Весь декабрь 1999 года разговоры в мире были только об одном: грядет миллениум! Новое тысячелетие… Это же удивительно: родиться в одном столетии и перейти в другое!
Наступление двухтысячного года было особенным: и полуголодное — скромная картошка, селедка под шубой, оливье и мандарины, и очень обнадеживающее. Люди выходили на улицу и поздравляли незнакомцев с наступлением третьего тысячелетия. Это был один из редких моментов, когда люди всего мира объединяются не перед лицом опасности или врага, а в надежде на счастье и чудо.
И мы надеялись.
Оксана Алмазова
Алматы (Казахстан)
До и в 90-е — школьница, в 98-м году окончила школу, получила профессию психолога и всегда работала по специальности, в том числе преподавала в вузах.
Мечты из «комка»
Моя школа по сей день находится напротив одного из самых старых и крупных рынков нашего города. И логично, что в 90-е вокруг нее понаставили коммерческих киосков, так называемых «комков». Мы частенько обходили их, разглядывали ассортимент, а одноклассники, из тех, кто побогаче, иной раз и покупали. Недавно я рассказала маме, что мечтала скупить содержимое целого киоска и лопать, сколько душе угодно.
Так в нашу жизнь вошли заграничные шоколадки, жвачки и всякие недоступные деликатесы.
Надуть пузырь из жевательной резинки, как выяснилось, целая наука. Мы специально учились и соревновались, раздражая старших, которые справедливо считали это дурным тоном. Вскоре после укоренения среди детей этой порочной практики повсюду заговорили о вреде жвачек; но сами по себе они нас и не интересовали. Мечтой каждого ребенка стал вкладыш, будь то наклейка или нет. Эти вкладыши мы собирали и хвастались во дворе. Мальчишки предпочитали вкладыши с машинами. И все сравнивали, кому какая цитата попалась из «Ловисов» (Love is…). Позднее появились также наклейки отдельно от еды и тематические альбомы, которые заполнялись наклейками. Но и тут жвачки не отстали, предлагая вкладыши с «Секретными материалами», «Сейлор Мун» и прочими любимыми героями.
Заграничные или, как мы говорили, «ненашенские» сладости без всяких картинок манили детей своей недоступностью. На зарплату можно было купить три «Сникерса». «Марс», «Баунти», «Пикник» и прочее счастье манило с экрана, но обычных родителей 90-х развести на это удовольствие не удавалось так запросто, как сейчас. Тот, кто мог лакомиться заграничными батончиками и конфетами, среди моих ровесников считался счастливчиком. Мало кто имел возможность свободно покупать их, чаще всего родственники присылали или родители-челноки привозили. Для остальных любые сладости, в общем-то, стали редкостью. Шоколадка дарилась по особым случаям и растягивалась на неделю.
Целый фурор произвели растворимые соки вроде «Юппи», «Инвайт» и «Зуко». Они были доступнее в цене, чем жвачки и шоколадки, и поначалу очень всем нравились. Теперь я понимаю, что состояли они в основном из сахара, ароматизатора и изрядного количества краски. Именно с таких соков началось разоблачение в глазах населения вредности и ненатуральности завозных продуктов. И соседи, остановившись поболтать, неизменно рассказывали истории о том, как вскрытие неумеренно потреблявшего бедолаги показало ядовито-разноцветные внутренности. Но пакетики с соковым порошком продолжали, хоть и реже, покупать — на стол, для гостей. Иногда же можно, тем более с экранов их по-прежнему ярко, задорно и настойчиво предлагали попробовать.
Реклама в 90-е стала отдельной разновидностью культуры. Особым шоу, я бы сказала. Все знали, что «Баунти» — райское наслаждение», «Чистота — чисто «Тайд», «Сникерс» — съел, и порядок!» Тогда многие обзавелись манерой цитировать слоганы. Также их высмеивали, и эти шутки пользовались успехом, потому как были всем понятны. Некоторых роликов специально ждали, как, например, АО МММ, обсуждали историю персонажей и новые выпуски. Названия иностранных фирм и марок постоянно были на слуху, не знать их считалось отсталым даже (и особенно!) среди старушек на лавочках.
Странно вспомнить, но мы, девчонки, коллекционировали пивные жестянки. Найти такую на улице считалось редкой удачей. Они ценились и как символ неизвестной «фирмы», и, между прочим, очень здорово растаптывались! Конечно, подобному варварству подвергались только те жестянки, которые по каким-то причинам не годились в коллекцию. Круче всего, если удавалось топнуть так, чтоб вся банка просела ровно и получился кружок.
Но еще большая удача, на грани чуда — подобрать на улице вкладыш! Банки-то выкидывали, а такую ценность какой дурак потеряет? Но соседке-подружке в этом плане везло, да и зрение у нее оказалось получше моего. Не раз во время прогулки вдоль киосков она коршуном кидалась на асфальт и выуживала из бумажного мусора фантик «Ловис». Везение пошатнулось, когда ее забрали в больницу. В тот день мы с ее старшей сестрой перемыли всю их коллекцию вкладышей с двух сторон хозяйственным мылом, освежив в памяти немереное количество цитат о том, что же такое любовь, по мнению производителей жвачек. Наклейки трогать не стали. Выкинуть накопленное богатство рука не поднялась, а вот от пивных банок мама девчонок категорично постановила избавиться. У меня собралась почти идентичная коллекция, пару пивных банок я забрала и отмыла дома, а остальные мы потопали.
