей земли», а полякам дать последнее, самое крайнее предупреждение. Неужели даже такое не подействует? Если нет, ну что ж, тогда и впрямь не грешно будет взяться за оружие. А делегаты, вернувшись по домам, расскажут, что говорилось на Соборе. «Вся земля» узнает о королевских и панских «неправдах», будет настраиваться, что война предстоит справедливая.
Россия взялась помогать украинцам уже открыто. Черниговскому казачьему полку Шохова разрешили пройти через Брянский уезд, из Москвы было велено выделить ему проводников, «людей добрых и знающих», мобилизовать крестьян для починки мостов. 6 тыс. казаков проследовали через российскую территорию, ударили в тыл литовцам, овладели Рославлем и Дорогобужем. В приграничные города направлялись дополнительные силы, и Радзивилл докладывал в Варшаву, что вблизи литовских рубежей «полно московских войск», просил подкреплений.
Однако предпринять каких-то более серьезных мер русские не успели. События развивались слишком быстро. На этот раз панская и католическая пропаганда поработала ударно. Магнаты не отлынивали, вовремя приводили свои отряды, подстегивали мелкую шляхту. Под Люблином в сжатые сроки собралась 150-тысячная армия. Из Рима прислали золотой меч, освященный самим папой. 20 апреля папский нунций Торрес препоясал им короля, присвоил ему звание «защитника святой веры», а всем участникам похода от лица папы отпустил любые грехи, как прошлые, так и будущие. Вытворяй что хочешь!
А вот на Украине до сплочения и общего воодушевления было далеко. Некоторые казачьи предводители завидовали Хмельницкому. Считали, что они ничуть не хуже справились бы с ролью вождя. Другие были недовольны его политикой. Этим пользовались поляки, заводили среди казачьей старшины тайные связи, подкупали противников гетмана обещаниями, золотишком. Нашептывали – зачем заступаться за какую-то чернь? Без нее можно примириться с королем, он пожалует и наградит. Полковники опасались выступать против Хмельницкого, но митрополит Косов отказался благословить казаков на войну. Благословил грек, митрополит Коринфский, ехавший в это время через Украину в Москву. К гетману снова пришел Ислам-Гирей с татарами, собралось 200 тыс. казаков, татар, кое-как вооруженных крестьян. 20 тыс. человек под командованием полковника Небабы Хмельницкий отрядил в Белоруссию, прикрыться от литовцев. А сам с основными силами выступил навстречу королю. В июне сошлись в болотистой долине реки Стырь у города Берестечко.
И в это же время, совершенно некстати, наложилась личная драма Хмельницкого… После победы он вернул себе Суботов, нашел и полячку Елену, увезенную Чаплинским. Она заверила, что по-прежнему влюблена в Богдана. Ее католический брак получался насильственным, а стало быть, недействительным. Елена стала гетманской супругой. Но она оказалась крайне легкомысленной особой. Муж теперь редко заглядывал на хутор, и женушка распахивала объятия другим. Скрыть это было невозможно, доходило и до Хмельницкого, но он страстно любил жену, все слухи и доносы считал клеветой. Зато сын Тимош возненавидел молодую мачеху. К нему стекались сведения, что Елена позорит и обманывает отца, и он решил действовать сам. Когда Богдан уехал с войском, сын задержался, собирая подкрепления, и слуги сообщили – к мачехе пожаловал любовник. Тимош нагрянул, накрыл их в постели. Приказал раздеть их, связать обнявшимися и в таком виде повесил на воротах.
Хмельницкий узнал об этом накануне битвы и был настолько потрясен, что с горя запил. Казаки и татары начали сражение без него, под командой полковников и мурз. Атаковали без общего руководства, вразнобой, понесли тяжелые потери. Хан взбеленился. Вместо легкой победы, как в прошлый раз, он лишился 6 тыс. всадников. Ислам-Гирей был ревностным мусульманином, презирал пьянство, орал на полковников: «Ну что? Проспался уже ваш Хмель? Он обманывал меня нелепыми баснями, будто польское войско слабо и неопытно. Ступайте к нему, пускай идет сперва сам выбирать мед у этих пчел, да пускай прогонит прочь такое множество жал!»
