В кухне у окна тетя Лида, мамина сестра. Теперь, когда мама уехала в командировку в город Ереван, тетя Лида каждый вечер приходит «помогать мужчинам» — варить обед и мыть посуду. Но, как всегда, посуда стоит на окне, а тетя Лида у окна, будто ждет кого-то. Каждый сам по себе стоит.
— Это что у тебя за новый приятель — с папиросой? — спросила, не оглядываясь.
— Только сегодня приехал.
— Ты с ним не очень.
— Почему?
— Вот я поговорю с отцом.
— С его?
— Не нахальничай. С твоим.
И она остается ждать отца. Каждый день остается.
Володя и сам рассказал бы отцу. Тот понимает. Иногда даже понимает, когда Володя не говорит. Один раз прямо удивительно было. Приехали они осенью из деревни в Москву, и все в ней Володе не понравилось. Он только и думал про лес, про козу Дуню и про кнут с косичкой из конского волоса. Ему пастух сплел, а Володя позабыл в избе, на лавке. Ну, маленький еще был.
Сел он за стол, взял зеленый карандаш и стал чертить уголочки носами вверх, это будто елки. Много начертил, а внизу — точки — это грибы: красные шляпки, коричневые, желтые. Вроде — лес. Не очень, правда, похоже. А отец подошел, глянул из-за плеча и сразу понял:
— Махнем в нашу деревню, а?
И махнули.
А теперь папа приходит поздно, и сразу тетя Лида начинает кормить его супом и своими рассказами. Неинтересные рассказы. А он слушает. Даже на Володю сердится, когда он прерывает.
Володя все уроки выучил и сидел теперь в своей маленькой комнате — диван да стол впритык. Глядел сквозь набухшие ветки тополя во Двор.
Двор весь немножко двигался: огни в окнах, теплый воздух от земли, сама земля, под которой уже распрямлялись пружинки травяных побегов, все было точно в ожидании пути. Потому что весна. Воздух весны. Вечер весны. Силы весны.
Можно идти и идти по движению земли и все быть в вечере весны… Попрощаться с домом, с детством:
— До свиданья, тополь…
А корявый тополь по-прежнему тянул руки к тому окну на втором этаже, будто не заметил, что оно отгородилось марлевой завесой:
— А я с вами, люди. Можете тоже звать меня «старик». Я вам рад.
3
Во дворе есть и девочки. Тошка, например.
Особенно Тошка. Не очень она даже красивая, да еще и музыке учится.
Тошка-картошка.
Тошка-музилка.
Тошка — мор на весь двор.
Бывают такие девчонки, в которых влюбляются целыми коллективами: всем классом, всей футбольной командой, всем двором.
Вот и Тошка такая.
Когда закудрявятся на тополе красные бархатинки — тополевые цветы, откроются намытые до блеска окна. И понесутся над двором запахи нафталина, жареного лука, а из одного — раскатистые, победные гаммы. И еще какие-то пьесы. В общем — музыка. Это Тошка играет.
Просто диво, как повезло их двору: откроется весеннее окно, и вот она, Тошкина музыка!
Вся жизнь во дворе тогда идет под музыку:
малыши ревут под музыку;
пенсионеры в козла режутся под музыку;
и братья Кирюшкины, близнецы, дерутся тоже под музыку.
А когда отгремят гаммы, двор замрет: вот сейчас выйдет из темного подъезда тоненькая девочка с черной папкой на витых тесемках!
Под тополем начинается неслыханно оживленный разговор.
— Вчера Райкин по телевизору выступал, — точно с большой трибуны кричит Гога. Он стоит как раз напротив подъезда и говорит туда.
— Я видел! — подхватывает Леня. — Как он: «Эй, ты, ушастый, — спрашивай, спрашивай!»
— «Как твоё фамилиё!» — захлебывается Леха.
А девочка уже вот она. У самых дверей, на нижних, ступеньках стучат ее туфельки.
Если стоишь к подъезду боком, как Володя, лучше всего молчать, тогда слышно, как она задела папкой за стену, как чик-чок! — спрыгнула с крыльца.
— А здорово у него пластинку заело, — снова выкликает Леня: — «Где целый день играют дети, играют дети, играют дети…»
Ах, чтоб тебя! Все заглушил! Можно, конечно, оглянуться. Но шея, как деревянная. Лучше смотреть прямо на угол дома — не обогнув его, не выйдешь со двора. Володя так и делает.
— Если Райкин приедет, — важным голосом орет Гога, — мой отец…
И умолкает. Что это с ним?
Все, как по команде, оборачиваются. Тошка легко скользит мимо мальчишек и вдруг — будто только заметила — наклоняет в их сторону голову: «Привет, мальчики!» А косы-то нет! Длинной черной косы нет. Взбит чуб. И еще красивей получается.
— Привет, Тош, — отвечают нестройно, равнодушными голосами.
— Вот так музилка! — ахает Гога.
Он любит все говорить словами.
— Тебе хорошо, а у нас с ней квартиры рядом, — ворчит Леха.
— Вы там орете, ей тоже мешаете, — обрывает Алька.
И непонятно, предполагает он или Тоня сказала, а может, заходил к ней и слышал сам.
Володя молчит. Он знает, как было.
А было так:
Тошка: Можно щенка подержать?
Алька: Нет.
— Почему?
— Мять нельзя.
— Я не буду мять.
