щем в каждом кабинете офиса. Эти скрижали были разбиты по пунктам: 1. Я. 2. Моя миссия. 3. Мы. 4. Наша миссия. Сдернутые с какого-то сектантского транспаранта, выбитые крупным шрифтом корпоративные установки заряжали сотрудников низшего и среднего звеньев определенного рода бодростью, потому что давали им почувствовать себя частью некоего полутайного общества, вроде масонской ложи. Все-таки ощущать свою принадлежность к какой-то изолированной группе как-то веселее, чем быть обычной Марьванной или Дядьколей. Поэтому сотрудники коллектива не просто трудились, но и выполняли свою «миссию». Как и положено, в любом подобном коллективе «вход в него стоил рубль, а выход — два». Однажды, произнося речь по поводу добровольного увольнения одной из ведущих сотрудниц, Максим Иванович улыбнулся и бодро выдал: «Ну, как говорится, в добрый путь. — Немного помолчал и многозначительно, уже без улыбки, добавил: — В последний путь…» Конечно, это была шутка. Но от этой шутки у многих находящихся рядом сотрудников как-то похолодело в груди.
Нередко в компании проводились мероприятия, поддерживающие корпоративный дух. В конце декабря обязательно устраивались вечеринки с непременным объявлением «человека года». Этот титул всегда присваивался Максиму Ивановичу. Такое постоянство никого не удивляло, потому что авторитет президента компании всегда находился на головокружительной высоте. К слову сказать, когда на работу в компанию приглашались новые сотрудники, а приглашались они исключительно «по знакомству», соискателю всегда рассказывали о сногсшибательных способностях и качествах Максима Ивановича: «Он такой-то, разтакой-то! Не директор, а сверхчеловек!» Порой на корпоративных мероприятиях, для еще более глубокого взаимослияния, устраивался такой аттракцион: кто-нибудь из сотрудников вставал на возвышение, например на стол, спиной к коллективу, и падал затылком вниз, прямо на кафельный пол. Чтобы сотрудник не раскроил себе голову, участники ритуала должны были подхватить летящего в бездну товарища на руки. В результате этого «испытания на прочность» каждый из работников в каком-то смысле был обязан жизнью своим коллегам.
А однажды, то ли в шутку, то ли всерьез, во время празднования пятилетнего юбилея компании Игорь Николаевич, финансовый директор, предложил всем встать в кружок, взяться за руки и пойти хороводом, произнося вслух сакральную мантру: «Я и моя миссия. Мы и наша миссия». И надо же! Весь коллектив, то ли в шутку, то ли всерьез, принял инициативу финдиректора. Некоторые сотрудники, правда, сначала смутились, но все-таки отрываться от медитирующего общества не стали и зашагали вместе со всеми.
Порой в деле сплочения случались и некоторые «перегибы на местах». Одна молодая и горячая менеджерша по закупкам предложила на очередном совещании разместить в каждом кабинете офиса портреты Максима Ивановича, чтобы главный пример ответственности постоянно находился перед глазами каждого работника. Предложение девушки не приняли. Но за комсомольский пыл активистка была награждена недельным отдыхом в подмосковном санатории. «Танечке надо немного отвлечься, подышать свежим воздухом», — сказал Максим Иванович, подписывая расходную бумажку с обозначением суммы, выделенной на ее внеочередной отпуск.
Культ своей личности Максим Иванович не одобрял, но и не осуждал особенно. «Если так нужно для поддержки корпоративной культуры, — рассуждал он, — значит, пусть будет так. Let it be, как говорится».
На следующий день после того самого «исторического» шмона с обнаружением пустой бухгалтерии к Максиму Ивановичу пожаловал по личному вопросу Игорь Николаевич, его «правая рука» и старейший друг (если слово «друг» в сфере нового русского бизнеса имело какое-то значение). Посидели, поговорили о том о сем, вспомнили, как начинали дело.
— Максим, тебя не удивляет, — наконец перешел к сути финдиректор, — что нам уже несколько раз удалось выскочить из очень неприятных ситуаций?
Президент внутренне вздрогнул: «К чему клонит?»
— Чего тут удивительного? — невозмутимо улыбнулся Максим Иванович. — Я имею дело с очень толковыми людьми, настоящими профессионалами. Мне повезло, что я работаю с тобой, например…
— Да, да, это так, — ответил «второй человек», — все верно. Но дело в том, что мы реально висели на волосок от смерти. Реально, понимаешь?
— Игоряш, — президент слегка нахмурился, — говори прямо, не юли..
— Я не юлю. Хочешь знать правду? Так я тебе скажу. Нашу компанию хранит Господь.
Последнюю фразу Игорь Николаевич произнес вполголоса, но вложил в нее всю эмоциональную патетику, на какую был способен. И добавил почти шепотом:
— Мы молимся за компанию. И за тебя.
Максим Иванович знал, что «на фирме» образовался кружок верующих людей, посещающих собрания некой протестантской организации. Его этот факт особенно не настораживал. Во-первых, эти религиозные сотрудники по отношению к общему делу были людьми порядочными, а во-вторых, они обладали чрезвычайно ценными профессиональными качествами. Кроме того, президент, как и все образованные люди, знал, что евангельские заповеди запрещают делать всякие гадости по отношению к ближним своим. И это его отчасти успокаивало.