А поляки, отразив натиск, перешли в контратаки, оттесняли казаков в болота. Когда стало совсем тяжело, появился Хмельницкий, очухавшийся с похмелья, но в этот момент вдруг пронеслась весть – татары уходят. Ислам-Гирей без предупреждения снял орду и повел прочь. Хмельницкий передал командование полковнику Джеджалию и поскакал за ханом, надеялся вернуть его. Однако вышло еще хуже. Татары захватили его и силой увезли с собой. Поход они окупили с лихвой. Рассыпались загонами и набирали в полон женщин с детьми – боеспособные мужчины ушли на войну, села лежали беззащитные.
Казаков ошеломили и уход татар, и исчезновение гетмана. Они дрогнули, стали откатываться к притоку Стыри Пляшевке. Командиры все же сумели сорганизовать их, они огородились таборами из телег, и сломить их поляки не смогли. Подступы к возам устлали трупы шляхтичей, солдат, и паны прекратили штурм. Задумали взять казаков измором. Обложили лагерь с трех сторон, с четвертой были речка и топкое болото. Масса измученных людей стеснилась на небольшом пространстве, еды не было. Куда они денутся? Повстанцам продиктовали условия – разоружиться и выдать начальников, рядовым пообещали амнистию. Хотя королевское окружение приняло другое решение: когда сдадутся, перебить всех до единого.
Полковник Богун, сменивший в руководстве Джеджалия, все-таки нашел выход. Приказал собрать все подручные материалы – седла, тулупы, жерди, разобрать на доски телеги. Из них тайно строили плотины и гати через болото. В ночь на 30 июня осажденные начали выходить из ловушки. Полк Богуна выбрался благополучно. Но остальное войско было перемешано, командование утрачено, среди казаков хватало неопытных крестьян. Кто-то счел, что начальство хочет их бросить, кто-то боялся не успеть. Беспорядочные толпы хлынули к гатям, порушили их своей тяжестью, провалившиеся тонули в трясине.
Поляки сперва не поняли, что происходит. А когда разобрались, ворвались в лагерь, принялись рубить мечущихся людей. Бойня шла целый день, пока не стемнело. 300 казаков засели на острове, отбили все атаки. Ян Казимир, восхищенный их мужеством, объявил, что дарует им жизнь. Но они отвергли королевскую милость и продолжали драться, пока не полегли. Из армии Хмельницкого спаслись лишь те, кого вывел Богун, и счастливчики, которым удалось пересидеть резню где-нибудь в зарослях и уйти под покровом ночи.
Добить обескровленную Украину не составляло особого труда. Но… опять сказалось польское разгильдяйство. После победы шляхтичи заговорили, что они устали, поиздержались, пора распускать ополчение. Посол Богданов доносил: «Посполитого де рушенья люди и день в обозе не стояли, все разъехались и без королевского повеления по домам». Уехал и Ян Казимир – посверкать на победных торжествах. В армии остались только отряды магнатов и коронные войска. Возглавили ее Вишневецкий и Потоцкий, двинулись вглубь Украины. По дороге поголовно резали жителей, скот, поджигали селения. Шляхтич Мясковский описывал, что оставалось после них: «Ни городов, ни деревень, одно поле и пепел. Не видать никого живого: ни людей, ни зверей, одних разве птиц в воздухе».
А из Белоруссии наступали литовцы Радзивилла. Против него выдвинулся отряд Небабы, но в нем было много нестойких и неумелых крестьян. Радзивилл разгромил их под Репками, недалеко от Чернигова, и 26 июля занял Киев. Население в ужасе разбегалось куда глаза глядят. Но массовые расправы над мирными жителями дали и другой эффект – совсем не тот, на который рассчитывали каратели. Люди осознавали: пощады