Митя захихикал тихонько.
— И не поверишь ведь: как дал фриц задний ход, и мигом — фьюить! Только я его и видел. Сказывали потом, что он в речушке увяз там, рядом.
Мальчик, оглянувшись на дверь, тихо прошептал:
— Деда, а тебе страшно было? Испугался? Да?
Кирилл Федорович почесал бороду, глянул на внука и ответил:
— Да, Мить, очень страшно.
— А ты… это… нафурил в штаны?
Дед от неожиданности замер — уж не потешаться ли над ним вздумал этот шалопай черноглазый? Но парень выглядел серьезным и несколько настороженным.
— Ну, я ж на войне был. Мало ли чего там увидишь — так и портков не напасешься.
Мальчик тяжело вздохнул и отвернулся. Дед Кирилл насторожился:
— А ну-к, погоди, ты ж мне рассказать хотел что-то? Про «вертушку» небось? Давай, твоя очередь.
Митя немного помялся, потом выдавил из себя:
— Я тоже так вот, нос к носу… с «мишкой».
Дед ахнул:
— Бурым?!
— Нет, — помотал головой мальчик, — с «двадцать четвертым».
Кирилл Федорович сообразил, что речь о «Ми-24»: его в Грозном узнавали все.
— Как так? Тебе ж отец запретил ходить со двора? А если брат узнает? Иса тебе голову оторвет сразу.
— Тс-с! — испуганно приложил палец к губам Тамерлан. — Не оторвет, а отрежет, между прочим. Но ты же поклялся не говорить!
— Поклялся, как же… Теперь ты мне клянись, что ни шагу впредь отсюда.
Митя перекрестился, затем направил указательный палец вверх, одновременно поклонившись и омыв ладонями лик свой, при этом пробормотав что-то под нос.
— За домом Муслима — у них, знаешь ведь, овражек такой, и забор кирпичный, красный.
— Ну?
— Я на минутку только: хотел добежать, поменять ему кассету «Рэмбо» на «Рокки», и сразу назад. Представляешь, только подбежал к воротам, а тут из-за забора, снизу из оврага — «мишка». Прям на меня. И как твой тигр: замер, будто сам меня испугался, понимаешь? А я… вот… в общем, штаны мои потом мокрые оказались. Деда, скажи: я теперь трус, значит?
В глазах мальчика Кирилл Федорович видел крошечное отражение мягко колышущегося пламени свечи, стоявшей тут же, на столе. На миг даже показалось, что отражение как-то поплыло вниз в Митиных глазах, к длинной реснице, и растаяло… Парень отвернулся, шмыгнув носом.
— Мить, честное ветеранское: это не имеет никакого отношения к храбрости…
— Но ты-то ведь тогда один на один с целым тигром оказался, и ничего — сам сказал!..
Митя осекся, потому что где-то за окном послышался нарастающий свист.
Снаряд разорвался, наверное, в трех-пяти домах вниз по переулку. Митя резко прижал ладони к своим ушам и зажмурился, прошептав:
— Хоть бы не в Мусика, хоть бы не в Мусика, хоть бы не в…
Из прихожей они услышали твердый голос Аслана:
— Так! Все в подвал по лестнице, быстро! Ира, ты первая с Адамом — там внизу Иса поддержит. Тещ-щ-ща, вы где? Тамерлан?
Даже теперь дед Кирилл не мог не отметить про себя какой-то особой теплоты, прямо-таки шуршащей в голосе зятя, когда тот произносил слово «теща», и непроизвольно улыбнулся — ранее в своей жизни он не встречал ни у друзей, ни у знакомых такого бережного отношения к родне, особенно к женщинам.
Тамерлан подскочил на кровати, ринулся к дверям, потом резко замер и, обернувшись, спросил:
— Дед… ты?..
— Давай иди, иди, Митя, я тоже, я сейчас. — Он осторожно приподнялся на постели и перенес ноги на пол.
Ох уж эта немощь, эта одышка, эта постоянная боль в груди. И это нескончаемое бегство. Ну, лишь бы его котелок не продырявился — не время сейчас, до Пятигорска бы дотянуть.
Кирилл Федорович выпрямился во весь рост и вдруг замер, пробормотав:
— Старый пень… надо было сказать ему! Конечно, надо было, вот я…
— Тесть мой, как вы тут? — На пороге появился зять.
Второй взрыв прогремел чуть дальше первого, но в той же стороне — значит, метили направленно в одну точку.
Аслан двумя шагами преодолел разделявшее их пространство и, аккуратно обхватив тестя спереди, приподняв, мелкими шажками доставил к подполу, в котором собралась уже вся семья — Ира, Галка, Иса…
Ту ночь они пережили, обошлось, лишь старый кот Джохар неподвижно лежал под сенью абрикосового деревца. Но он умер от старости, как заверил Митю потом отец.
А дед Кирилл умер в Пятигорске две недели спустя. Отступление к Москве совсем подорвало его силы, и в последние дни он находился между реальностью происходящего и какой-то другой, из своего далекого прошлого. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он пытался что-то сказать Тамерлану, но Аллах лишил деда Кирилла дара речи после той ночи, когда не стало Джохара. Все, что у него получалось, это по-детски жалобно заглядывать в быстро повзрослевшие Митькины черты и нечленораздельно что-то мычать, немощно указывая на свои ноги. Все успокаивали его, пока наконец Тамерлан не положил конец никому не понятной суете деда, прошептав ему на ухо лишь несколько слов:
— Дедуля, я услышал. Ты рассказал мне тогда не всю правду про то, как с «тигром» повстречался. Но ведь к храбрости это не имеет никакого отношения, я знаю, ты мне сам говорил, поэтому не переживай. Все будет хорошо, скоро приедем в Москву.
