— Ну, дед, ты, блин, даешь! — удивился первый. — Да кто ты такой?
— Кто я такой, вам, ребята, лучше не знать. А то ночью спать перестанете. Сегодня вам не пофартило, не на того наехали!
— Слушай, дед, — продолжал первый. — Я ведь тебя не толкал. Ты ко мне лично что-то имеешь? Если нет, то я пошел, а вы с ним разбирайтесь!
— Ладно, — отвечал я как бы нехотя. — Вали, если ты такой смелый. Друга в беде одного бросаешь? Ну и молодежь пошла! Ну, а ты пока притормози!
Я загородил дорогу второму. Вид у него был растерянный, от прежней наглости не осталось и следа.
— Ладно, отец, — начал он упавшим голосом. — Я, пожалуй, тоже пойду. Извини, что так получилось. А насчет бутылки, так я сейчас пустой. Встретимся — поставлю. Так что еще раз извини!
— Хорошо, герои, валите с Богом. Считайте, что легко отделались. Больше мне на глаза не попадайтесь. Все поняли?
Парни кивнули.
— Тогда вперед!
Они повернулись и быстро зашагали к трамвайной остановке.
Я смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом. Потом купил хлеб, творог и, чувствуя сильную усталость, побрел домой.
Внутри у меня все дрожало, но тоска улетучилась. Я понимал, что так рисковать нельзя и больше так делать не буду, однако, кажется, сегодня я был на высоте. А если бы все сложилось иначе, лежал бы с выбитыми зубами и поломанными ребрами. Но об этом думать не хотелось.
Я опять был молодым, а жизнь — веселой и полной приключений.
Галина Маркус
Москва
В начале 90-х — студентка Государственной академии управления, одновременно — секретарь-машинистка. В настоящее время — экономист.
Два сапога пара
В те годы я часто задавалась вопросом: вот все где-то что-то достают. А у нас в семье никто ничего не достает и даже не знает, как это делается. Я училась в старших классах и решила взять ситуацию в свои руки. Где-нибудь же должны были «выкинуть» что-то импортное? Надо просто держать ухо востро.
И вот — случилось! В дверь позвонила соседка и сообщила, что в универмаге в соседнем районе очередь за французскими сапогами. Не простыми, а супермодными «дутиками» — зимними сапогами на толстой подошве с прорезиненным низом и непромокающим тканевым верхом.
— Длинная очередь? — спросила я.
— Часа на четыре, — ответила соседка.
— С ума сошли, — сказала мама.
В очередях в нашей семье не стояли, на руках номера не писали и вообще как-то умудрялись обходиться тем, что у нас есть, и без того, чего у нас нет. Но тут я взбунтовалась и заявила, что буду стоять. «Иди, — вздохнув, благословила мама и протянула деньги. — Только обязательно сначала померяй, чтобы нигде не жало!» — крикнула она мне вслед.
Я рванула в универмаг. Очередь действительно оказалась впечатляющая, но решимость моя от этого не убавилась — без усилий такие рубежи не брались.
Шел снег, я замерзла, но пост не покинула. Вынужденное безделье способствовало размышлениям. Я стала разглядывать очередь — это была обычная толпа женщин всех возрастов и степеней усталости, точно такие же стоят и за хлебом, и за картошкой. И все они, как нарочно, захотели мои французские сапоги! Я начала подозревать, что в поисках дефицита двигаюсь вместе с очередью совсем не в том направлении. К тому же очень медленно двигаюсь.
Очередь колыхалась, ссорилась и мирилась. Наконец в конце третьего часа я оказалась перед долгожданной дверью в универмаг. Отсюда были слышны выкрики продавщицы, объявляющей, какие размеры остались, хотя и не видно еще, как выглядят сапоги — счастливые покупатели уносили их в запечатанных пластиковых пакетах.
Когда меня, наконец, приплюснули к прилавку, я назвала размер — тридцать шестой. «Кончился», — ответила продавщица. Так просто уйти я уже не могла. «А тридцать седьмой?» — с надеждой пролепетала я. «Последние», — и продавщица выкинула мне на прилавок запакованные сапоги. Вот это называется — повезло. О примерке, разумеется, не могло быть и речи — негде было встать, не то чтобы сесть. Я заплатила, и меня вышвырнуло из магазина.
На улице я отдышалась и решила все-таки выполнить мамин наказ. Нашла скамейку у ближайшего дома, села на нее и извлекла один сапог. Красивый… Сам темно-синий, а тканевый верх расшит яркими блестками.
Было холодно, я быстро переобула правую ногу, потопала в снег. Сапог был великоват. «Ничего, зима, на шерстяной носок — вполне», — решила я. Достала второй сапог, придирчиво его оглядела, упаковала оба обратно и, счастливая, побежала домой.
Дома я вновь приступила к примерке. И убедилась, что правый сапог по-прежнему очень хорош. И… второй правый — тоже. Оба сапога оказались на одну ногу.
«Может, и ничего, — робко попробовала утешить меня мама, — смотри, какие они одинаковые, почти и незаметно». Я едва сдерживала слезы. Обратно идти было поздно — магазин уже закрывался.
На другой день мы с мамой отправились в универмаг. Наверняка кто-нибудь тоже принес назад неправильно составленную пару, рассуждали мы по дороге.
Торговый зал выглядел так, как и должен был выглядеть после набега — обрывки пакетов, бумаги, затоптанный пол. Сегодня в магазине покупателей не было. Две усталые продавщицы сидели перед полупустой полкой с остатками. На полке стояла одна цельная пара — на глаз не меньше сорок пятого размера — и еще три сапога от разных пар. Картинка обнадеживала, и мы предъявили продавщице свою покупку.
