— Ну, наелись, черти голодные? А может, еще чего захотели, так ничего для вас тут не припасли.
Она была бездетна, мужа убили на войне, вековала одна. И никто ее не осуждал, что порой была суха и ворчлива, особенно с детьми. Материнская любовь и ласка была ей непонятна. Да если бы и была понятна, то насчет детей здесь так заведено. За столы всех не усадишь, а понавезут с каждой пары по пять штук, вот на кухне и ошиваются — да разве накормишь остатками столько ртов! Она собиралась нести очередные закуски, бубнила под нос и колюче всех оглядывала.
— Секля! Секля! — закричали из-за столов пьяные голоса. — За твое здоровьице пьем! Что ты там вертишься туда-сюда, как Баба Яга в ступе? Подь к нам, выпей по старой памяти.
Баушка Секлетея заулыбалась, одернула передник, заправила волосы с висков за уши, указательным пальцем провела под носом, вскинула гордый взгляд на перегородку, которая отделяла гостей, взяла блюда и ушла.
Тут уж Петрушка не зевал, в таких делах он был человек бывалый.
— Танька, прячь огурцы, Валька, забирай ополовник грибов, а тебе, Васька, под ковбойку большой пирог. Малыгинские, хватай что попадя, айда на печь, да по-тихому, чтобы никто не заметил.
Все затаили дыхание, набрали кто что мог, спрятали под одежду и по-тихому пробрались на печь.
А в избе уже гудел базар. Дядя Мишуха мощным голосом выводил «Златые горы», малыгинская бабенка старалась перекричать его какой-то охальной частушкой и часто взвизгивала, а бабы поскромнее запели: «Сама садик я садила, сама буду поливать, сама милого любила, сама буду забывать».
На печи делили добычу, ели соленье, грибы, колбасу, заедали сладким пирогом и по очереди запивали брагой. Вконец понабрались не хуже своих родителей. Петрушка предложил всем, чтобы их не накрыли, идти на пруд или на ледяную горку у колодца. Предложение понравилось. Брюхо набито до отвала, только бы не упасть с печи, неприметно слезть и выбраться на улицу.
И все бы обошлось, раскрасневшиеся дети уже галдели под окнами, но вдруг дядя Паша ухватил Васю, который выходил последним, за ухо и притянул к столу:
— Куда?! Куда?! Сукин сын. Жених! Видали? Дуняшкин выкормыш! Орел… А?! — гаркнул он на весь стол.
— Пора подносить, как же, мужик, налей ему стаканчик красненькой настоечки, — подмигнул придурковатый малыгинский мужик.
— Нет, лучше я вот уделю, — заявил Николай Николаич.
Ему, как дорогому гостю, вино подавали особо, не поддельное, покупное.
Дуняша отнимала Васю — мал еще, и совала ему в зубы кусок пирога. Пришлось съесть. Потом кто-то сунул колбасы, полезли селедка, грибы, печенье, заставили выпить вина. В глазах у Васи зазеленело; если бы его не держали несколько рук, упал бы сразу, но во что бы то ни стало каждый старался запихнуть в рот закуску: надо проявить заботу — дети!
Вдруг за столом завизжали — Вася побелел и стал медленно падать на стол. Мать подхватила его.
— Что ты, — по-мужски одернул его дядя Мишуха, — опомнись.
— На снег его, оттирать! — закричала баушка Секлетея.
Бесчувственного Васю поволокли на улицу, положили на сугроб и стали делать искусственное дыхание.
— Застудите, — голосила Дуняша. Она схватилась за голову и то подбегала к сугробу, то взбегала на крыльцо. — Ведь просила же, Христом богом молила. Так нет…
— А малец-то, кажись, совсем плох, — заметил кто-то.
Тут уж вмешалась Тамара Ивановна. Перед дорогой гостьей расступились. Она поднесла Васе чашку с разведенным лекарством — она всегда возила с собой аптечку. Воду влили Васе в рот, и через минуту он пошевелился, его начало рвать.
Еле живого Васю внесли в дом и положили на скамью перед печкой. Глядельщики облепили окна так, что в избе стало совсем темно. Васю знобило.
— Ну вот, из огня да в полымя, — старалась шутить баушка Секлетея. — Вот погоди, гости разойдутся ночевать, посажу тебя в печь, как пирог, там с тебя живо эта трясучка сойдет.
— Да ты сейчас сажай, а мы по деревне пройдемся, — говорили гости, — проветримся, пока совсем не затемняло. — И стали парами выходить на улицу. Гармонь заиграла переборы. Скулящий голосок заныл «Хазбулат удалой». Толпа удалялась…
А на колодце было бабье собранье:
— Вот городское воспитанье, велик ли стручок, а и тот выпивать!
— Ну и опился, вперед наука.
— А Дуняшка куда смотрела?
— Да она, чу, не велела, он сам.
— Зря накинулись на пария, — заступилась одна из баб. — Я в окошко сама видела, это ему Пашуха-меньшой прямо в глотку влил.
— Может, это и не от вина совсем, а много жрал. Я тоже смотрела в это время, ел в три горла: и грибы, и конфеты, и колбасу, — трещала старуха Барабаниха.
— Привез все-таки колбасы-то, — подхихикнула востроносая бабенка.
— А еще я видела, — перебила опять Барабаниха, — мне сама баушка Секлетея показывала, я к ним на кухню заходила: электрический чайник, весь как зеркало, прямо воду наливай, втыкай в розетку и сам закипит тут же.
— Да куда ему этот чайник, в нем и воды-то убирается три чашки, когда он один двенадцать чашек зараз выпивает, — рассуждала веселая бабенка.
— А что другие подарили? — не унимались бабы.
— Да так все: рубашки теплые байковые, блюда всякие, чашки, сандали, может, и еще чего было, да все не углядишь, — заключила Барабаниха.
— Подарки ничего, хорошие. Мне вот и таких бог не пошлет, помру и день ангела себе не справлю, — пригорюнилась одинокая седая старушонка.
Все сникли, приуныли и стали с усердием таскать воду.
Но вот подбежали новые бабенки, только что оттуда, и стали рассказывать свежие новости. Там все передрались. Разбузился малыгинский мужик, его связали. Смеялись над его же бабой, которая на все торжества подавала одну и ту же скатерть. При всех подаст, все видят, что и она не хуже других и подарить что-то может, а на другой день подарок увозит домой. Все это делается втайне, конечно, кроме хозяев никто не должен знать, а ведь сколько же можно сто раз по одному месту, надо и совесть поиметь.
— Ишь как вы ее, — вступилась одна из баб, — у нас в году-то тысячи праздников, всех не оделишь, а детей-то орава.
Долго спорили бабы. И больше всего их не устраивало в этом празднике то, что по старинному обычаю глядельщиков впускали в дом, желающих выпить допускали до стола. Все видели, все подмечали, не было никакой тайны, и все довольные и веселые расходились по домам. А тут — поди вот — как будто прячут что, и на порог не пустили, не угостили никого. Как же, пример во всем надо показать! День рождения старику справлять вздумали, господа какие. Вот бог и наказал, опростоволосились, окормили мальчонку.
ОБ АВТОРЕ
Людмила Репина родилась в 1944 году в деревне Антоново Нерехтского района Костромской области.
После школы работала сборщицей у конвейера механического завода.
Окончила Литературный институт имени А. М. Горького в Москве.
Первые рассказы были опубликованы в «Литературной России», «Литературной учебе», «Черкасской правде», журнале «Урал». Была участницей III Московского совещания молодых писателей в Софрине в 1975 году.