Старуха выбегла, ворота отперла, на двор их пустила.
Они лошадей выпрягли, задали корму, заходят в дом.
— Ну-ка, хозяйка, давай поесть!
— Нечего, голубчики, нечего!
— Как так?
— Да к нам, невесть откуда, два солдата забрели. Все чисто поели. И меня-то чуть не прибили, окаянные!
— Где ж они?
— А вот на сушилах.
— Ну, ладно. Пущай лежат до времени.
Старуха печь растопила, сготовила ужин. Поужинали разбойники и полегли спать.
Укладываются кто где и говорят промеж собой:
— Надо их, солдат-то этих, убрать!
— Поспеем еще. Пущай покуда лежат.
Они, стало быть, и лежат себе на сушилах, ничего про свою судьбу не знают. Вот, как завечерело — вечерком, значит, — Петр Великий и говорит:
— Как же быть, земляк?
— А что?
— Давай кониться, кому до полуночи спать, кому с полуночи. Обоим нам спать никак нельзя — похитят они нас!
— Ну, давай!
Стали кониться. Досталось Петруше караулить. Вот Петруша немножечко посидел, вздремнулось ему, он и повалился спать. А солдат не спит, на ногах стоит, думает.
«Эка сонуля! А еще караулить взялся!»
Середь ночи проснулся атаман разбойный. Встает, приказывает:
— Ну-ка, ребята, идите двое! Угомоните их там!
Один из разбойников и говорит:
— А чего двоим-то делать? Мне и одному-то двоих мало.
Надел свое орудие и побежал. Влез на лестницу — Петр Великий спит, а солдат во все глазыньки глядит.
Только разбойник голову показал, он размахнулся шашкой — и долой голова! Снес с него голову.
Атаман ждет-пождет: нет разбойника. Он другого послал. А солдат и другого так же.
Петруша спит себе крепко, десятый сон видит, а солдат работает: который разбойник ни покажет голову, с кажного долой. И всех до одного порубил.
Атаман думает: «Куды ребята делись? Идти-ка самому!»
Подошел к лесенке, смотрит: их там цельная куча лежит.
— А, так вон как! — вытащил шашку, айда наверх. Только голову показал, она с плеч и слетела. Все кончилось. Ну, и стало светать.
А Петр Великий спит, ничего не чует. Лег на часок, а всю ночь проспал.
Вот, на свету, будит солдат Петра.
— Вставай, земляк! Открой-ка мне чумодан — я водочки потяну. Измучился.
Петр Великий встал, подал ему водочки, да и посмотрел с лестницы вниз. Индо испугался.
— Да кто ж это, Ваня, набил?
— А, сонуля! Ты словно из дворян: всю ночь проспал, ничего не видел.
Слезли они с сушил, идут к старухе.
Солдат саблю вон и говорит ей строго:
— Ну, старая ведьма, показывай, где у вас деньги лежат?
Старуха испугалась — отпирает подвалы. А там этого золота, серебра — множество!
Петр Великий говорит солдату:
— Ну, земляк, насыпай себе казны!
Ванюша набирает серебра-золота, сколько может, а Петруша рядом стоит — смотрит.
Солдатик его и спрашивает:
— А ты что ж, Петя, не насыпаешь?
— Да мне, земляк, не надо.
Взял немного для виду, а солдат кругом себя деньгами обсыпал.
Спрашивает Петр у старухи:
— А где же вот в такое-то место дорога?
Вывела она их на дорогу.
— Вот здесь, — говорит.
Солдат поглядел направо, налево. Видит: правильная дорога, можно ехать.
— Айда, — говорит.
И поехали они.
Долго ли, мало ли, выехали на свой трахт, к городу.
Петр Великий видит — места знакомые, до дому близко, и говорит солдату:
— Ну, земляк, прощай. Приходи ко мне в гости.
— Да как мне тебя искать? Ведь меня там поймают.
— Ничего, никто не тронет. Спроси только, где Петруша живет. Всякий доведет.
Пришпорил лошадь свою и полетел, а солдат остался.
Въезжает Петр Великий в город. А там караульных застав несколько. Солдаты, понятное дело, выбегают, ружья на караул — встречают его. А он им и приказывает:
— Тут солдат прохожий пойдет, Петрушу будет спрашивать, так честь ему отдавать все равно как мне, и дорогу во дворец показать! — И поехал себе.
Немного времени прошло, идет тот солдатик.
Подходит к первой заставе. Караульные перед ним во фрунт. Честь отдают, будто царю.
Он им сейчас — горсть золота.
А сам думает:
«Вот что, паршивый, наделал! Как они честь-то мне воздают. Знают, небось, что деньги водятся».
И пошел дальше. У другой заставы — опять остановка:
— Не знаете ли, ребята, где тут Петруша живет?
— Как не знать! Извольте прямо идти.
Он идет, идет…
Покамест до царского дворца добрался, которы деньги были — все роздал. А дальше идти уже будто и некуда — перед самым дворцом стоит.
Вот он и спрашивает у сторожей:
— Где бы мне тут Петрушу найти?
Они сразу дверь настежь и докладывают Петру Великому:
— Так и так, ваше царское величество. Пришел тот солдат.
Петр Великий надел на себя царскую одежу и вышел на крыльцо.
Солдат видит, что царь, — сильно обро́бел. Ну, все-таки знает немножечко, как честь отдать, — отдал честь.
Царь и стал его допрашивать:
— Чей ты? Откуда?
