Там мы шикарно сняли в Новотеле семейный номер с кроватью кинг-сайз. В качестве «семейной» пары выступали мой друг Ванька, сажень в плечах, метр девяносто рост, и щуплый Мишаня. Ох уж эта толерантная Европа. Когда портье сказал, что в номере до этого жила семья с ребенком и пока не успели вынести дополнительную кроватку, не помешает ли она, если ее уберут завтра, Мишаня жестами и известным ему словом «киндер» дал немедленно понять, что ни за что не позволит убрать из номера кроватку для киндера, потому что она будет напоминать ему об оставшихся дома киндерятах.
На этой киндер-кроватке спал самый низкорослый из нас — Глобус. На матрасе, выдвигавшемся из-под действительно внушительных размеров кровати, барствовал Ванька, как самый крупный, а я делил кинг-сайз с Мишаней и Валерой. Нам, не зарегистрированным в гостинице трем детям лейтенанта Шмидта, приходилось поменьше попадаться на глаза персоналу гостиницы, но по утрам мы все же не могли себе отказать в том, чтобы просочиться на шведский стол, так как там не было входного контроля. Жили по принципу — завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу времен Второй мировой. На завтраке была задача наесться «от пуза», ибо халява. Обед состоял из закупаемых в дискаунтере Альди хлеба, сыра, колбасы и расфасованных салатиков. Какими же вкусными они тогда казались из-за разнообразных майонезов. На ужин, разумеется, пиво.
Однажды вечером я решил прогуляться по абсолютно ничем не примечательному Беблингену и забрел в местный паб. Там так и не освобожденные от капиталистического гнета пролетарии пили пиво и играли в неведомую мне тогда игру. Метали маленькие крылатые стрелочки в круглую мишень. И я узнал, что стрелы — это дротики, а игра — дартс. Пролетарии были девственно наивны, во-первых, они совсем не ощущали угнетенности проклятым капитализмом, а во-вторых, про Россию знали два слова — Горбачев и медведь. Тогда еще в их глубинке русские в баре были так же редки, как и медведи. Наивные потомки рурских шахтеров играли на пиво. Я сносно говорил по-английски и уже собрался расширить границы знаний завсегдатаев паба о России:
— Now the president of Russia is Yeltzin.
— Yah, yah, Russland Gorbacheff, — добродушно поддержали со мной разговор отдыхающие после трудового дня немцы.
Английским владела только работавшая за барной стойкой румынка. Она и помогла мне присоединиться к игре. Новичкам везет — скоро я набрался под завязку. И на кой черт после пяти выигранных и выпитых кружек, подействовавших наконец на мою опорно-двигательную систему, я ввязался в шестую игру… Мало того, что чуть не попал дротиком в находившуюся в десяти метрах от мишени барменшу, я разбил кружку и проигрался вчистую… Надо было проставляться… На пиво победителям у меня хватило, а вот должок за разбитую кружку до сих пор числится в Беблингене за мной.
Сколь ни был Мишаня продвинутым юзером в делах с поюзанным немецким автопромом, а вот случилась и на старуху проруха. Вызвонив по очередному объявлению авто, Мишаня сказал «Поехали» и взмахнул рукой.
Навигаторов тогда не было. С бумажной картой, взятой на бензоколонке, Мишане было запариваться влом. Не счесть количество раз, когда мы пролетали нужные съезды с автобанов, а потом накручивали километры до следующей развязки, чтобы вернуться на маршрут. Мишаня не заботился о времени и бензине — ему просто нравилось гонять по немецким дорогам, покрытым асфальтом без выбоин и ям.
До сих пор не понимаю как, но мы все же нашли гараж, в котором стоял Fiat Uno. Так как он был всего лишь пяти лет от роду, маленький, но симпатичный, то казался нам чудом техники, и я сразу про себя любовно окрестил его «итальяночкой». А когда я сел в водительское кресло, подержался за руль, увидел приборную панель… Не знаю, как остальные, но я влюбился в нее.
Мишаня уже вел торг у капота с группой из пяти арийцев, почему-то черноволосых, кареглазых и больше всего напоминавших солдат Османской империи.
Мишаня азартно сторговал оппонентов с полутора тысяч до пятисот дойчемарок и, обменяв дензнаки на ключи, уже чувствовал себя Суворовым.
«Итальяночка» легко заурчала. Мишаня вырулил из гаража… и заглох. Дальнейшие попытки ее завести успеха не возымели.
Немая сцена: что за хрень?
Хотя интерес черноволосых немцев явно угас к руссо туристо, один из них, открыв капот и осмотрев пустым взглядом имевшееся там хозяйство, изрек:
— No problem.
Потом трое потомков турецких янычаров на языке, неведомом Гете и Шиллеру, темпераментно жестикулируя, выясняли в течение пяти минут отношения.
После этого на сцене появились два новых персонажа. Старик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом в несусветной шляпе, надетой поверх банданы. Он подогнал старый, как он сам, «Фольксваген» с разноцветными крыльями. Вместе с этим Джафаром приехал совсем юный Аладдин.
