— Раз уж немцы решили скушать и Таганрог, они это сделают!
Боровский предложил идти по домам, но Михайлов запротестовал: а вдруг ночью произойдут события? Например, от немцев поступит ультиматум?!
— Вы правы, останемся. Служение народу требует жертв, — не то насмешливо, не то всерьез сказал своим мягким красивым голосом Бесчинский.
Рано утром в кабинете требовательно зазвонил телефон. Первым проснулся Бесчинский. Он вскочил с дивана и схватил трубку:
— Городская управа слушает!
Он ожидал, что с ним заговорит по крайней мере германский полковник.
Но в трубке раздался знакомый голос Виктора Михайловича Буштаба, коммерческого директора металлургического завода Нев, Вильде и К°, молодого еще мужчины, с красивой ассирийской бородой жгуче-черного цвета, вечного и часто удачливого конкурента Бесчинского и на политическом поприще и на женском фронте.
— Аркадий Семенович? Получен из Марцево ультиматум от германского командования, едем сейчас сдавать город. Едут члены управы — эсеры, эсдеки и я — от партии конституционно-демократической (деятели этой партии не любили, когда их называли попросту кадетами). Надеюсь, вы не возражаете?
Бесчинский мысленно заскрежетал зубами («И здесь обскакал! Перехватил ультиматум, сукин сын!»), но в трубку сказал вежливо:
— Может, и мне бы следовало поехать с вами?
— Нет места! — заявил Буштаб. — Да и некогда: истекает срок ультиматума! Значит, договорились?
И добавил:
— Или вы против сдачи города и желаете дать сражение немецким войскам?
Так как Бесчинский от злости молчал, то его собеседник насмешливо сказал:
— Ну, пожелайте нам успеха!
И положил трубку. Нахал, пахал!
Бесчинский все же решил опередить Буштаба, не открывая, однако, карт Боровскому, а в особенности Михайлову («Как-никак городской голова. Этот козырнее членов управы!»). Он им сказал, что звонили немцы со станции Марцево, требуют сдачи города. Надо ехать.
— Нужен автомобиль! Автомобиль, понятно?
— Большевики угнали все машины! — испуганно сообщил Михайлов. — Поедем в кабриолете!
— А лошадь? — спросил Боровский, оживая. До этой минуты он молчал. Руки у него тряслись, он ежеминутно смотрел на часы.
— По-моему, лошадь они с собой на пароход в Ейск не взяли, — заметил Бесчинский. — Велите запрягать!
Михайлов потоптался с минуту, потом сказал: — Я видел, кучер управы Дмитрий ушел с большевиками…
— Идем! — крикнул Боровский, и все трое бросились в дверь.
Во дворе управы было пустынно. Дощатая дверь конюшни, раскрытая настежь, скрипела на ветру ржавыми петлями.
В конюшне царил полумрак: маленькое окошко у самого потолка еле пропускало свет. За решетчатой дверью в глубине конюшни тыкалась мордой в прутья решетки небольшая караковая кобылка. Увидев Михайлова, она приветственно заржала.
— Вы умеете запрягать? — спросил Бесчинский. — Имейте в виду, осталось двадцать минут!
— Сейчас увидите, что вы тоже умеете! — огрызнулся Михайлов, и все трое принялись за дело: выкатили во двор из сарая щегольской кабриолет, вывели из денника лошадь и затолкнули в оглобли.
— Кто будет править? — отрывисто спросил Боровский.
— Я! — сказал Михайлов и влез на козлы. Кобылка заплясала на месте.
— Откройте ворота! — крикнул Бесчинскому Михайлов, с трудом сдерживая лошадь. Боровский молодецки вскочил в экипаж. Бесчинский рысцой побежал к воротам…
Через минуту кабриолет помчался по Петровской улице за город. Немногочисленные в этот ранний час прохожие с величайшим интересом глядели вслед необычному выезду с важными седоками и еще более важным кучером. Уже за городом, у здания больницы, Михайлов натянул вожжи, откинувшись назад, почти на головы седоков.
— Белый флаг! — взволнованно воскликнул он. — Пойдите, Аркадий Семенович, в больницу и попросите простыню!
Бесчинский послушно соскочил с подножки экипажа и ринулся в двери обветшалого двухэтажного здания.
— Иван Иванович, скорее белую простыню! — крикнул он, вбежав в фельдшерскую. — Едем сдаваться!
Фельдшер, известный всему городу Иван Иванович Иванов, пошевелил рыжими усами и спросил себя, не с пьяных ли глаз померещилось такое. Он стоял в нерешительности, когда Бесчинский, вздымая к небу запачканные дегтем руки, сказал с одышкой:
— Немцы! Понимаете? Еще десять минут, и начнется обстрел. Скорее простыню!
Фельдшер исчез и мгновенно появился в дверях с простыней. Схватив ее, как эстафету, адвокат ринулся назад.
Экипаж помчался дальше за город, к станции Марцево, по пыльной дороге меж зеленевших юной зеленью Полей, вдоль берега Азовского моря, такого узкого в этом месте, что ясно был виден противоположный берег.
— Скорее! — повелительно крикнул Боровский городскому голове — совершенно так же, как если бы на козлах сидел управский кучер Дмитрий. Михайлов послушно хлестнул по крупу лошади вожжами, кобылка, обидевшись, засбоила.