Солдат думает:
«Ах, вот где попал! Ну и Петруша! Куды меня довел? Что мне теперь делать-то?»
А делать-то и нечего. Вовсе плохо приходится. Подумал он, подумал, да и сознался царю:
— Бежавший я, — говорит.
Петр Великий поглядел на него со грозой и приказывает своей команде:
— Взять его на три сутки на обвахту. А после трех суток отправить в Сибирь, навечно.
Повели солдата. Он идет и только головкой поматывает. Посадили его. Солдат говорит себе:
— Ай-да Петруша! Вот так да! Удружил!
А Петр Великий надел на себя ту одежу, что в лесу носил, и приходит к нему на обвахту.
— Здравствуй, земляк!
— Здравствуй, брат Петруша! Хорошо ты делаешь, нечего сказать! Ведь тебе бы и живому не быть, кабы не я. Небось, сам знаешь, сколько я душ из-за тебя погубил! А ты до чего меня довел!
— А что?
— Да вот на обвахте сижу — на хлебе да на воде. Кружка воды, фунт хлеба — и все. А как здесь отсижу, в Сибирь погонят, в каторгу, навечно. Вот и пришел в гости!
— Да кто тебе это сказал?
— Кто! Петр Великий сам и сказал. Не поспоришь!
— Погоди, земляк, я к нему схожу, попрошу, нельзя ль тебя лучше в старый полк отправить.
— Эх, брат любезный, постарайся! Попомни и мою добродетель.
Петр Великий тем же часом заходит в караулку и приказывает этого солдата взять и опять привесть к нему во дворец.
Приводят его на крыльцо. Петр Великий является в царской одеже, берет его за руку и ведет прямо в залу, где трон стоит с балдахином.
Сажает его на стул. А сам — за перегородочку, опять надел прежнюю одежу — охотницкую — и выходит:
— Ну, здравствуй, земляк.
У того и язык не ворочается. Сидит сам не свой — испугался больно. Тихохонько говорит:
— Здравствуй, Петруша!
А Петр и засмеялся.
— Не робей, — говорит, — земляк! Останется без последствий. Что тебе царь сказал?
— Ничего не сказал.
— Ну, так я его сюды позову. Мы его переспросим.
Ушел в другие двери и опять ворочается в царской одеже.
— Здравствуй, земляк!
— Здравия желаю, ваше царское величество.
— Ну что — узна́ешь Петрушу?
— Да кабы пришел, дак узнал бы.
— А что, он на меня не смахивает ли?
— Есть немножко.
Петр Великий его по плечу похлопал, поцеловал и говорит:
— Ну, спасибо тебе, землячок, что от смерти спас.
Сел он и написал своеручное письмо: «Отправляется, мол, такой-то солдат на казенный счет в такой-то полк заступить на место полковника. А того полковника на его место — рядовым!»
Ну, царская воля — закон. Так и сделали.
Тяжелая рука
Нынче, который человек ученый, — так он очки носит. Заправит оглобли за уши, да и глядит в четыре глаза. Кто его знает, может, так оно и видней. А только по-нашему, в какие ты стеклышки ни гляди, а коли нет у тебя в очах своего свету, так и будешь ты во тьме ходить, покуда в яму не повалят.
Проще сказать: не тот зорок, кто глазами глазеет, а тот зорок, кто умом смекает.
У нас, ежели к слову, — притчу такую рассказывают. Хотите верьте, хотите — нет. Мы-то за правду брали, вам и за байку отдадим.
Здесь, в наших краях, фамилия одна жила. Семья не так большая — старик, старуха да три сына. Все в годах, — уж меньшого оженили.
Прозвание им было — Овчинниковы. Да тут не в прозвании дело. Главное — что жили очень хорошо. Эдакое хозяйство было — ну, поискать! Скота всякого — коровы, овцы, свиньи!.. Лошадей хороших держали… Старшо́й у них в извоз ходил и большую деньгу зашибал. А середний да меньшо́й дома. Да уж и то сказать — дом! Не всякому и во сне приснится. Что ни строенье, — то загляденье, что ни хлевок, — то теремок! Всяка приче́лина — с резьбой, всяко оконце — с наличником! На эти дела у них меньшо́й мастак был. Топор в руки возьмет — дерево запоет. А уж с долотом да с коловоротом — чисто кружев наплетет. И в городу эдаких мастеров не бывает, а не то что…
Ну, и невестки попались им все хорошие — порядливые бабы, степенные, работящие…
Большуху-то за богатство брали, середнюю — за ум, а третью так — без расчету.
Больно уж полюбилась девка парню, ну и взяли сироту за красоту. Сами и шубу-то ей справили, и сапожки…
Вот и живут, стало быть. Кажный при своем деле. Старшо́й, значит, товары возит. Меньшо́й то да се мастерит. Середний батьке помочь дает. А уж батька всем хозяйством заправляет. Без евонного слова, можно сказать, и куры не несутся.
Худа не молвим, а врать не станем, — сурьезный был старик, на́больший-то хозяин. Весь дом у него по струне ходил. Уж на что старшо́й ихний, — небось не малолеток, в почтенных годах, да и где ни побывал, чего ни повидал, — в дальноконечные области хаживал, а при отце и слова сказать не смеет, и глазом не моргнет, как все равно подпасок какой.
Середний — тот похитрей. Он отцу не перечит, а из-под руки на свой лад делает. Да и женка евонная со своим царьком в голове, так и так повернет, а свою пользу наблюдает…