С одной стороны, хотелось вернуть наши деньги и по-быстрому уехать подальше от этого места. С другой стороны, мне очень нравилась мысль прокатиться через пол-Европы на этой маленькой свеженькой «итальянке». Мишаня, видимо, прикидывал навар. Пока мы пребывали в состоянии «и хочется и колется», Джафар с Аладдином подвязали «Фиат» на веревке к «Фольксвагену», а продавцы, постоянно твердя «No problem», на гремучей смеси всевозможных языков и жестов пояснили, что сейчас отбуксируют «Фиат» в мастерскую. Это недалеко.
Аладдин сел в буксируемый «Фиат», а я едва успел впрыгнуть к Джафару в «Фольксваген», и он поехал. Я быстро пожалел, что вызвался на роль конвоира — такую помойку, как была в этом авто, видела далеко не каждая крыса. А запах! Я пытался скрасить поездку разговором с Джафаром на ломаном языке Шекспира, но на каждую мою фразу он только ощеривал в улыбке беззубый рот. Мои друзья поехали следом. Попетляв по невзрачным улочкам, мы приехали в гараж, не сильно отличавшийся от того, из которого уехали.
Там нас встретил очередной не очень истинный ариец, который открыл капот «Фиата», и, пощелкав языком, сказал: «Zhen Minuten».
Через час, как Дениске в одном из рассказов, нам окончательно стало ясно, что ждать больше нечего. Аладдин испарился в первые пять минут. Старика, порывавшегося уехать, мы плотно блокировали, как единственного заложника. Но какой нам был в нем прок?!
Так мы позволили турецкой армии взять небольшой реванш за многочисленные поражения при Екатерине Великой.
Взгляд с разной высоты
Вика Самойленко
Волгодонск
В 90-е — школьница, после 90-х — филолог.
Из детства
Мои 90-е — это мое детство. Все мои детские годы прошли под окнами дома в компании пятерых мальчишек и одной девчонки. Мы были все разного возраста, но это не мешало нам летом целыми днями торчать на улице, а в учебный период бежать туда после школы сломя голову, выкрикивая родителям «да» на их: «А ты уроки сделал (а)?».
В нашем дворе на детской площадке не было ни горки, ни качелей, ни уж тем более того мягкого покрытия, что есть на современных дворовых зонах отдыха для детей. Был лишь одинокий турник. Зато высокий, почти 3 метра. Откуда и зачем он там — никто из нас понятия не имел. Но применение ему мы нашли сразу. Эти две трубы с перекладиной стали для нас основой под качели. Из чего мы только их не сооружали! Шел 1996 год, и первой нашей попыткой было смастерить качели при помощи связанных между собой простыней. Довести начатое до конца нам не представилось возможным: все закончилось на стадии победной демонстрации кипенно-белой добычи. Дальше картина пополнилась новым персонажем — бабушкой с мокрым полотенцем, без разбора и от души хлеставшей малолетних воришек. И это было нормально. Все потому, что все семьи нашего многоквартирного дома единым двором жили, вот мы, дети, и росли, воспитываемые большим коллективом из мам, пап и бабушек с дедушками. Ведущая роль, конечно, отводилась последним. Потому что родители наши работали с утра до вечера, а кто и сутками. Поэтому миссия воспитания будущего поколения легла на плечи бабушек и дедушек.
Урок из той истории с простынями мы вынесли: тащить что-либо из дома больше никто не решался. Но проблема-то оставалась — качели сами собой не появятся. Тогда на общедворовом собрании мы решили искать подходящие материалы во всем известной тогда сокровищнице — свалке гаражного кооператива. Уход со двора, охраняемого зоркими глазами наших бабушек, грозил недельной отсидкой под домашним арестом. Но, как известно, в любом нарушении правил главное — не спалиться. Все продумав, мы стали совершать тайные вылазки.
Целую неделю наши бабушки видели, как их внуки и внучки увлечены игрой в прятки. И как хорошо прятались то два, то сразу три человека, что остальные все никак не могли их найти. Мы совершили с десяток вылазок на свалку у гаражей, прежде чем нам улыбнулась удача. Сначала удалось раздобыть выброшенный автомобильный трос. А затем мальчишки подкараулили и пробитую машинную шину. Надо заметить, что ловкость и скорость в этом деле крайне важны — не успеешь унести ты, это сделает кто-то другой.
Наши трофеи идеально подошли для качелей: мальчишки быстро соорудили тарзанку и закрепили ее на турник. Помню, что в тот день катались мы до тошноты и особенно стойко отстаивали свои «ну, я еще 5 минут» на требование заходить домой.
На следующее утро от качелей остался лишь наш старый добрый турник. Мы искали нашу тарзанку во всех соседних дружеских и вражеских дворах. В последние ходили всем составом и брали с собой для весомости Сашиного ротвейлера. Надо сказать, что дело это не было таким безобидным, как кажется на первый взгляд. Улицы города в те годы в буквальном смысле были поделены между бандами. И каждый двор был частью какого-то района, «крышуемого» своей преступной группировкой. Будучи детьми, мы не осознавали всей серьезности того разделения города на Мадрид, Париж, Локон, Шервуд, Ростов и Комсу. И по-детски наивно, с неподдельной гордостью называли себя «парижанами». Потому что все дома на нашей улице и еще на двух соседних носили клеймо Paris, нанесенное белой краской.