Когда мы пристали, берег встретил нас гробовым молчанием, грозившим взорваться свистом и улюлюканьем. Обычная при швартовке команда «Отдать концы!» прозвучала несколько двусмысленно. И если бы не бравурная музыка из репродукторов, сошествие на причал прошло бы под стук собственных копыт.
Напряжение нарастало… И тут я понял: настал момент доказать, что годы учебы прошли не зря и мастера, выбравшие тебя из сотен других, не ошиблись. «Как царя встречаете, холопы?!» — громогласно провозгласил я, ступая на землю. «А как?» — недоуменно прозвучало в ответ. Столь простодушный вопрос, безусловно, заслуживал снисхождения: ведь коммунистические идеалы в головах собравшихся были уже порушены, а державное сознание еще недостаточно окрепло. «Троекратным «ура»: два коротких, а третий — с раскатом!» Повторять не пришлось. И народ с воодушевлением воздал дань Дому Романовых в моем лице. Волна дремавшей доселе народной любви вынесла нас к эстраде, где развеселившаяся толпа с восхищением встречала каждый пункт Петровского указа. Оробевшая было свита приосанилась, приободрилась и, обретя уверенность, готова была разделить со мной любые испытания, ниспосланные коварной Судьбой.
Опираясь на их решимость, можно было бы, обратившись к сюжету, знакомому по картине «Утро стрелецкой казни», воздать должное нашим обидчикам в лице нерадивых организаторов. Но мой Петр был в более зрелых годах, и такой поворот событий противоречил бы исторической правде. На это я пойти не мог. К тому же, чувствуя себя триумфатором, царь был великодушен и ограничился лишь «малым петровским загибом», да и то в качестве внутреннего монолога.
Когда моя почетная миссия завершилась, я с долей сожаления расставался со ставшими мне почти родными мосфильмовскими обносками. Ведь в них я познал не только минуты сомнения, но и радость народного признания.
С той поры, во избежание конфузий, мой Петр выезжал на подобные ассамблеи со своим гардеробом.
Евгений Константинов
Москва
с 1980 по 1998 год — инкассатор высшей категории; с 1998-го по настоящее время — редактор.
История несостоявшегося нумизмата
На самом деле в приведенном выше названии я немного слукавил. Все-таки нумизмат, даже корочка имеется, выданная аж в 92-м (обнаружил эту корочку недавно, когда у нас на Шелепихе произошла «газовая авария» и все, выбегая на улицу, в первую очередь хватали документы).
Но все случилось, а в большей степени не случилось, гораздо раньше… Я даже не знаю — хорошо это или плохо. Короче, история такова…
Вернувшись из армии домой в Москву накануне Олимпиады, я пошел в инкассаторы. Работа, с одной стороны, опасная, с другой — типа, не пыльная. Но это история отдельная. Речь пойдет про деньги, точнее — про монеты. Сегодня я очень тяжело вздыхаю о том, что в те времена упустил громадное количество возможностей, чтобы обеспечить и себя, и свое потомство в плане финансов на долгие-долгие годы. Как говорится, знал бы прикуп…
Так вот. Работа инкассатора заключалась в том, чтобы перевозить денежку. Либо забирать наличность из «точек» и привозить в банк, либо — наоборот. Кому-то, к примеру Сбербанкам, нужны были крупные суммы, кому-то, к примеру киоскам, продающим мороженое, нужны были копейки (сливочное мороженое в стаканчике стоило 19 копеек, и понятно, что с двугривенного ждали сдачу — 1 коп.) Но и вообще любой размен — любая медь (1, 2, 3 и 5 коп.) и никель (10, 15, 20, 50 коп.) — все это постоянно требовалось торгующим организациям, которые инкассаторы называли «точками».
И я эту мелочь развозил, но никак не осознавал своего счастья, потому что в то время нумизматика меня не интересовала. Марки собирал, а монеты — нет. И как же я был не прав!
Один из инкассаторских маршрутов, на котором я отработал почти полгода, собирал выручку с таксопарков (там сдавали в основном никель — проезд на маршрутке стоил 15 коп.), «Союзаттракцион» — в основном медь из автоматов газированной воды (1 и 3 коп.), двушки из телефонных аппаратов и т. п. Мы забирали выручку, привозили в центральную контору на Бережковской набережной, где кассиры все это пересчитывали, по новой упаковывали в мешочки, чтобы опять пустить это дело в оборот.
Фишка в том, что деньги считались на специальных машинках, в которые засыпались монетки, и машинки крутились, отсчитывая мелочь и отделяя брак. А брак — это что? Так это самое ценное в нумизматике! В браке оказывались и монеты дореформенного времени, и иностранщина, и т. п. И кассиры весь этот брак складывали в отдельную баночку, чтобы потом отчитаться по весу, мол, не стырили 300 граммов. Я локти себе кусаю, понимая, какой это был Клондайк!
Помнится, мы обслуживали «Березку», что в Шереметьево, и мой напарник, ушлый парень, отнес в нее мешочек килограммов на пять американских центиков!!! Он их просто сдал, получив взамен энное количество чеков! Вы помните, что такое чеки? А знаете, сколько сейчас стоят эти центики? Не в плане денег, а в плане монет, как коллекционная стоимость?! Много они стоят — не все, но некоторые, а этого и достаточно — найти хотя бы одну монетку (лучше две, три…), которые действительно представляют ценность в нумизматическом сообществе.