В общем, в те годы, на которые выпал период моего взросления, многие наши дворовые и школьные приключения были прочно связаны с завозным ассортиментом. Мы с трепетом открывали для себя манящий и чарующий потребительский рай, где «Сникерс» казался пределом мечтаний. Конечно, только казался. Мы выросли, наелись и поумнели.
Сейчас я понимаю, что отечественные конфеты и шоколад гораздо лучше. И желание скупить содержимое киосков осталось в 90-х. Впрочем, пожалуй, не все перестали глядеть на жизнь голодными глазами.
Борис Прокудин
Москва
До 90-х — дошкольник. В 90-е — школьник. После 90-х — преподаватель МГУ.
Голден Акс 2
Два года из жизни я не помню, с 1993 по 1995-й.
— Борька! — кричали мне друзья с улицы. — Вылезай, дрыщ!
Я не реагировал.
Я перестал показываться во дворе, даже не подходил к окну. Меня больше не интересовали футбол, ножечки. Трансформаторные будки.
Не занимала школа. Впрочем, она меня и до этого не занимала.
Я играл в «Сегу».
Ее привез из Китая коммерсант дядя Слава. Он брал тогда у китайских партнеров галстуки и кожаные перчатки. Однажды он привез мне на день рождения приставку. И я пропал.
Я сжимал джойстик и сидел у телевизора день за днем. В школу я, конечно, ходил, но после бежал домой, в пустую квартиру, зашторивал окно в гостиной, чтобы солнце не падало на телевизор, и включал приставку. Начинала играть музыка, на экране появлялся поезд, идущий через пустыню, на крыше которого стоял Индиана Джонс, или мрачные пейзажи ночного города Готема, в небе которого всегда была полная тревожная луна… и эти пейзажи, и музыка, и приглушенный свет в гостиной (из-за зеленых штор все в комнате приобретало какой-то нездешний оттенок) возводили вокруг маленький изумрудный шатер, который существовал только для меня.
Родители, конечно, тогда начали волноваться, но к концу первого игрового года я стал относиться к «Сеге» прохладней. Более трех часов в день я не играл.
С сестрой контакт я потерял, у нас не стало общих интересов. Мама приходила с работы и первым делом трогала приставку. Сын, дававший клятвы, сидел за уроками, но «Сега» была неизменно раскалена. И маленькие лоскуты изумрудного шатра прятались под ковер.
Однако были дни, когда я не прикасался к джойстику вовсе. Я держал руки в марганцовке, лечил большие пальцы, измятые его острыми кнопками. Вот тогда… Тогда я думал о ней.
Я много раз слышал рассказы о ранней любви. Мол, мальчик каждый день дарил девочке цветы с клумбы, а потом родители отдали их в разные школы, она проплакала весь первый класс, а он так и не смог больше полюбить.
Может быть, у меня запоздалое развитие, но я впервые серьезно влюбился в двенадцать лет. В амазонку из игры «Голден Акс 2».
Действие игры происходило в средневековой стране, захваченной нечистью. С врагами нужно было сражаться, играя на выбор качком-варваром (мужиком), гномом с секирой или ею.
Ее звали Тайрис Пламя.
Она билась мечом. Удар у нее был слабенький, зато магия — лучше всех. Набедренная повязка, красный боевой лифчик и сапоги.
Когда она падала, сраженная упырем в маске палача или колдуном, ей-богу, было больно смотреть. Беззащитная, почти голая девушка, в окружении скелетов.
В игре она двигалась совсем немного: боевая стойка, поза в ударе, прыжок. Ничего особенного. Графика игры не позволяла увидеть черт ее лица. Угадывались только глаза: два пятнышка. Но все же, когда она падала, показывая изгиб тела, я чувствовал волнение. Никому я не признавался в своих чувствах, тем не менее мне становилось стыдно, когда ко мне приходил сосед, и мы садились играть в «Голден Акс» в четыре руки.
В то время моя сестра без конца читала «Властелина колец», и от нее я узнал, что в Нескучном саду, в лесном массивчике над Москвой-рекой, собираются толкинисты. Молодые люди и девушки одевались в плащи, повязывали на лоб кожаные ремешки, брали мечи и секиры и погружались в темные времена Средневековья.
«Может быть, мне нужна настоящая Тайрис, — подумал я, — девушка с мечом?» И отправился в Нескучный.
Поляну, на которой собирались толкинисты, я увидел издалека, сквозь голые безрадостные деревья и спутанные кусты… дело было весной. Бородатые мужчины с длинными волосами бились на мечах и прыгали, поднимая брызги старого черного снега, без тени улыбок на лицах, но с голыми торсами. Две барышни сидели, скрестив ноги, на туристическом коврике и смотрели в сторону реки. Рядом лежала гитара.
— Как тебя зовут? — Передо мной вдруг появилась раскрасневшаяся девица, завернутая в золотую занавеску.