У хозяйки-то и язык к небу прилип. Молчит, только смотрит.
А та говорит:
— Вот я тебе холсты отпряла, да уж и выткала. Давай белить их, в печку становить. Печка у меня затоплена и чугуны готовы. Сходи-ка на речку, воды принеси.
Баба боится, думает, что б это было?
А Середа сердито на нее смотрит, глаза так и светятся.
— Что ж ты? — говорит. — Поторапливайся! У меня время считанное.
Взяла баба ведра, пошла за водой. Вышла за дверь и думает:
«Не было бы мне беды какой! Чем на реку идти, схожу-ка я сперва к соседям».
Пошла. Ночь темная. Спят еще на селе. Первые-то петухи спели, а до вторых будто далеко.
Подошла она к соседям под оконце и стукнула разок, другой. Не слышат. Насилу достучалась.
Отперла ей старуха.
— Что, — говорит, — дитятко? Зачем в эдакую рань поднялась? Что тебе?
— Ах, бабушка, так и так, пришла ко мне Середа и послала меня по воду — холсты белить. Что б это было?
— Нехорошо, — говорит старуха. — Ой, нехорошо! Либо она тебя на том холсте удавит, либо очи тебе кипятком сварит.
(Видно, старуха-то с ей знакома была. Старые люди — они много кой-чего знают.)
Заплакала молодка.
— Что же мне делать, бабушка? Как беду избыть?
— А ты вот что, милая. Беги-ка домой, стучи ведрами да кричи погромче перед самой перед избой: «на море серединские дети погорели!» Услышит она, да и выскочит на двор, а ты тут и смотри — норови прежде нее в избу вскочить, двери запри и закрести. Станет она тебя просить, грозить станет, а ты не слушай. Твое дело — молись да крестись, крестись да молись — и вся недолга. Вот нечистая сила и отступится.
Послушалась баба, побежала домой. Стучит ведрами, кричит под окошками:
— Ой беда! На море серединские дети погорели!
Выскочила Середа за дверь, побежала смотреть, а баба в избу! Заперла дверь и закрестила.
Только перевела дух, а уж Середа назад прибежала. Стучится, просит:
— Впусти, родимая! Я тебе холсты напряла, белить буду!
Молчит баба.
— Впусти, глупая! Ведь не управишься одна!
А баба и не отзывается.
— С вечера позвала, а утром и двери на замок! Впусти. Как сама войду — так хуже будет!
Притаилась баба и не дышит, только молится да слушает: тут ли Середа.
Тут. Стоит под дверью. В стенку стучит.
Вдруг запели на деревне петухи. Застучала она напоследок и в окошки, и в дверь, и в самую крышу — всюду разом — и пропала.
А холсты у бабы остались.
Сказка про Волокиту
Жил в деревне мужик по прозванью Семен Волокита, и пришла к нему на двор беда. А беда — дело известное: беда денег просит.
Где взять денег? Нет у мужика ни полушки. Думал он, думал и надумал к нечистому сходить — чем чёрт не шутит? — авось либо взаймы даст.
Вот, стало быть, пошел он к чёрту. А к нему ходить недалеко. Как говорится — рукой подать. Свернул не в тую сторону — и на месте.
Ну, значит, приходит он, кланяется.
— Чертушка-братушка, дай денег взаймы!
— На что тебе?
— На беду.
— А много ль?
— Тысячу.
— А когда отдашь?
— А завтра.
— Ладно, — говорит чёрт. — Уговор дороже денег. Бери да помни: нынче ты ко мне, завтра я к тебе. Готовь денежки.
— Завтра — не нынче, — мужик отвечает. — Приготовлю.
Затянул кошель и ушел домой.
На другой день, утречком, приходит чёрт к мужику.
— Ну, брат, — говорит, — вчера ты ко мне, нынче я к тебе. Отдавай долг!
А мужик удивляется:
— Полно ты! Нешто я тебе говорил нынче приходить? Я сказал — завтра.
Верно. Сказал. Почесал чёрт в затылке и пошел восвояси.
«Как же это, — думает, — просчитался я? Ладно, не беда… Завтра ужо зайду».
Только новый день на двор, он опять к мужику.
— Подавай денежки!
— Дай срок! — мужик говорит. — Сказано тебе завтра. Завтра и отдам.
Опять ушел чёрт.
На другой день снова приходит. А мужика дома нет — на базар уехал. Выглянул из окошка малец, Волокитин сынок.
— Татка велел завтра приходить.
Рассердился чёрт.
— Что я, нанятый — каждый день к вам ходить! Никуда не пойду. Вот сяду под окном и буду ждать.
— А мне что? Жди.
Так и просидел чёрт до самого солнечного заходу. Только вечером воротился мужик, да хоть и вечером, а все — «нынче», а не «завтра».
— Что ж это будет? — чёрт спрашивает. — Когда деньги отдашь? Недосуг мне цельный день под окошком у тебя сидеть…
— А мы вот что сделаем, — мужик говорит, — чем тебе понапрасну времечко терять, я лучше на воротах доску вывешу и напишу на ней, когда тебе за долгом приходить. Ладно, что ли?
— Ладно уж, вывешивай, — говорит чёрт и ушел к себе.
А мужик взял доску, уголек, да и написал огромадными буквами: «Приходи завтра», — и повесил доску на ворота.
Чёрт раз пришел и два пришел, а доска все одна и надпись одна: завтра да завтра!
Надоело это нечистому.
