Побежали они в Иванов город, на репище, а жена завидела их с башни и сейчас кремешком об огнивце шорнула.
Ниоткуда взявши, явились перед ней двое. Кажись, немного, да могут много.
— Что прикажешь делать, хозяюшка?
— Вон того молодца обратите в жеребца, а меня вместе с кроватью отнесите к старопрежнему дружку — за море!
Не успела мигнуть, а уж где была, там ее нет. Очутилась на новом месте — в прынцевом дворце.
А Иван жеребцом обратился.
Хорош жеребец: глаз огненный, кажна шерстинка что серебринка, повод шелковый, узда золоченая.
Смотрит на него тесть, глазам не верит, а зять-жеребец говорит ему:
— Что ж, тесть, садись на меня, бери повод в руки. Побегу я жену искать. Уж на что я хитрый был, а она и того хитрей. Мало что в разор разорила, еще жеребцом оборотила.
Сел царь в седло, и поскакал конь. Скакал, скакал, ажно в уши воет.
Цельное море кругом обогнул, прискакал к прынцеву парадному крыльцу и сгорготал.
Проснулся прынц, выглянул на парадное крыльцо.
Видит: стоит лошадь бравая, а на ней седой старик сидит.
— Ты почто мне в ночное время покою не даешь?
— Помилуйте, ваше сиятельство. Это не я. Это лошадь. Принесла меня к вашему крыльцу да и стала. А мне с ей не совладать — слаб я.
Прынц говорит:
— И то правда. На что старику такая лошадь? Отведите ее ко мне на конюшню. А деду дайте пятьдесят рублей денег и гоните со двора.
Слуги взяли жеребца, старого царя взашей вытолкали и про пятьдесят рублей забыли.
Пошел старик в рощу, сел на пенек, давай плакать.
— Вот, — говорит, — зятюшка, уходили нас с тобой злые люди.
А прынц приходит к прынцессе и говорит:
— Душечка, погляди в окно, какую я лошадь купил.
Поглядела она и всполохнулась.
— Это ты не лошадь, это ты беду себе купил. Ведь это мой прежний муж — Репников Иван. Прикажи его, государь, удавить или заколоть, а не то худо нам будет.
Вот ведь какая баба! Удавить — говорит!
А прынц — ничего, согласен.
— Отчего же? — говорит. — Это в наших руках. Сделаем.
Позвал он конюхов, отдал им такое приказание.
Те — рады стараться. Сейчас лошадь в кольцо подернули, аж ноги до земли не дотыкаются.
Давится лошадь, уж и смерть глазами видит. А в тое время пришла на конюшню девушка — сена коням подбросить.
Видит — эдакая лошадь хорошая зря помирает, и пожалела — отпустила цепь.
Отдышалась лошадь и говорит ей человечьим голосом:
— Коли уж ты меня пожалела, де́вица, — сделай, как я прошу. Чует мое сердце, сейчас колоть меня придут. Так ты уж подвернись как-нибудь и крови моей в чашечку нацеди. А вечерком поди, вырой перед прынцевым окошком ямку, в ямку кровь мою вылей и землицей прикрой. За ночь вырастет перед окошком яблонька и яблочки на ней поспеют. Ты верхнее яблочко-то сорви и разломи — увидишь там перстенек. Надень его на палец, будешь невеста моя. А коли прикажет царевна дерево срубить — ты первую щепу подбери и в озеро брось. Увидишь, что будет.
Девушка видит, что лошадь не простая, — простые-то по-человечьи не говорят, — и обещалась.
— Все, — говорит, — сделаю. Как вот сказано, так и сделаю.
— Ну, — говорит конь, — смотри же! А то уж слышно — идут!
И вправду, чуть сказал, привалило в конюшню народу. Закололи коня и назад ушли. А девушка крови в чашечку нацедила и в ямку вылила.
Выросла на том месте яблонька, а царевна как увидела ее, так и приказала срубить и сжечь.
Сожги яблоньку, — да не всю. Девушка-служаночка первую щепу подобрала, на озеро снесла и в воду кинула. А на том озере много всякой птицы было — гуси, утки, лебеди. Плавают, ныряют, купарандаются.
Вот щепина-то поплыла, поплыла, до середки дошла, да и оборотилась гусем златоперым. Оборотилась — и ну всех гусей-лебедей гонять. Те крехчут, гогочут, крылами хлопают. А он их так и гвоздит. А в тое самое время прынц по саду гулял. Услыхал он на озере шум, кряк, и пошел на берег.
Стал на песочке, смотрит, удивляется. Что за гусь такой? Перо золотое, глаз огневой, хорош гусь! Только драчлив больно — всю птицу разогнал.
Прынц и думает:
«Ну-кася! Надо этого гуся поймать».
Снял он портки, положил на травку и полез в воду за гусем.
Он за гусем, а гусь от него. Он за гусем, а гусь от него. Манил, манил и заманил на другой бережок. А сам крылья распустил — и назад, туда, где прынцевы портки лежали. Забрал их в лапы и полетел. А в тех портках, в кармане-то, огнивце спрятано было.
Вот гусь этот на лужок сел, огнивце достал — шорнул, и сейчас являются перед ним два молодца.
— Что прикажешь делать, гусь златопер?
— Оборотите меня опять в мо́лодца!
Сказано — сделано. Где гусь сидел, Иван стоит, по прозванию Репников.
— А ну, братцы, предоставьте мне сюда тестя старого и невесту новую, а прынца с прынцессой оборотите в гуся с гусынею. Им безбедно, и другим не вредно.
Те слов не говорят, а дело делают. Приказано — исполнено.