Кирилл Федорович благодарно ему кивнул и нервно улыбнулся, сжав костлявыми пальцами узкую ладонь внука. С тех пор его и отпустило.
А через три дня мальчик горько плакал на могиле деда в одиночестве, когда все уже вышли за ограду. Необычный блеск он видел и в глазах старшего брата, но Иса плакал молча, стиснув зубы. Адам же, самый младший, ревел вовсю — и по поводу, и без. Хотя к настоящему мужеству ничто из этого не имело никакого отношения.
Посмотреть бы только вот еще в глаза тем, кто деда снова заставил воевать…
Нина Байрамова
Москва
До 90-х — сотрудник Грозненского нефтяного института. В 90-е — вынужденные переселенцы с детьми. После 90-х — журналист областного еженедельника.
Я не имела права быть слабой
Все было, как у всех: семья, дети, работа, дом… Летом — отпуск и отдых на Черном море. Какие-то планы и мечты, хлопоты по дому… А главное — уверенность в завтрашнем дне, потому что есть все для этого — высшее образование, мозги и все вышеперечисленное.
А потом вдруг все ушло. Просто резко закончилось. Даже приятные хлопоты по дому… Его, дома, просто не стало. И все, что происходило в его стенах, превратилось в воспоминания. А сами стены — в руины. Потому что случилась война. Чеченская.
Но сначала стали пропадать люди. Часто дети. Их просто хватали на автобусных остановках или даже вырывали из рук родителей на улице, запихивали в машину и увозили. А затем требовали с убитых горем мам денежный выкуп. Все, у кого имелись родственники в других городах России, стали прятать детей там.
Так и я оказалась на Кавминводах. А конкретно — в Пятигорске. Это были тяжелые 90-е. Определив нас туда, мой муж очень скоро самоустранился от нерешаемых проблем, связанных с нашим проживанием. Его самого приняли в другой семье, одели в кожу и меха, посадили на полное обеспечение, окружили теплом и лаской. Я же, оказавшись без денег, без работы, без жилья, без поддержки родных и друзей, на долгие десять лет выпала из нормальной жизни.
Нужно было решать вопросы первостепенной важности, причем не в какой-то очередности, а все сразу. Крышу над головой в Пятигорске предложили совершенно чужие люди. Мы с детьми спали на полу пустой комнаты общежития, поделив постель с тараканами, полчища которых обжили жилплощадь раньше нас. Дети посещали школу зачастую голодными. Было время, когда из еды был только хлеб и растительное масло, на котором я его поджаривала. С таким завтраком они шли учиться, это же ели на обед, а затем на ужин. Однажды упавшего в голодный обморок сына увезла прямо с урока «Скорая помощь». Никто в школе не подозревал о наших проблемах, и истощение детского организма приняли за приступ острого аппендицита. Тогда сыну помогла сбежать из больницы его сестра, и приехав из Пятигорска, где мы жили, в аэропорт Минеральных Вод, где я работала, он остался ночевать на лавочке под прикрытием сложенных картонных коробок. Кстати, тогда же на наших глазах проходила операция по освобождению заложников — сначала детей в автобусе, потом в вертолете…
Работа в чужом городе была не всегда. Жилье тоже. Все в жизни было временным и недолговечным. Как-то занесло нас в Оренбург. Проезд туда по направлению миграционной службы был для нас, вынужденных переселенцев, бесплатным.
В поезде мне стало плохо, в глазах потемнело, я потеряла сознание. Сын тогда решил, что я умерла, и откуда-то издалека я слышала, что он громко кричит, зовет меня. Поезд остановили на какой-то станции, вызвали бригаду медиков, которые констатировали факт истощения организма и нервной системы. Потом меня кололи, потом капали, потом… Центр временного размещения в Оренбурге. В комнате метров в восемнадцать нас жило человек двадцать разных по возрасту и характеру людей. Спали на старых двухъярусных железных кроватях: дедушки, бабушки, дети и их мамы. У каждого свое горе. Вот мама с пятилетней дочкой. Это все, кто остался от многодетной семьи. На глазах женщины в один момент погибли муж и пятеро остальных ее детей. Руки, ноги, куски разорванных их тел метнулись, как фейерверк во время бомбежки Грозного. Дети просто не успели перебежать на другую сторону улицы и укрыться вместе с мамой. Они спешили, но успели лишь на тот свет. Она же смотрела на разбросанные по земле фрагменты родных тел и старалась переключиться на момент прощания с ними.
Страшные истории, сконцентрированные в большом количестве, так как каждый имел свою, могли составить целую библиотеку томов. Можно было свихнуться, слушая их. Однако каждого в тот период занимала лишь своя жизнь.
Жизнь моей семьи, уже без мужа, который оставил нас именно тогда, в самое трудное и страшное время, изобиловала каждодневными событиями. Это как короткие клипы, эмоционально окрашенные, где черные тона преобладали над всеми другими. Работать приходилось где угодно и кем угодно. Высшее образование от московского вуза стало ненужным. Миром правил беспредел. И когда вдруг появлялась неожиданная возможность накормить детей, счастью не было предела. Помню, как отправилась получать продуктовую посылку в Красный Крест в Пятигорске. Гуманитарная помощь поступила из-за рубежа. Килограмма крупы, сахара, макарон, муки и бутылки растительного масла мне с детьми хватило бы надолго. Слезы радости выступили от созерцания такого количества продуктов, за которыми я пришла с сынишкой. Но уже спустя несколько минут слезы стали горькими от обиды. Выяснилось, что вожделенная посылка получена моим мужем: в списке стояла его подпись. Он отнял и бесплатный пай у своих детей, благополучно доставив его в ту, новую,