«Что же это, — думает. — Нешто я сорок мучеников, чтобы мне эдакое мучение принимать. Не пойду, да и всё тут. Отдыхать буду!»
Два дня отдыхал, а на третий не вытерпел — опять к мужику пошел.
Глядь, а на воротах доска-то старая, да надпись новая:
«Вчера приходи!»
Он так и стал.
— Эх, — говорит, — угораздило ж меня! Не мог вчера прийти! Табачищем дымил, чаи распивал — вот и пропустил свой срок. И пенять-то, выходит, не на кого. Видно, пропали мои денежки!
Плюнул он, да и перестал ходить к мужику.
А Волокита и посейчас живет-здравствует.
Морока
Вот люди говорят: «Солдат, солдат! Уж он и хитер, уж он и мудер! Палец в рот не клади… Глаз не своди…» А что — солдат? Сухопутный человек. Матрос ему много очков вперед даст.
Неспорно, солдата война учит. Да ведь и матрос на войне тоже — не лапти плетет. А уж в мирное время разве сравняешь? Да что говорить! Для матроса его и не бывает, мирного-то времени. У него всякая вахта — боевая. То война, то волна: дремать-то и некогда.
Зато бывают промеж матросов великого ума люди — и научат, и переучат, и проучат, коли захотят.
Вот тоже, рассказывают, был у нас на флоте матросик, с виду простачок, пара на пятачок, а поди-ка, проведи! Кого захочет, того и обморочит.
Отпросился он раз с корабля по городу походить. Надел свой парусинник и пошел в трактир.
Сел за стол, спросил вина, закусок, все как следует — ест, пьет, прохлаждается! Уж рублей на десять забрал, а все ему неймется: того, другого спрашивает, народ угощает.
Половой думает:
«Ох, не было бы нам беды!» — И на легких ногах — к нему.
— Послушай, служба, забираешь ты много, а вот чем рассчитываться станешь?
А матросик только усмехается:
— Эх ты, шестерка! Есть об чем сумневаться! Да у меня этого добра куры не клюют.
Вынул из кармана золотой, да и бросил на стол.
— На, получай!
Половой взял червонец, высчитал все порядком, что — за что, и приносит сдачу, а матрос и не поглядел.
— Какая там еще сдача, братец? Возьми на водку…
На другой день опять отпросился матрос с корабля. Зашел в тот же трактир и прогулял еще золотой. На третий день — тоже. И стал он ходить туда, почитай, каждый день и все платит золотыми, а сдачи не берет — половину на водку дарит.
Половой, ясное дело, в пояс ему кланяется, сапоги полотенцем обметает. А трактирщику — беспокойство. Стал он за матросиком примечать да примечать. И пришел он в сумнение.
«Что за притча такая? Матросишка так себе, хоть и военный, а вполне обыкновенный… А поди ты, как деньгами сорит! Полную шкатулку золота натаскал! Жалованье мне ихнее известно. Небось, не раскутишься. Стало быть, ясно-понятно, не на свои пьет. Обыграл кого, али обобрал кого, али — того верней — к сундуку казенному дорожку нашел. Надо начальству донести. Не ровен час — в такую беду попадешь, что после и не разделаешься».
И доложил трактирщик квартальному, квартальный — приставу, пристав — городничему, а уж городничий — самому губернатору. Призывает губернатор матроса:
— Говори, брат, по совести, откуда золото брал.
— Да что, ваше превосходительство, этого золота во всякой помойной яме много!
— Что ты врешь?
— Никак нет, ваше превосходительство. Разрази меня бог, не я вру, а трактирщик. Пусть-ка покажет он тое золото, что от меня получил.
Губернатор пальцем кивнул.
Сейчас принесли шкатулку.
Открыли, поглядели.
Ах, будь ты неладна! Полна шкатулка, да не золотом, а вот, что ребята на деревне в ко́зны играют, так этими самыми масталыжками. Вот те и золото!
Позвал губернатор трактирщика.
— Ты, — говорит, — с матроса червонцами получал?
— Так точно, ваше превосходительство, червонцами.
— Ладно, ступай. А ты, — говорит матросу, — костяшки трактирщику давал?
— Так точно, костяшки.
— Ну так вот, братец, — мое слово твердо. Ни я с места не сойду, ни ты с места не сойдешь, покуда ты мне эту штуку не объяснишь. Говори, как ты это сделал, что платил золотом, а очутились костяшки.
— Да ведь, кто как видит, ваше превосходительство, — одному — золото, а другому — самая дрянь!
— Нет, голубчик, нет, ты мне зубы-то не заговаривай. Показывай, что за игрушки.
— Есть показать, ваше превосходительство. А только не до игрушек нам сейчас. Того и жди — потонем.
— Как это — потонем? Где потонем?
— А где тонут, ваше превосходительство. В воде.
Поглядел кругом губернатор. Батюшки-светы! Наводнение! Вышло море из берегов, улицы залило, под двери течет, под окошки подступает…
Раз — и перелилось в комнату.
Столы, стулья поплыли, бумаги смокли, печать губернаторская ко дну пошла.
Оробел губернатор.
— Что делать? Ведь пропадем! — говорит.
А матроса водой не испугаешь.
— Вы, — говорит, — ваше превосходительство, коли не хотите тонуть, словно заяц в половодье, так полезайте за мной в трубу. Живы будем.
Губернатор и рад. Не то, что в трубу, в бутылку полез бы.