Матрос — в печь, и губернатор — за ним. Лезут, лезут… Замарались, оборвались — вылезли на крышу.
А уж вода и до крыши поднялась. Цельный город затопило. По низким местам домов и вовсе не видать, а где повыше, — трубы еще виднеются.
— Ну, братец, — говорит губернатор, — смерть наша приходит.
— Не знаю, ваше превосходительство, что будет, то и будет.
Вдруг откуда ни взялся — плывет мимо ящик, зацепился за крышу и стал… Стоит — дрожит, дальше плыть хочет. Вот-вот оторвет его волной и понесет, невесть куда…
— Ваше превосходительство, — говорит матрос, — садитесь скорей да держитесь покрепче, авось и уцелеем. А там и вода сбудет.
Сели губернатор с матросом в ящик, и понесло их ветром по воде. День плывут, и другой плывут, а на третий стала вода сбывать, — и так скоро: куды только делась? Было глубоко, что в море, стало мелко, что в луже. А потом и вовсе сухо сделалось. Стоит ящик середь поля, а кругом, как есть суша, — ни речки, ни прудочка, ни болотинки…
Вышли они на землю. Смотрят — места вовсе незнакомые, и народ чужой, незнаемый. Словом сказать — занесло их за тридевять земель, в тридесятое царство.
Как тут быть? Как в свою землю попадать? Денег при себе ни гроша, подняться не на что.
Матрос говорит:
— Надо нам в работники наняться да деньжонок зашибить. Без того и думать нечего — домой не воротишься.
— Хорошо тебе, братец! Ты к работе привычный. А мне каково? Какую я работу делать умел? Ведь я губернатор.
— Ничего, я такую работенку найду, что и уменья не надобно. Управитесь, ваше превосходительство, в лучшем виде.
Повел он губернатора на деревню и стал в пастухи набиваться. Общество согласилось, да и порядило их на цельное лето. Матрос за старшего пастуха пошел, а уж губернатор — за подпаска.
Так-таки до самой осени пасли они деревенскую скотину. А как вышел им срок, собрали они с мужиков деньги и стали делиться.
Разделил матрос деньги поровну — на две кучки — и говорит губернатору:
— Ну, ваше превосходительство, какая кучка вам больше приглянется — левая али правая. Выбирайте.
А губернатору это обидно.
— Ты что, — говорит, — меня с собой равняешь, али себя со мной? Я тебе не ровня. Я губернатор, а ты простой матрос. Мне денег надо поболе, а тебе помене. Забываешься!
А матрос не согласен.
— Как бы не так! — говорит. — Это мне бы надо деньги натрое разделить, да себе две трети и взять. А вам и одной довольно. Как ни суди, я-то пастухом был, а вы — подпаском.
И стали они ссориться. Губернатор свое твердит, а матрос — свое. Под конец рассердился матрос, да и говорит:
— Ладно уж! Не надо мне ваших денег. Берите себе хоть все, да и оставайтесь тут. А я и без денег домой уйду.
Испугался губернатор:
— Ой, что ты, братец, не бросай меня! Я без тебя пропаду. Давай уж, давай делиться поровну.
— Ну, то-то же! Идемте, ваше превосходительство.
— А далеко ли нам идти-то, голубчик? Ты как думаешь?
— Кому далеко, а кому и близко. Закройте-ка глаза да держитесь за мою руку покрепче. Живо дома будете.
Губернатор закрыл глаза, ухватил матроса за руку, дышать боится.
А матрос как крикнет:
— А ну, проснись, ваше превосходительство!
Тот ажно подскочил на месте, да и распахнул глаза.
Смотрит — сидит он на своем стуле, в губернаторском доме. Все кругом сухо, бумаги лежат, как лежали, печать цела. И стоит перед ним матросик, ухмыляется.
Призадумался губернатор.
— А что, — говорит, — братец, скажи-ка ты мне по правде, что тут было, а чего не было.
— Да ведь как сказать, ваше превосходительство? Что было, того не было, а чего не было, то было…
Махнул рукой губернатор и говорит:
— Ступай-ка ты, братец, на свой корабль! Нам, сухопутным, с вами, морскими, не разобраться — одна морока. Сам боле не свяжусь и внукам закажу.
Так-то вот!
Бочка с золотом
Недаром люди говорят: в деньгах сытости нет. Сколько жадному ни дай, все ему мало. Вот и выходит, что жадный-то бедней бедного. Бедный недоспит, потому что работы много, а жадный — потому, что заботы много. У бедного все хозяева — и писарь, и староста, и поп. А у жадного один хозяин — чёрт, попросту сказать, жадность евонная.
В наших краях, рассказывают, будто жил на селе мужик один, такой до монеты любитель, что и сказать нельзя. Он деньги своим людям в рост давал и очень от того богател.
Под старость скопилась у него цельная бочка золота.
Вот раз осенью, ночью, в самую глухую пору, постучались у него под окном.
Проснулся он, подходит к оконцу.
— Кто там? — спрашивает.
Никто не отзывается.
Он думает: помстилось, должно. И опять лег.
Только задремал, как застучат в ставень! Да так грозно — ажно все окно задрожало.
Испугался мужик. Приподнялся, думает: «Дело неладно! Уж это не ограбить ли меня хотят?»
Снял со стены ружье, зарядил пулей. А сам под стенкой стал.
«Чуть что — выстрелю!»
Стоит мужик, ждет. Тихо кругом, ничего не слыхать, окромя ветру. А ветер в трубе воёт-воёт, осенняя пора, непогодь!