Подъезжая к станции Марцево, Бесчинский размахивал простыней; она развевалась от быстрой езды, как флаг. Но вот и станционное здание. С трудом остановив разбежавшуюся лошадь, Михайлов молодецки спрыгнул с козел. Боровский слез боком. Бесчинский, по-прежнему держа «флаг», поникший в его высоко поднятой руке, соскочил с подножки и вышел вперед. В конце концов, он один здесь говорил по-немецки. Но где германское командование? Где солдаты?! Ага, вот! Их что-то немного…
Из двери станционного помещения вышел пожилой немецкий обер-лейтенант-ландштурмист с двумя фельдфебелями-артиллеристами и остановился у двери, поджидая приехавших. У него был одновременно и усталый и нахальный вид; трудно сказать, как ему удавалось совместить эти два свойства.
— Мы — делегация от таганрогской городской управы, — сказал по-немецки Бесчинский, когда все трое подошли поближе. — Мы сдаемся!
— Кто вы? — спросил по-русски офицер, небрежно ковыряя носком сапога щебень у двери.
— Я — городской голова, — с важностью ответил Михайлов, — а это (он указал на Боровского) — мой заместитель.
— Кто он? — спросил немец, кивнув на Бесчинского.
— Я — лидер местного комитета партии конституционно-демократической, — сказал Бесчинский, чувствуя, что все идет как-то не совсем правильно.
Он огляделся, точно высматривая подходящий фонарный столб. Но фонарь здесь был только один, да и тот сам висел на крюке у входа.
Бесчинский побледнел, но нашелся:
— Вот этот, — он показал на Михайлова, — хоть и городской голова, но социал-демократ, гораздо левее меня. Наша партия — за монархию.
— А! — сказал офицер. — Социалист — повесить, да. Но он бургомистр, так? Бургомистр нельзя повесить. Лядно! — оборвал он сам себя и рассмеялся громким глупым смехом. Сразу стало ясным, что раньше, чем надеть мундир ландштурмиста, он был на родине трактирщиком или лавочником. — Лядно! Мы сегодня не будем вешать. Идите домой! Наш командований уже подписалься. Ферштеен зи?
Он показал правой рукой в воздухе, как расписалось командование, и похлопал Бесчинского по плечу. Тот тяжело вздохнул, сообразив, что Буштаб и в самом деле обскакал его, подписав где-то («Но где?!») акт капитуляции.
Обманул, чертов ассириец!
Лошадь с кабриолетом офицер отобрал «для нужд кайзер-кенигсарме», и делегация ушла восвояси пешком.
— Непонятно, почему так мало немецких войск? — сказал Бесчинский. — Куда они подевались?
Боровский поглядел в сторону заводов и увидел вдали серую колонну, двигающуюся в Таганрог по другой, параллельной дороге.
— Вот, извольте видеть, — сказал он с таким торжествующим видом, точно это он ведет колонну занимать родной город.
— Так или иначе, мы, управцы, вступаем в свои должности, — заключил Боровский. — Кстати, Алексей Дмитриевич, — обратился он к городскому голове, шагавшему по пыльной улице предместья, — как вы полагаете поступить с выплатой нам жалованья за время вынужденного отстранения?
— А вы что полагаете? — спросил Михайлов признанного авторитета — Бесчинского.
— А как же иначе? — удивился Бесчинский. — Никто из служащих управы не должен материально пострадать из-за захватчиков власти!
— Никто из старших служащих, — внес поправку Михайлов.
Встретилась извозчичья пролетка. После краткого спора решено было ехать втроем, с тем чтобы Боровского и Михайлова извозчик доставил в управу, а Бесчинского отвез затем домой. Спор, собственно, касался частного вопроса о том, кому именно из трех сидеть на скамеечке, приделанной к козлам. В конце концов спиной к движению согласился поехать Боровский, потому что Бесчинский сослался на свое лидерство в партии кадетов, а Михайлов напомнил о своем лорд-мэрстве.
— Первому лицу в городе неудобно въезжать в город спиной к встречающей публике, — сказал Михайлов.
Однако встречающей публики на этот раз не было. Город будто вымер. По улице с музыкой «Вахт ам Райн» и с барабанами уже шли немецкие войска. Упитанные лошади везли солидные пушки. Вступившая в Таганрог воинская часть, видимо, располагала точнейшими картами города, потому что, ни у кого не спрашивая дорогу, колонна безошибочно направилась к казармам, а господа офицеры — по квартирам, где их ласково и с искренней радостью встретили местные крупные купцы.
— Вот народ, у которого царит порядок, — с восхищением сказал Боровский. Михайлов и Бесчинский только вздохнули.
Назавтра жизнь города, как казалось эсдеку Михайлову и кадету Бесчинскому, вошла в свою колею. Заводы работали, лавки торговали, в управе стучали машинки. Вступил в свои права начальник милиции — местный адвокат, назначенный на эту должность еще при Керенском. Усатые городовые, переименованные тогда в милиционеров, снова стояли на постах и снова кричали плохо одетому человеку: «Куда прешь?!»
Немецких солдат и офицеров почти не было видно. Надо думать, они получили приказ «не раздражать население». Время от времени производились аресты среди рабочих и облавы по ночам в пригородах, но это совсем уж мало интересовало зажиточную часть города.