«Мы за правду брали, вам за байку отдаем», — говорится в начале одной сказки. А прочтя все эти сказки, хочется сказать: нам за байку отдавали, а мы как правду берем. Так много в этих сказках правдивого ума и опыта жизни и любви к людям и к миру.
Как ни хороши эти сказки, они не могут нам рассказать об авторе. И мне хочется сказать несколько слов о самой Тамаре Григорьевне — я знала ее лично, видела ее и в работе и в быту и много слышала о ней от ее друзей и близких.
Это был человек одаренный, с большим обаянием, с абсолютным слухом в искусстве, с разнообразными способностями в литературе: кроме пьес для театра, она писала критические статьи и лирические стихи, которые по глубине чувства и музыкальности стиха сделали бы честь большому поэту. Мужество, стойкость в убеждениях и отношениях, незаурядный ум, удивительный такт, доброта, чуткость к людям — вот качества, которыми она всегда привлекала к себе сердца. Но самым большим ее человеческим талантом был дар полной и безоглядной самоотдачи. «Красота отдачи себя понятна всем людям. Культивирование этой красоты и есть религия», — сказала она однажды. «Религией» всей ее жизни и была полная отдача себя людям — всем, кому она была нужна.
У нее была нелегкая жизнь: ей пришлось много пережить в годы 1937—1939; во время Великой Отечественной войны она жила в блокадном Ленинграде, потеряла там дом, близких; семь тяжких лет она была сиделкой у постели безнадежно больной матери. В последние годы она сама была больна неизлечимой болезнью — и знала это. И при всем том она всегда словно несла с собой свет и покой, любила жизнь и всё живое, полна была удивительного терпения, выдержки, твердости — и обаятельной женственности.
Как-то она сказала верные слова: «Разве вы не знаете, что помочь человеку, не повредив себе, невозможно?» Значит, всю свою жизнь она «вредила» себе! Я часто думала, что, вероятно, она, как писатель, сделала бы гораздо больше, если бы не отдавала так много себя, своего времени, своих сил, своего уменья другим.
В письме к другу в самые страшные дни войны (в конце 42-го года) она писала: «Никогда еще я не чувствовала такой мучительной и жгучей ответственности перед людьми, перед временем, перед своим возрастом, перед памятью… В эту зиму, — писала она о блокадной зиме в Ленинграде, — я поняла с какой-то необыкновенной ясностью, что значат для человека внутренние душевные ресурсы»… Эти душевные ресурсы были у нее поистине неисчерпаемы, и она щедро и безоговорочно исполняла свой долг перед жизнью. Она умела и «поденку» делать, как настоящее высокое и святое дело. Сколько писателей обязаны ей помощью — выправленной рукописью, умным своевременным советом, товарищеской критикой, поддержкой, вдохновением даже… И все это без шума, без аффектации, бескорыстно, незаметно, скрытно от чужих глаз.
Тридцать лет она была первым редактором С. Я. Маршака, редактором негласным, неофициальным, другом, чей слух и глаз нужны были поэту ежедневно, без чьей «санкции» он не выпускал в свет ни строчки. Я не раз была свидетельницей этой их совместной работы. Сначала — ученица Самуила Яковлевича — один из самых близких единомышленников в знаменитой «ленинградской редакции» детской литературы — в 30-х годах Тамара Григорьевна стала самым требовательным редактором самого поэта. И никто лучше его не мог о ней сказать, как он — в своем сонете, ей посвященном:
У вдохновенья есть своя отвага,
Свое бесстрашье, даже удальство.
Без этого поэзия — бумага
И мастерство тончайшее мертво.
Но если ты у боевого стяга
Поэзии увидишь существо,
Которому к лицу не плащ и шпага,
А шарф и веер более всего,
То существо, чье мужество и сила
Так слиты с добротой, простой и милой, —
А доброта, как солнце, греет свет, —
Такою встречей можешь ты гордиться
И перед тем, как навсегда проститься,
Ей посвяти последний свой сонет.
О своей работе над сказками Тамара Григорьевна Габбе рассказала сама во вступлении к этой книге.
Я же могу только порадоваться, что книга вышла в свет, и читатели — стар и млад — будут читать эти русские сказки, удивляясь уму и фантазии народа и литературному мастерству сказочника.
Вера Смирнова