Помнится, в 91-м на монеты стали ставить буковки «М» и «Л», которые соответствовали принадлежности к монетному двору, где они печатались, — Московскому либо Ленинградскому. Стало известно, что на партии пятаков 90-го года ошибочно появились буквы «М». Тогда еще проезд в метро стоил 5 коп., а я уже работал дежурным по инкассации и по точкам не ездил. Но попросил одного парня притащить из метро хотя бы пару мешков, чтобы я их перебрал, а он их потом обратно сдал. Парень просьбу выполнил, я монетки просмотрел и нашел помимо нескольких пятаков дореформенных еще и два 90-го года с буквой «М». Один пятак убрал в загашник, другой принес на Таганку и попросил знакомого нумизмата реализовать. Буквально на следующий день он расплатился — ни много ни мало выложил 25 рублей. Я поинтересовался — за сколько сбросил, он не шифровался, сказал, что за 40 рублей.
Кстати, второй пятак я сбросил не так давно профессиональному нумизмату. По ценнику монета стоила 5000 рублей, нумизмат предложил 4000. Я не умею торговаться, отдал и тут же прикупил у него же несколько монеток качества «Пруф». По большому счету, не прогадал, просто поменял одно на другое.
Прогадал я в другом. Вернее, не приобрел! Я же мало того что инкассатором работал, так еще и свою жену устроил в банк — именно кассиром, считающим размен на тех самых машинках. И она мне еще жаловалась, что эти машинки на браке стопорятся. Эх!!! Я тогда вообще о монетах не парился… Знать бы прикуп…
В плане нумизматики торкнуло где-то в конце 90-го. Когда все эти юбилейные рубли вдруг стали востребованы, и даже в нашем банке получить по 2–3 новых юбилейных рублика стало проблемой. Примерно тогда деньги начали утрачивать свою реальную ценность, и юбилейный рубль проще было бросить в загашник, чем оттягивать им карман.
Собирать юбилейку стало прикольно. А где юбилейка — там и советская погодовка. К примеру, мне привозили по паре мешков с копейками (в мешке 5000 монет, стоил он 50 рублей), я их перебирал, находил и откладывал себе монеток 10, восполнял изъятое и возвращал инкассаторам. То же самое касалось остальной меди и никеля. Всю погодовку собрать не удалось — не успел, монеты вышли из обращения, но все-таки многое надыбал, так сказать, по номиналу.
Покупать и продавать дефицит для меня было неинтересно, поэтому я и не стал профессиональным нумизматом. Менять — другое дело, но это, так сказать, «детский подход». Дилетантство.
Тем не менее знакомые стали обращаться с просьбой собрать им полный комплект юбилейных рублей. Почему бы и нет, раз можно на заработанный навар приобрести те же юбилейки, но высшего коллекционного качества — ПРУФ. Я даже начал заглядываться на олимпийское серебро, которое продавалось в Сбербанках, и его мало кто покупал. Но «олимпиада» вдруг резко исчезла и стала дефицитом. Вновь я опоздал.
Зато подфартило в другом. Неожиданно на Таганке, где у магазина «Нумизмат» постоянно была толкучка, стала дорожать «Голова». Так называли 1 рубль 70-го года выпуска, посвященный 100-летию со дня рождения вождя пролетариата. Тираж у головы Ленина был огромный — 100 млн, соответственно и ценность никакая. Но вдруг мне предложили за нее 4 рубля! Более того, сказали, чтобы притаскивал еще, и возьмут уже по 5. Я притащил монет 10 — взяли, сказали, что завтра чем больше принесу, тем дороже возьмут. Ничего не понимая, я побежал в один Сбербанк, который когда-то лично инкассировал, в другой. Не везде, но кое-где в сейфах хранились мешочки с металлическими рублями (которые народ не жаловал — тяжелые, да и в кошельке много места занимают). Кассирши только рады были от этого груза избавиться. А уж как я был рад этот груз получить! По большей части в таких мешочках были годовики, то есть обычные рубли, в подавляющем большинстве выпуска 1964 года. Но встречались и другие года, и юбилейка, в том числе и «Головы», цена на которые на Таганке вскоре поднялась до 30 рублей и выше.
Как потом выяснилось, эти рубли в некоторых странах ошибочно принимали автоматы, и было очень выгодно этим пользоваться — особенно при тогдашнем повальном дефиците. Правда, лафа быстро закончилась — бум длился пару недель, затем «Головы» вновь стали никому не нужны. У меня осталось десятка три, и когда я еду за границу, прихватываю с собой пару-тройку, чтобы подарить новым знакомым в качестве сувенира — мол, это же Ленин, его весь мир знает! Народ, как правило, в восторге… Интересно, насколько стали бы сейчас популярны монеты с изображением Владимира Владимировича?
Александр Ралот
Краснодар
О моей фигуре и наличных деньгах
Так уж получилось, что, работая в Средней Азии, я умудрился подхватить вирус какого-то жутко страшного и редко встречающегося гепатита. О том, как приходилось работать с температурой тела почти под сорок градусов, когда на дворе температура воздуха выше сорока градусов, я подробно рассказывать не буду. О том, что в советское время (впрочем, как и сейчас) без прописки в больницу никого не клали, вы и без меня хорошо знаете. Еще бы пару-тройку дней — и разделил бы я печальную участь Гауди и Моцарта. Однако выжил! И очнулся в больнице ТашМИ, что значит экспериментальная больница Первого ташкентского медицинского института. Там я в полуобморочном состоянии подписал бумагу о том, что согласен на лечение меня грешного новыми препаратами гормонального действия. Зачем я тебе, дорогой читатель, все это рассказываю, а затем, что от «желтухи» студенты-медики меня таки вылечили, но вот что-то в организме моем отключили, после чего я увеличил свой вес процентов этак на сорок, и моя фигура стала занимать практически все междверное пространство.