Вдруг опять стукнуло в окно, будто кулаком ударили.
Он сейчас окно настежь, да и выпалил, куда попало, в темную ночь.
«Промахнулся ай нет?»
А под окном как захохочет…
Обмер мужик со страху, и скорей окно запирать. Да не тут-то было!
С той стороны держит ставень рука и не пускает закрыть. Мохнатая, вся в шерсти, а пальцы толстые, крепкие… Ох, не попасть бы в такие руки!
Мужик со страху храбрый стал. Схватился за нож — руку резать, да и увидел под окном рожу.
И как увидел? — сам не поймет. Темно вокруг, что в мешке, а ее все равно видать, словно своим светом светится. Волосья рыжие, как огонь (от них, должно, и свет), а глаза оловянные, а сама черная, корявая, будто воспой изрытая.
И спрашивать не надо, кто такой есть. Сразу видать — чёрт!
Стоит мужик, будто к полу прилип, а чёрт пальцем его поманил и говорит:
— Пойдем, брат, пойдем.
Тот и не хочет, а идет. Вышел на крыльцо. Взял его чёрт за левую руку и повёл.
Приходят к реке. Чёрт говорит:
— Ну, вот что. Ты, слыхать, бочку золота накопил. Дело хорошее! Отдай-ка ее, братец, мне! Я ведь наживать-то помогал — никто другой. А не отдашь, в воду столкну! Выбирай! Я тебя не неволю.
Мужик туда-сюда, не отговориться ему.
— Ладно. Отдам. Завтра приходи…
Усмехнулся чёрт.
— Уж приду — не сомневайся! — и нырнул в воду. А мужик домой побрел.
На другую ночь и не ложится бедняга. Страшно ему, а пуще страху — денег жалко. Кажись бы, кровушку всю капля по капле легче отдал, чем золото свое разлюбезное. Да делать нечего — сидит, ждет. И дождался. Как стало вовсе темно, так и застучало у него под окном.
Плачет мужик, а выносит на крыльцо бочку заветную.
Чёрт ее сразу на плечо. Взвалил и понес. А мужик сзади плетется, будто его к той бочке веревкой привязали.
Принесли на берег. Чёрт нырнул в самую глубину и вытащил оттуда железную цепь. Обмотал бочку и спустил в воду.
Ушла бочка на дно. Стоит мужик на берегу, смотрит на тое место, где богатство его скрылось, и с места ему не сдвинуться.
Поглядел на него чёрт, усмехнулся.
— Крепко же тебя, — говорит, — к этой бочке прикрутило. Ну, ладно, бери! — и подает ему горсть золота. — Это тебе за верность. Только смотри — держи язык за зубами. Не то пожалеешь.
И потонул в реке.
А мужик пришел домой и запил с горя.
День пьет — молчит. Другой день пьет — молчит. А на третий день одолело его вино.
Он возьми да и проболтайся по пьяному делу одному приятелю-куманьку. Этот — пьяненький — жалобится, а тот — пьяненький — жалеет. Сидят, вино льют, слезы проливают, чёрта нелегким словом поминают.
Ну, оно будто и полегче мужику стало. Отвел душеньку, да и собрался домой. И кум с ним. Вдвоем из кабака пошли.
Только завернули за угол, а навстречу им человек — будто знакомый, и зовет в гости.
— Выпили, — говорит, — без меня, опохмеляться ко мне пойдем. Мое вино крепче здешнего. Ужо попробуете.
Они и пошли. Идут, идут… Все никак до места не дойдут… Устал этот приятель-куманек, еле ноги волочит. Раззевался он… — Ох-ох-о! — и перекрестил рот.
Только опустил руку, смотрит: батюшки-светы! Да что ж это? Бредет он с берега в реку, уж по колена в воде, а сосед его — вот что бочкой-то прежде владал — и того глубже.
Он его звать, окликать:
— Стой, брат! Стой!
Да какой там! Тот и не слышит. Идет, идет, будто его на цепи тянут. Так и ушел под воду.
На другой день нашли его на берегу. Лежит мертвый, весь цепями железными обмотан, и к шее пустая бочка прикручена.
Взяли его да тут же на берегу и схоронили.
Рассказывают люди — кто в полночь мимо того места шел, слыхал — спорят на могиле двое.
Мужик говорит:
— Что ж ты, окаянная твоя душа, — опять обманул? Угостил, да и отпустил ни с чем? А золото мое где? Бочка-то ведь пустая!
А чёрт отвечает:
— Что тебе полагалось, то сполна получил, да еще и с прибавкой. Квит!
Были, которые пробовали бочку эту самую со дна достать. Ну, это дело немыслимое! Один рыбак уж совсем было вытащил ее, проклятую, — в лодке была, — так чёрт его вместе с лодкой под воду утащил. Пропал парень! И на дне не нашли.
А чёрта на том месте часто видают — сидит на камне и бороду медным гребнем расчесывает. А гребень, говорят, в добрую сажень, никак не мене.
Про мельника
В селе Новиковке мельник жил, Петром Васильичем звали. Такой он дока был — страсть! Смолоду отдали его господа в ученье к одному барину, а барин этот в Жегулевских горах жил, на Волге. Не русские у него были там мастера — иноземный народ, — у них-то Петр Васильич всю науку и перенял.
После, как пять лет проучился, стал он у своего барина дела делать: четыре водяные мельницы держал, молол на них подрядную рожь. Когда подряда нет, — мирщину молол.