Взрослые тоже попрятались под тулупы. Лишь громадный Мишуха, привыкший к открытому простору, стоял всю дорогу на коленях на задке дровней.
Показалась деревня. Там уже свиньи вовсю визжали на дворах. Режут их всегда по первому морозу. Бабы стояли в очередь у колодца, звякая ведрами и ругаясь из-за иссякавшей воды.
Когда въезжали в деревню, дядя Мишуха всех растормошил.
— Гости едут! — загалдели у колодца. — Ну эти небогаты, только что пожрать, — выкрикнул чей-то задиристый голос.
Приезжие скромно поздоровались и проехали мимо.
Вот и знакомый дедушкин дом на отшибе у пруда, вокруг которого стоят кряжистые ветлы и тополя. Летом тут плавали утки, гуси. Бабы мыли половики, ботали картошку в корзинах. Рыбы не водилось, а только головастики, лягушки да циклопы. Ребята все же купались, но дно было зеленое, илистое, ноги вязли. Самая потеха бывала весной, когда плавали на самодельных плотах. Зимой же снег расчищают и катаются кто на чем умеет.
Несколько лошадей уже стояло в заулке у крыльца. Как только подъехали, гостей выбежали встречать:
— Дуняшкины приехали!
Дяде Мишухе поднесли погреться, и он завернул обратно на ближнюю станцию — встречать самого почетного гостя — старшего сына дедушки, который работает на важной руководящей должности в областном центре.
— Колбасы, наверно, привезет и дорогой подарок. За то ему почет и уважение, — говорили бабы на колодце.
Вася сразу полез на печь. Там уже грелись Петька с Танькой и Валька — дети Павла и Доната, сыновей дедушки, которые жили в этой же деревне.
— Ну-ко, бабы, с горячих кирпичей шасть! Дайте человеку отогреться, — скомандовал Петька, постоянно загорелый, с широким лицом и острыми скулами.
Замерзшие руки Вася положил на каленые кирпичи, и их заломило так, что того гляди взвоешь. Печь была жарко натоплена — целые сутки пекли пироги и варили всякое варево.
Валька стала рассказывать, как давеча приходили в деревню волки. И они сторожили с мамкой на дворе, где стояла скотина.
— Так и стучат клыками, так и тявкают. А Найда наша то подбежит к лазейке, то у нас под ногами вертится. Волки ее вызывают, а она боится.
— Ой, какая страхота, — передразнил ее Петя. — Мы в это времечко с тятькой с конюшни шли. Я как махну уздой, так они и разбегаются. А лезли тоже, могли бы зажрать. Да все равно, я их не боюсь. А тут на дворе — закрыт ведь он был.
— Ну, так и что же, что закрыт, — поддержала Таня подружку, — у Маховых вон и на крышу залезли, дыру проделали и овцу утащили. А у лесника Ивана летошнего кутенка в будке разорвали. Они и человека могут. А что вас не тронули, так, наверно, светло еще было, и лампочки по домам горели.
— Ну, вас не переспоришь, — отмахнулся Петя. — Расскажи-ко, Васютка, как в городу-то вас обучают. Наверно, лучше нашего?
Вася засмеялся и подзадорил:
— А у вас зато веселей! Все четыре класса в одной избе. Учись, не хочу. Малина!
— Приехали! — закричали все в доме.
Проворный Петруха слез с печи и тут же приклеил свой нос к окну.
— А в шубах в каких и в папахах оба. Модные… — примечали старухи.
Кто помоложе, вышел помогать дорогим гостям вылезать из саней. Даже восьмидесятилетний именинник без шапки стоял на крыльце и одной рукой опирался на засаленную корявую палку, а другой вытирал крупные слезы и улыбался.
— Николай Николаич приехали, — переговаривались соседи, поглядывая из замерзших окон. — Ну да и жена его тоже не подкачала. Хороша, неча сказать, видная из себя, а голову так и задирает, точно моду с нее снимать собираются.
— Тамара Ивановна, погреться на печке бы вам, — стряхивая с цигейковой дохи снег, приговаривала сестра дедушки Секлетея, дотошная и лукавая старушонка. Она жила в соседней деревне, а на праздниках всегда была за хозяйку. Дедушкина старуха померла.
— Ну, папаша, здравия желаем! С днем ангела тебя! Живи до ста, пример показывай, — держал речь любимый сынок деда. — А теперь веди в свои хоромы. Давненько не бывал у тебя. Изменилось чего или нет?
— Да что, милой, менять-то. Проживем и так, чего еще надо. Вот капустка, огурчики, мучка, — показывая на темный угол в сенях, говорил сквозь непослушные слезы старик. — На всю зиму хватит, много ли мне надо.
— Сам все еще солишь? Молодец! Попробуем сегодня твою засолочку. Люблю!
— И студень с чесноком для тебя сварил. Да пойдем вперед-от, погреемся, закусим.
Вся толпа встречающих стояла тут же, в сенях. Когда старик повел гостя в дом, часть людей вошла за ними, а остальные пошли встречать: еще кто-то подъехал. Видно, с детьми. Они уже, как горсть гороха, стучали крепкими валенками на крыльце. Малыгинские, три девочки и два мальчика, все как на одно лицо: русые, большелобые, плечи приподняты, живот вперед. Их сзади подгоняла мать, маленькая, похожая на подростка.
Изба набивалась битком. Мужики выходили в холодные сени перекурить.