— Кто это мы? — попросил уточнить президент.
— Я, Верочка, Петрович, Сережа, Селиванов, а также несколько сотрудников среднего и низшего звеньев.
Максим Иванович ощутил укол под ребро, хотя к нему никто не прикасался.
— То есть вы все…
— Да, мы все состоим в братстве «Церкви Нового Ковчега», о котором я тебе не раз рассказывал. И мы молимся за нашу компанию, за ее процветание и благополучие. Мы молимся утром, перед началом трудового дня, перед обедом, и вечером, накануне завершения работы. Три раза в день. И вот — результат! А еще мы молимся во время каждой воскресной службы. Было бы здорово, если ты как-нибудь придешь в нашу церковь.
— Ты же знаешь, — сказал Максим Иванович, не узнавая своего вдруг задрожавшего голоса, — что я — неверующий, вернее, я — агностик.
— Ничего страшного, — доброжелательно улыбнулся финдиректор, — не все умеют молиться, но все могут поддержать церковь пожертвованием. Двадцать пять процентов от прибыли — обычная доля, которую следует отдавать Богу. И не надо думать, что перечисленные церкви деньги пропадут даром. Ибо сказано…
После визита Игоря Николаевича Максим Иванович вышел из кабинета и направился в сторону туалета, как говорится, на «ватных ногах», опираясь о стену. Секретарша опешила от его вида: на стерильно белом лице горело два пунцовых пятна.
«Финансовый директор, коммерческий директор, директор по безопасности, главный логист, главный бухгалтер, — бормотал про себя, словно молитву, президент, — все они — братья «Церкви Нового Ковчега». Все. Четверть прибыли… Четверть прибыли… Четверть прибыли… Сегодня — четверть. А завтра?»
Ирина Титова
Сочи
90-е — студентка Ивановского медицинского института; после 90-х — врач.
Успеть везде
Шел 1992 год. На полках магазинов в нашем городе Иваново ничего не было. Если что-то появлялось — хватали все, не разбирая размера и цвета. Я ходила в искусственном красном полушубке, ела картошку, которую с родителями выращивали на выделенном в поле поликлиникой, в которой работала моя мама, участке и грибы-ягоды, запасенные летом. В магазинах действительно ничего не было. Людям давали зарплату тапками, мешками, маминой подруге на фабрике — бобинами ниток (мы приходили и выбирали на свитера, было всегда 3 цвета, бобины занимали у нее полкомнаты). Несколько раз я пыталась получить на макулатуру дефицитные романы Дюма и Анжелику, но, насобирав бумаги и газет у родственников, соседей и по подвалам и заняв со своими тележками очередь, в 5 утра я оказывалась где-то тридцатой-сороковой, и когда подходила моя очередь, мне уже доставалась туалетная бумага или «Что сказал покойник». Причем продавец всегда спрашивал: «Брать будете?» Как будто есть другой вариант. Не потащу же я все обратно. И я шла, обвешанная туалетной бумагой, как бубликами, с «Что сказал покойник» в руках. А моя подруга, увидев духи «Опиум» в бартер за 5 кг тыквенных семечек, днем и ночью их выковыривала и заставляла всех родственников есть тыкву, но не собрав, очень расстроилась.
Зима, декабрь. Я шла из института, в кармане стипендия, вижу объявление: «Товары из Европы, секонд-хенд», продажа в фойе в филармонии. Филармония была рядом, и я полетела как пуля, боясь, что многие видели объявление и я приду к пустым полкам.
В филармонии и правда была давка, все копошились возле огромных коробок, наклонялись над ними, залезали всем телом и, не разбирая, вытягивали что-то и бежали на кассу, где стояли весы. Многие даже не мерили вещи.
Я потолкалась немного и тоже пролезла к коробке, залезла в нее и вытащила шубу из кролика. Обрадовалась, войдя в азарт, шустро растолкала людей у другой коробки, залезла и, увидев рукав другой шубы, потянула за него (причем второй рукав из коробки тянула какая-то другая тетка, но я у нее вырвала, крепко зажала, выражение лица «не подходи»), зверь был непонятен; вцепившись в обе шубы, отошла в сторону и увидела ящик, в который продавец из пакета насыпала еще вещи. Надев одну шубу на плечи, а другую зажав между ног, я порылась и в этом ящике и ловко вытащила оттуда пояс из парчи 20 сантиметров шириной с какими-то резинками на концах. Я даже не подумала, куда я его надену, он был очень яркий, парча переливалась, я без сомнения решила, что это круто. К зеркалу было не пробиться, шуба из кролика была на мне, рукава казались длинноватыми, а сама шуба короткая — до пояса — и расклешенная, но я была довольна. Вторую шубу померила быстро, так и не поняв, чей мех. Все взвесила и заплатила, как положено, по весу. Люди хватали все, пока стояла к весам, в коробках ничего не осталось. Тетки тащили нижнее белье явно не их размеров, в очереди пытались приложить к себе со словами: «Сойдет, ушью». Свою одежду и покупки распихала по сумкам и гордая, в шубе из кролика, вышла по направлению к маминой работе. Конечно, поддувало сильно, рукава были длинные, но ощущение было неземное — я в шубе.