— Ничего, мне и эта хороша.
— Выбирай в другой раз!
Выпустил царь двенадцать голубиц — перо в перо — и насыпал им гречихи.
Приметил Иван, что одна все крылушком потряхивает, и хвать ее за крыло.
— Вот моя невеста!
— Не тот кус хватаешь — скоро подавишься! Выбирай в третий раз.
Вывел царь двенадцать девиц — одна в одну и лицом, и ростом, и волосом.
Увидел Иван, что одна из них платочком махнула, и схватил ее за руку.
— Вот моя невеста!
— Ну, братец, — говорит морской царь. — Я хитер, а ты еще похитрей меня! — И отдал за него Василису Премудрую замуж.
Ни много, ни мало прошло времени, стосковался Иван по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
— Что же ты не весел, муж дорогой? — спрашивает его Василиса Премудрая.
— Ах, жена моя любимая, видел я во сне отца с матерью, дом родной, сад большой, а по саду детки бегают. Может, то братья мои да сестры милые, а я их наяву и не видывал.
Опустила голову Василиса Премудрая.
— Вот когда беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая. Сильно разгневается морской царь — лютой смерти нас предаст. Да делать нечего — надо ухитряться.
Смастерила она трех куколок, посадила по углам в горнице, а дверь заперла крепко-накрепко. И побежали они с Иванушкой на святую Русь.
Вот утром ранехонько приходят от морского царя посланные — молодых подымать, во дворец к царю звать.
Стучатся в двери:
— Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.
— Еще рано, мы не выспались! — отвечала одна куколка.
Час прошел, другой прошел.
Опять посланный в дверь стучит:
— Не пора-время спать, пора-время вставать!
— Погодите. Вот встанем да оденемся, — отвечает другая куколка.
В третий раз приходят посланные.
Царь-де гневается, зачем они так долго прохлаждаются.
— Сейчас будем, — говорит третья куколка.
Подождали, подождали посланные и давай опять стучаться. Нет отзыва, нет отклика.
Выломали они дверь. Глядят — а в тереме пусто. Только куклы по углам сидят.
Доложили про то морскому царю. Разгневался он и послал во все концы погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иванушкой уже далеко-далеко. Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
— Ну-ка, муж дорогой, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Соскочил Иван с коня, припал ухом к земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ.
— Это за нами гонят! — говорит Василиса Премудрая и оборотила коней зеленым лугом, Ивана — старым пастухом, а сама сделалась кудрявою овечкою.
Наезжает погоня.
— Эй, старичок, не проскакал ли здесь добрый мо́лодец с красной де́вицей?
— Нет, люди добрые, — отвечает Иван. — Сорок лет как пасу я на этом месте, — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал.
Воротилась погоня назад.
— Царь-государь! Никого мы в пути не наехали. Видели только — пастух овечку пасет.
Разгневался морской царь, закричал громким голосом:
— Эх вы, недогадливые! Скачите вдогон. Привезите мне овечку, а пастух и сам придет.
Поскакала погоня царская. А Иван с Василисою Премудрою тоже не мешкают — торопят коней. Полдороги позади лежит, полдороги впереди стелется.
Говорит Василиса Премудрая:
— А ну, муж дорогой, припади к земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Слез Иван с коня, припал ухом к земле и говорит:
— Слышу я конский топ и людскую молвь!
— Это за нами гонят! — говорит Василиса Премудрая.
Сама сделалась часовенкой, коней оборотила деревьями, а Иванушку — стареньким дьячком.
Вот наезжает на них погоня.
— Эй, батюшка! Не проходил ли мимо пастух с овечкою?
— Нет, люди добрые. Сорок лет я в этой часовенке служу. Ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь не прорыскивал.
Повернула погоня назад.
— Царь-государь! Не нашли мы пастуха с овечкою. Только в пути и видели, что часовню да дьячка старого.
Пуще прежнего разгневался морской царь.
— Эх вы, малоумные! Вам бы часовню разломать да сюда привезти, а дьячок бы и сам пришел.
Снарядился он, вскочил на коня и поскакал вдогон за Иваном с Василисою Премудрою.
А те уж далеко уехали. Почитай, вся дорога позади лежит.
Вот опять говорит Василиса Премудрая:
— Муж дорогой! Припади к земле, не слыхать ли погони?
Слез Иван с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Дрожит земля от топота конского.
— Это сам царь морской скачет, — говорит Василиса Премудрая, и сделалась речкою. Коней оборотила речной травой, а Ивана — окунем.
Прискакал морской царь. Поглядел и с одного взгляда узнал, что за речка течет, что за окунь в воде плещется.
Усмехнулся он и говорит:
— Коли так, будь же ты речкою ровно три года. Летом пересыхай, зимой замерзай, по весне — разливайся.
Повернул коня и поскакал обратно в свое подводное царство.
Заплакала речка, зажурчала:
— Муж мой любимый, надо нам расстаться. Ступай ты домой, да смотри — никого не целуй, кроме отца с матерью. Коли поцелуешь, забудешь меня.
Пошел Иван домой, хоть и дому не рад.
Поцеловался с отцом, с матерью, а больше ни с кем — ни с кумом, ни с кумою, ни с братом, ни с сестрою. Живет, ни на кого не глядит.