Детей тоже набилось полная печь. Двое стояли на лежанке, руки засунули в горячие печурки-кринки, вмазанные в кирпичи. Тамара Ивановна изредка останавливала детей, если они начинали шуметь. Она стояла около печи, прислоняясь к ней спиной, и шарила по горячей стенке раскрытыми ладонями.
— Она учительница, что ли? — робко спросила Таня.
— Вот сказанула! — перебил Петя.
— Наверно, заведующая или пионервожатая, — пискнула Валя.
Кто-то из малыгинских захихикал: старуха-то — вожатая!
— Ну и что ж, что старая, вон как распоряжается, — не поддавалась Валя.
— Я вот у крестного спрошу, — пообещал Вася. — Он мне сам скажет.
Все на минуту затихли, потом разом вздохнули. В избе пахнет тушеным мясом, пирогами, соленьем.
— Ой, как есть хочется.
— Хоть бы со стола стащить пирожок, разделили бы.
— Да, вон учительша-то, увидит.
— Нет уж, придется потерпеть, пока не начнется.
— А давайте из бидона брагу пить, — сказал Петя. — Ее тут много, враз не хватятся. Она сладкая.
— Ой, не надо, — запищали-девчонки.
— Кто тут пискля? С печи шасть!
Девчонки затаили дыхание. Все смолкло, только слышалось сопенье да дробное перестукивание зубов о горлышко бидонов. Девчонки и те пробовали. Но вскоре Петя сказал:
— Хвать, ребята, а то дедушка заметит.
Все повеселели, разморились на горячей печи и понемножку стали слезать на пол.
Столы давно стояли накрытые чистыми клеенками и уставлены сахарницами с конфетами, печеньем и вареньем. Между ними лежали горки пирожков, плюшек, куженек. На гостевых тарелках по нескольку штук была нарезана большими частями или лежала целиком селедка, по-городски здесь ее не очищали, не умели, а может, и не знали как. Студень и соленья еще не поставлены, они были в сенях, чтобы потом их подать прямо на стол — закусывать приятнее холодным.
Дедушка сидел у стола на скамейке, пока еще просто так, хотя место ему было приготовлено в переднем углу на мягком стуле. Все толпились около столов и дедушки, искоса, невзначай поглядывая на закуски, и молчали, боясь спросить друг дружку: кого еще ждут, почему не сажают? Мужики присели на пол, прислоняясь к переборке.
Дедушка смотрел как бы на всех и ни на кого в отдельности. Он чувствовал, может быть, себя в чем-то виноватым, а может, смущался и думал: почему до сих пор не подают ему подарки? Наверно, еще не время. Ведь на свадьбах только после третьей рюмки дарят, когда жених выпьет и вдребезги разобьет рюмку. А как быть тут, он не знает — день рождения справляет впервые. А может, ему кажется, что у них подарки, а на самом деле переодевки привезли и не знают куда девать. На праздниках полагается переодеваться в разные платья несколько раз в день, особенно молодым бабам и девкам.
Васе стало жаль дедушку, и он протянул ему подарок, который мать от имени их семьи приготовила имениннику. Дедушка ласково закивал Васе головой, погладил по плечу и сказал:
— Скоро ты вырос, а ведь был вот какой махонькой, — показал ладонью на уровне Васиного живота. И вообще разглядывал его, как будто только что увидел.
Все остальные сразу стали подталкивать к дедушке своих детей с подарками, помогали развертывать и дивились, словно видели подарки впервые, а знали о них только одни дети. Дедушка плакал и улыбался, гладил детей по голове, а родители стояли и смотрели на преподношения с улыбками, подсказывая что-то, некоторые утирали глаза.
Наконец сестра дедушки баушка Секлетея запричитала:
— Ой, да что же я гостей-то дорогих заморила, голоднехоньки чий все. Проходите, садитесь, милые, выпейте за здоровье нашего дорогого дедана!
Она пропускала по парам, говорила кому где сидеть. На молодых, которые лезли, куда им не следовало, шикала и щипала украдкой или отталкивала. Наконец все расселись как полагается.
Дети опять столпились около печки и смотрели на столы сверкающими и виноватыми глазами. Сидеть за одним столом со взрослыми им не полагается да и мест нет. Баушка Секлетея носила закуску и нарочно не смотрела в их сторону. Надо накормить сначала основной народ, а потом уж и их. Но заботливые матери посматривали на своих детей, кивали им головой, мол, подождите, когда мужики поднапьются, запоют песни, тогда и до вас очередь дойдет.
У Васи в животе урчало, и он стыдился Вали, которая стояла около, старался чаще и глубже дышать, глотал набегавшую слюну. Но вскоре и слюна вся высохла, и он с нетерпением и чуть не со слезами смотрел на мать. Дуняша не вытерпела, шепнула баушке Секлетее, чтобы она дала чего-нибудь детям. Та сердито буркнула и скосила один глаз на детей:
— Ладно уж, идите на кухню.
Дети бросились за ней. Тут стояли несколько глубоких блюд с остатками щей, компота, студня. Ложек не хватало, ели кто как мог.
Когда баушка ушла подавать гостям новую порцию соленья, Петрушка шепнул, что под лавкой в корзинах сладкие пироги с повидлом и ватрушки, а в больших чугунах разное соленье, грибы, огурцы. И даже заприметил, откуда старуха вынимала колбасу, хоть и немного ее, а не мешает отпробовать. Тут баушка вернулась. На кухне все замолчали. Аккуратно вылизывали остатки кушаний и переглядывались.