«Левых тридцать седьмых нет, — вздохнула продавщица, — остался только тридцать восьмой. Будете менять?»
Ну а что… между прочим, я их носила — удобная оказалась обувь, качественная. Правый сапог я надевала на один теплый носок, а левый — на два. Со стороны было совсем незаметно. Не жало нигде. Только хлюпало.
В точно таких сапогах ходила теперь половина Москвы — видимо, завезли их не в один наш универмаг. А сакральная тайна, как найти дефицит, осталась мне недоступна.
С того раза мой энтузиазм иссяк. Больше я ничего не «доставала» и в очередях не стояла, решив, что семейные традиции нарушать не к добру.
Татьяна Белянчикова
Москва
Почти политическое
Однажды мы с Жанкой поссорились. Ага, как ссорятся подруги — раз и навсегда.
Произошло это в ее приезд в Россию во время очередных выборов в Думу.
— Я голосовала за Жириновского, — гордо сообщила мне Жанка.
— Не шути так, — вяло отозвалась я.
— Нет, правда, у вас тут все такие придурки, больше не за кого голосовать.
— И поэтому ты выбрала самого главного по этому признаку? — До меня начало доходить, что Жанка вполне серьезна.
— Ну, а что? Для прикола! К тому же он тоже на Ж, как и я!
— Вот ты — действительно на Ж. Езжай в свою заграницу и голосуй там за кого хочешь для прикола! — Я была в ярости.
— Да я бы с радостью, но там я голосовать не могу, а здесь запросто! — Жанка явно не понимала остроты политического момента.
Зато его совершенно очевидно понимала голосовавшая в тот момент за Явлинского я.
— Вот ты голосуешь за кого попало. И, — я чувствовала себя вождем революции на броневике, но меня было не остановить, — твой голос может оказаться решающим. Но тебе наплевать, потому что ты здесь не живешь.
— И правильно. Чего здесь жить? Сами виноваты, что у вас такие кандидаты…
— Да ты…
— Что я?
— Знать тебя не хочу. Ты мне теперь вообще никто. Ты полная дура.
— Танюх, ты чего… Ну, я ж пошутила, ни за кого я не голосовала.
— Все ты врешь. Ладно, может, ты и не дура, но не звони мне больше. Никогда. Поняла?
В тот вечер я ревела. А в промежутках набирала номера общих друзей, которые недоуменно пожимали плечами на мою столь бурную реакцию по такому ничтожному поводу.
И от этого я ревела еще больше.
Наша следующая встреча состоялась зимней ночью через год с лишним.
Услышав дверной звонок, я пошла открывать.
Жанка стояла за дверью в вызывающе красивом платье. Рядом мялся мужик в старенькой дубленке.
— Танюх, у тебя есть деньги? — спросила Жанка.
— Сколько? — машинально поинтересовалась я.
Мужик назвал сумму в треть моей зарплаты.
— Дай скорее, пожалуйста, ты же знаешь, я отдам, — выпалила Жанка.
Из комнаты выглянули мои родители. Оба.
— Это ко мне, Жанна в гости приехала, — успокоила я их.
— Что же ты ее на пороге держишь? — засуетилась мама.
— Заходи, Жан, сейчас я чайник поставлю. Мамуль, я все сделаю сама. — Я совала деньги в Жанкины ледяные руки.
— Не мне, ему.
Мужик взял деньги и дематериализовался. Жанка наконец почти вползла в квартиру.
— Выхожу я с переговоров из гостиницы «Россия», а там куча таксистов стоит, ну, частников, — Жанка пьет чай, и ее лицо постепенно приобретает розовый цвет. — Ну, и поехала. Таксист по дороге начал ругать коммунистов, до чего страну, мол, довели. Ну, я и сказала ему: да тебе и твоей семье в сто раз лучше жилось при старой власти, и сейчас коммунисты — самые честные люди! Да уж, говорит он мне, а шубку они, наверное, тебе подарили? Да что ты понимаешь, отвечаю, твои демократы развалили великую страну, а тебя из инженера превратили в быдло, которое возит кого попало. Ну и правильно, говорит, не буду я сегодня возить проституток. Останавливает машину и говорит: выходи! Я ему: ты что, рехнулся, какая я тебе проститутка, у меня была деловая встреча и вообще муж в Германии! Вот и катись отсюда, фашистка, говорит он, вышвыривает меня из машины, закрывает дверь и уезжает. Я встаю, отряхиваюсь, а вокруг стройка, Карачарово. Вижу, идут двое, думаю, дай спрошу дорогу. Они подошли ко мне, ласково сняли шубу, вырвали сумку и в сугроб пихнули. Тут рядом машина тормозит, они и бросились бежать. Мужик из машины вылез, меня поднял, отряхнул. Куда поедем, детка, спрашивает. Ну, я и сказала твой адрес.
— А почему мой? — Ко мне возвращается дар речи.
— А что ж, я к себе бы его повезла? У меня и ключей от квартиры нет, все в сумке было. Изнасиловал бы меня на лестнице и бросил, что я, ночевала б там? Там плохо, холодно, кошками пахнет. А ты ж все равно по вечерам дома сидишь. На крайняк предки твои дома всегда. Выручили бы. Я ж правильно рассудила? Ну, и потом, вот есть у меня еще подруги в Москве, но раз уж я сразу про тебя вспомнила, то, значит, так и надо!