Вот и год прошел, и два, и третий к концу подходит.
Лег как-то раз Иванушка спать, а горницу позабыл запереть. Зашла в горницу сестра его младшая, увидела, что он спит, наклонилась и поцеловала тихохонько.
Проснулся Иван — ничего не помнит. Все забыл. Забыл и Василису Премудрую, словно в мыслях и не бывала.
А через месяц просватали Ивана и начали свадьбу готовить.
Вот в субботу, как стали пироги печь, пошла одна девка по воду. Наклонилась к речке — воды зачерпнуть, да так и обмерла. Глядит на нее снизу — глаза в глаза — де́вица-красавица.
Побежала девка домой, рассказала встречному-поперечному про такое чудо.
Пошли все на реку, да только никого не нашли. И речка пропала — не то под землю ушла, не то высохла.
А как вернулись домой — видят: стоит девица-красавица.
— Я, — говорит, — помогать вам пришла. Свадебные пироги печь буду.
Замесила тесто круто, слепила двух голубков и посадила в печь.
— Угадайте-ка, хозяева, что с этими голубками будет?
— А что будет? Съедим их — и все тут.
— Нет, не угадали.
Открыла девица печь, и вылетели оттуда голубь с голубкою. Сели на оконце и заворковали. Говорит голубка голубю:
— Что ж ты — забыл, как была я овечкою, а ты пастухом?
— Забыл, забыл.
— Что ж ты — забыл, как была я часовнею, а ты дьячком?
— Забыл, забыл.
— Что ж ты — забыл, как была я речкою, а ты окуньком?
— Забыл, забыл.
— Коротка же у тебя память, голубок, да вот так же забыл и Василису мил дружок.
Услыхал эти слова Иванушка и все припомнил. Взял он Василису Премудрую за руки белые и говорит отцу с матерью:
— Вот, дорогие родители, жена моя верная. А другой мне не надобно.
— Ну, коли есть у тебя жена, так и живи с ней.
Новую невесту одарили и домой отпустили. А Иван, сын охотницкий, с Василисою Премудрою стали жить, поживать, добра наживать, лиха избывать.
Две доли
Жили на деревне два брата — одного отца сыны, одной матери — отрада.
Были мальцами — дружили, были юнцами — дружили, а как выросли да оженились, тут и пошло дело врозь.
Старший-то взял жену бедную, а младший богатую.
Вот и стали жены ссориться да вздорить.
Большуха говорит: «Мой-то в дому старшой, так, значит, и верх мой. Я по ем главная».
А меньшуха — наперекор ей: «Нет! Мой верх. Наш тятенька на селе первый человек. Моя окрута в три сундука не лезет, а твоей окрутки и на коробочек не станет!»
Да так с утра до вечера и с вечера до утра.
Глядели-глядели на них братья и порешили разойтись от греха.
Разделили они отцовское добро и зажили каждый своим домом.
Поровну разделились, а доля им неровная выпала.
У старшего брата что ни год дети рожаются, а хозяйство все плоше да хуже идет. До того дошло, что совсем разорился. В дому пусто, в клети пусто, а мошна — пустей пустого и легче ветру. Только на сердце тяжело.
Пока хлеб да деньги были — на детей глядя радовался, а как обеднял — и детям не рад.
А у меньшо́го брата всей семьи — сам да хозяйка, и добра девать некуда. Сундуки набиты, клети полны, анбары ломятся.
Вот и надумал старшо́й брат сходить к меньшо́му — поклониться.
Сходил, поклонился.
— Так и так, — говорит, — помоги в бедности.
А тот не слушает.
— Живи, как сам знаешь. Этого и от веку не бывало, чтобы меньшой старшому хозяйство справлял.
Делать нечего. Ушел бедный брат, а немного погодя опять приходит.
— Одолжи, — просит, — хоть лошадей на один денек, пахать не на чем.
Богатый рукой махнул.
— Ладно уж, — говорит. — Сходи на поле, возьми на один день. Да смотри — не спорть!
Пошел бедный на поле. Смотрит: какие-то люди на братниных лошадях землю пашут.
Он к ним.
— Стой! — кричит. — Сказывайте, что вы за люди?
— А ты что за спрос?
— А то, что это моего брата лошади!
Тут один человек — постарше, придержал лошадь и отзывается:
— Нам ли не знать? Оттого и лошадки-то евонные, что мы на них пашем. Я ведь кто? Я твоего брата Счастье. Он пьет, гуляет, ничего не знает, а мы на него работаем — и днем, и ночью, и в буден день, и в праздник.
— Ишь ты! А куда ж мое-то Счастье подевалось? Век живу, а в глаза его не видал.
— А твое Счастье во, под кустом лежит, ночью спит, а днем досыпает.
«Ладно, — думает мужик, — доберусь я до тебя!»
Пошел он, вырезал большую палку, подкрался к своему Счастью и вытянул его по боку изо всей силушки.
Проснулось Счастье, потерло бок и спрашивает:
— Ты чего дерешься?
— А ты чего спишь? Еще и не так прибью, ленивое! Люди добрые землю пашут, а оно — знай себе — под кустом валяется.