Оставил Иван гуся с гусынею на озере гоготать да плавать, взял с собой невесту, взял старичка и пошел жить на свое репище.
Про богача и скрипача
Был-жил на деревне хозяин — богатый, а скупой. Гостей не звал, нищим не подавал, все копил да копил. Ну, и собрал два котла серебряных денег.
Собрал потаенно и по тайности в землю закопал, один — под овином, другой — в воротах.
Так и умер мужик, а никому про те деньги не сказал — ни старухе, ни сынам.
Вот и год минул. Был на деревне праздник. Пели, плясали до вторых петухов, а потом и по домам разбрелись.
Шел с гулянки скрипач — развеселый паренек. Ему и беда — не беда, и нужда — не нужда. Была бы при нем его скрипица.
Идет он, идет — для всех отыграл, для себя играет. Глаза закрыл, выводит тоньше тонкого… И вдруг — ах ты, мать честная! — провалился!..
Да не в яму, не в болото, а прямо скрозь землю.
Летел, летел и попал в ад — в самое тое место, где богатый мужик мучился.
Поглядел на него скрипач — узнал.
— Здравствуй, знакомой! — говорит.
— Здравствуй, — отвечает мужик, — неладно ты сюда попал.
— А что?
— Как что? Да ведь здесь ад. В ад меня, голубчик, посадили.
— Ах ты, беда какая! Да за что ж тебя, дядя, сюда?
— А за деньги. Было у меня, братец, денег много, так я нищему-то полушки не подал, младенцу пряничка мятного не купил, думал: баловство! Все только копил да копил. Ну, стало быть, и накопил себе… Вот сейчас станут «они» меня мучить, палками бить, когтями терзать…
Испугался скрипач.
— А как же мне быть? — спрашивает. — Не ровен час и меня замучают!
— А ты поди, схоронись на печке, за трубой, — может, и не приметят.
Спрятался скрипач в уголок, а тут и набежали «ненаши». Стали богатого мужика бить-терзать, каленым железом жечь. Бьют да приговаривают:
— Вот тебе, богатей, от нас, чертей! Тьму денег накопил, а спрятать не сумел. Туда закопал, что нам и сторожить-то невмоготу. В воротах бе́сперечь ездят, лошади нам головы подковами поразбивали, а в овине цепами нас молотят.
Излупили его, как сидорову козу, и убежали.
Перевел дух мужик и говорит скрипачу:
— Если выйдешь отсюдова, парень, скажи моим детям, чтобы взяли деньги: один котел у ворот закопан, другой — в овине, — и чтоб раздали на нищую братию. Все чтоб раздали — до полушки. Слышишь?
— Слышу, дядя, слышу. Коли выйду живой — скажу. Да вот выйду ли?
А уж старик ему опять кивает: прячься, мол, прячься!
Он скорей — за трубу, а уж «ненаши»-то и воротились.
Туда-сюда снуют, воздух нюхают.
— Что это, — говорят, — здесь русским духом пахнет?
— Да ведь вы по Руси ходили, вот русского духу и набрались, — говорит мужик.
— Как бы не так!
Стали они по всем углам шарить и нашли скрипача на печке.
— Ха-ха-ха! — кричат. — Скрипач здесь! И со скрипицей.
Стащили его вниз.
— Ну, хочешь живой быть — играй!
Он и заиграл. Играет-играет, играет-играет, играет-играет — три года без передышки играл. Под конец так уморился, что и рукой еле водит и глазами не глядит.
«И что, — думает, — за диво! Бывало, играл я — в один вечер все струны изорву, а теперь третий год пилю, а все целы. Господи благослови!»
Только сказал, — все струны и лопнули.
— Ну, братцы, — говорит скрипач, — сами видите: лопнули струны! Не на чем больше играть! Отпустите уж вы меня домой, сделайте милость!
— Постой, — говорит один нечистый, — у меня есть два бунта струн. Я тебе принесу.
Сбегал и принес. Делать нечего — натянул скрипач струны. Взялся за смычок.
— Ну, господи благослови!
Опять струны лопнули!
— Нет, ребята, не годятся мне ваши струны, — скрипач говорит. — У меня дома свои есть. Дайте — схожу.
А «ненаши» его не пущают.
— Нет, — кричат, — ты уйдешь!
— Кто от вас уйдет? — говорит скрипач. — Ну, не верите, пошлите со мной кого-нибудь в провожатые.
Они так и сделали: выбрали одного и послали наверх со скрипачом.
Вот приходят они на деревню. Слышат: в крайней избе свадьбу справляют.
— Сходим туда, — просит скрипач. — Давно я на свадьбе не был.
— Сходим, пожалуй.
Вошли в избу. Узнали все скрипача, обступили, кричат:
— Где это ты, братец, три года пропадал?
— На том свете был. Поднесите-ка винца поскорей.
Ему подносят, потчуют его. А «ненаш» торопит: «Идем, скрипач!»
— Погоди, дай хоть попить, погулять.
Ну, выпили, закусили, опять выпили.
— Идем, пора нам!
— Что ты! Еще молодых не величали!
А время идет — скоро петухам петь.
— Что ж ты? Поздно.
— Какое ж — поздно? Ранняя рань. Вот я еще песенку одну сыграю — и пойдем. Вам-то ведь три года играл…
Взял он у музыканта скрипочку и заиграл.
Нечистый говорит:
— Брось!
А он и не слушает. До той поры играл, пока петухи не запели.
А как запели петухи — «ненаш»-то и пропал.
Воротился скрипач на белый свет из тех краев, откуда и ходу нет.