И без всякого спросу:
— Иди, иди сюда, блохастый! — и подняла над головой, засмеялась: — Ах ты, хороший человек! — Это щенок-то!
И правда, смешной щенок. Тупая морда, сонная. Смотрит сверху на Тошку. А у нее пальцы тоненькие — просто диво, какие бывают руки у девчонок!
— Как его звать?
— Блохастый!
— Да ладно тебе. Пошутить нельзя. Джек его зовут. Я слышала, — и пошла со щенком к двери. — Давайте, мальчики, моей маме Джека покажем. Она любит!
— Да ну… — нерешительно отозвался Володя.
— А чего, пойдем, — Алька шагнул вслед за Тоней. — А вот я не слыхал, как тебя звать.
— Тоня. А тебя?
— Алька.
— Так и говорить — Алька? — Она обернулась. — А меня тогда — Тошка.
— Тебя дразнили Тошка-картошка, — обрадовался Алька.
Тоня не ответила, засмеялась.
Вот как, оказывается, надо с ней говорить! И откуда Алька знает?
Он не робеет. Идет и идет по лесенке — ступеньки-ступеньки — поворот — 3-й этаж…
А Володя сколько раз думал — взять и войти в этот подъезд. Мало ли что нужно? Может, мама послала. А не решался.
Ступеньки — поворот — 4-й…
А тут идет прямо с Тошкой в ее дом… Разве смог бы без Альки?
Ступеньки — поворот — 5-й этаж.
Вот у них какая, оказывается, дверь — обита мешковиной и планочки крест-накрест. Такая домашняя дверь. И не заперта.
— Принесли, мам, смотри!
Тошкина мама — круглая, крепкая, как репка, — просто удивительно, что она Тошкина мама! — вошла вместе с ними в комнату, поставила посуду на стол. И совсем она не стала мять щенка, а просто глядела, как он разминал лапы, а потом сделал лужу на блестящем паркете. И следы ботинок на нем остались, на этом паркете. Прямо неудобно.
Но Тошка засмеялась:
— Вот нахальный тип! Натирала-натирала полы! — и побежала за тряпкой. Будто сказала: вот чепуха — паркет! Еще натру.
И мама сидела — ни словечка, а не мешала. Не гордилась, что взрослая и что комната такая вся — просто блеск! Смотрела на Джека-щенка и улыбалась.
Мальчишки уселись на пол, раз уж он такой чистый; щенок походил-походил и прилег посередке. А пианино — то самое, Тошкино пианино — было раскрыто. И белые ноты раскрыты.
— Тош, сыграй, — сказал Алька.
— Не хочется, — неуверенно так ответила.
И мама попросила:
— Почему, Тоня, сыграй. Вот то, что вчера учила.
Тошка спорить совсем не стала. Села на кончик стула, легко махнула руками…
Пока не привыкли, мешало, как бегают пальцы, как она гнется то вправо, то влево, отбрасывает косу (тогда еще коса была), а потом уж это все неважно. Потому что играла хорошо.
И все от этого проступало — и теплая весна, как она стемнела за окном, и где-то внизу их общий тополь, и что они все вот здесь, вместе, заодно, точно взялись за руки…
Было им хорошо. Всем было хорошо. Даже тому, кто валялся среди комнаты, подняв лапы, и тихонько поскуливал во сне.
4
Во дворе весной жильцы землю вскапывают, сажают цветы.
— ПО ГАЗОНАМ НЕ ХОДИТЬ —
Двор вдвое меньше делается.
На зеленых скамеечках рассаживаются старушки среди этих цветов. Очень красиво получается. И ребята выходят. Можно уроки поучить. Историю, например.
«Римляне достигли большого искусства в изображении человеческих лиц Скульпторы передавали даже характер человека…»
— Я ей говорю — на что мне твои знакомые? А она: «Не к вам ходят». — Как же, — говорю, — не ко мне, Квартира-то общая. Ну ей и крыть нечем.
Тут история, там история — одна интересней другой.
«Дела божественного Августа». Божественный Август — император…
— Чулочки капроновые носит!
— Это уж от родителей… Не давали б денег…
«Деньги за земли, которыми я наделил солдат…»
— Мой фант! Мой! — Это малыши орут. — Даю тебе в лодочку Нинку, Валерика и Женю. Кого утопишь, кого на берегу, кого с собой…
— Женьку утоплю, Валерика — на берегу…
«Что можно сказать о могуществе Августа?»
Деньги он кому-то дал… На чулочки, что ли…
— Пошли, Володь, — говорит Алька. — Все равно учить не дадут.
— Идем.
Они постояли на тротуаре, в тени дома. Во дворе есть и тень и солнышко — кому что нравится.
Алька закурил.
— Охо-хо, — осудили со скамеечек. — Молодежь!
— Пошли воду пить, — сказал Алька. Он звякнул медяками. У него всегда мелочь в кармане.
— Володя! — Это тетя Лида заметила его с Алькой. Воспитывает.
— Сейчас.
Но тут из Гогиного окна донеслось зычное шипение. Включили, значит, магнитофон. У Гогиного отца, журналиста, чудные пленки есть. И вот не то запел, не то заговорил человек:
Послушай, мой мальчик,
Что скажу я,
Не мучай кошку,
Даже чужую,
Ведь кошка может,
Ведь кошка может,
Может тебя оцарапать.
Володя и Алька переглянулись.
Если даже