кан драгоценных камней, в том числе бриллиантов.
Что же касается красного дерева, считающегося в цивилизованном мире драгоценным, то к нему местное население в Юго-Восточной Азии относится ну как у нас к липе. Хорошо оно для строительства хижин, мелких поделок, но не более того. Да и на вид оно скорее серовато-коричневое и невзрачное, чем красное. А вот открою вам страшную тайну, тщательно скрываемую мастерами-краснодеревщиками, а мне на ушко открытую.
Чтобы оно приобрело знакомый ценителю благородный маслянистый блеск и один из оттенков в гамме от чёрного (считается самым дорогим) через коричневый до по-коммуняцки красного цвета, достаточно натереть его гуталином соответствующего цвета. Попробуйте это из интереса проделать, взяв щепку хотя бы той же липы и получите красное дерево всем на загляденье. А коли это будет бук или дуб, то и того похлеще.
А ещё я начал собирать коллекцию старинного оружия, благо мой давний знакомец, вьетнамец по национальности и замминистра обороны
Кампучии, свозил меня в оружейный склад и предложил выбрать в подарок что хошь, хоть гаубицу безоткатную. Но я выбрал лишь дюжину ружей французского колониального периода. А при возвращении, дабы избежать осложнений на нашей таможне (хоть и обладал зелёным дипломатическим паспортом), взял с собой лишь винчестер и фузею 9-го калибра, а ещё два парадных офицерских палаша времени правления принца Народома Сианука.
Да и то в Шереметьеве меня притормозил главный таможенник и говорит, мол, понимаю, вы дипломат и прочее, но у вас в чемодане прибор высветил такое, что волосы дыбом. Тут я с дрожью в коленках, но обезоруживающей улыбкой на лице сообщил ему, что это всё сувенирные муляжи, подарки друзьям, крупным военным чинам. После чего таможня дала "добро".
Возвращаясь к началу моей кампучийской одиссеи, скажу, что
Торгпредство наше было довольно большим за счёт специалистов дорожно-строительной, сельскохозяйственной и авиатехники, шедшей от нас сплошным потоком. До отъезда меня предупредили, что коллектив погряз в дрязгах и предложили его постепенно заменить. Я, понимая, в чём корень зла, вплотную занялся налаживанием быта: закончил строительство бассейна, заручившись разрешением Хун Сена, наладил для всех беспошлинную выписку товаров, развернул худсамодеятельность и занятия спортом.
Вдохновлённые новыми веяниями, мои спецы сами на субботниках построили из бамбуковых кряжей избушку на курьих ножках с флюгерным петухом на коньке крыши, раскрасив её в русском стиле. Объявленный конкурс на лучший проект, кстати, выиграл мой сын Артём, приехавший сюда на школьные каникулы, ему же и досталась роль в постановке шутливой стихотворной пьески, написанной вашим покорным слугой и поставленной на сцене посольского клуба. В избушке жёны наших сотрудников на зависть всей колонии по очереди пекли настоящие русские караваи, на которые можно сесть, а, поднявшись, наблюдать, как каравай медленно принимает прежнюю форму.
В общем, всё шло хорошо, наш коллектив занял в колонии все первые места в соцсоревновании, самодеятельности и спорте, народ сдружился и никого не пришлось выгонять. Эх, если бы не одно "но" – не по нраву я пришёлся послу, представителю старой гвардии и её школы. Для него я был мальчишкой, совминовским выскочкой, имевшим наглость на праздники надевать орденскую ленточку (он, называвший себя ветераном войны, имел лишь пару медалей послевоенного времени). Раздражало его то, что руководители Кампучии, зная моё вьетнамское партизанское прошлое и памятуя приезды в числе правительственных делегаций, шли ко мне и по политическим вопросам, а я посылал шифрограммы с инициативными предложениями напрямую на место прежней работы, в Совмин.
Вот, скажем, как он проявил себя, когда приехал в Кампучку, в творческую командировку всенародно любимый Евтушенко. В середине выступления поэта на вечере в посольстве он демонстративно встал и вышел, бормоча что-то про откровенную антисоветчину. Едва дождавшись конца скомканного выступления, я отвёз Евгения Александровича к нам в Торгпредство, где его осыпали цветами и заставили читать стихи до полуночи.
Потом я доставил его к себе на виллу, где ждал уже парадный стол и главное блюдо – печёный удав величиной с бицепс боксёра Валуева
(постарались торгпредские девушки). Экзотика, к нашему огорчению, на
Евтушенко впечатления не произвела, зато на ура было принято следующее блюдо – молочный поросёнок, начинённый рассыпчатой гречневой кашей с потрошками, естественно, с хреном. Застолье закончилось далеко за полночь, и поэт был сопровождён кортежем в гостиницу, полностью заселённую нашими спецами, которые и установили за ним патронаж.
Евтушенко очаровал нас. В разговоре его внешность плотника средней руки мгновенно преображалась, освящённая внутренним жаром гениальности. На заре гений сбежал, о чём меня встревоженно оповестили по телефону. Оказалось, он по раннему холодку в одних трусах отправился трусцой купнуться в Красной реке. Ужас, в тамошней речной воде можно получить любую заразу, вплоть до тонюсенького червячка, заползающего в мошонку. Мною тут же была организована погоня, Евтушенко вовремя перехватили и отвезли поплавать на аэродром, где наши лётчики соорудили для себя бассейн с сауной.
Группа этих лётчиков, русских ребят из Киргизии с одним технарём-киргизом пилотировали и обслуживали единственный самолёт и несколько вертолётов, поставленных по линии братской помощи для передвижения местного руководства. Киргиз в основном исполнял обязанности главного повара и его коронными блюдами был шашлык и окрошка. Я тоже иногда пользовался в целях безопасности вертолётом.
Безопасность была, правда, относительной – однажды рядом со мной была наповал убита прошившей дно вертолёта полпотовской пулей курица, мирно дремавшая в тутовой корзинке.
В сауну с бассейном я возил расслабиться достойных членов наших делегаций. Бассейн, конечно, громко сказано, это была ванна 3Х5 м.
Но зато на поверхности плавали ледяные блоки, где-то доставаемые лётчиками – представьте удовольствие после парилки да в ледяную воду, а оттуда к столу с холодной окрошечкой, а потом скворчащие, с пылу-жару румяные шашлычки из буйволятины да бутылочки из тазика с ледяным крошевом.
В полной мере это чудо оценил и наш уважаемый гость Евгений
Александрович. Поразил его и вид русской избушки-пекарни на фоне камбоджийских пальм. Много он фотографировал, обещал отразить свои впечатления в стихах. Не знаю, может, и выполнил обещание, что-то его редко печатают в последнее время.
А что касается моего конфликта с послом, то меня до срока тихо-мирно и без последствий вернули в Москву, где ознакомили с
"телегами" на меня, кои он отсылал в Центр. Чего там только не было, но главным обвинением служило то, что в пору развёрнутой на родине антиалкогольной кампании я "позволял" себе – сам-то он на приёмах демонстративно поднимал на потеху интернациональной публики бокал с нарзаном.
Вторым по важности было то, что я покусился на святее святых привилегии дипломатов, распространив беспошлинную выписку на простых сотрудников Торгпредства, и вообще распустил коллектив, потеряв при этом идеологическую бдительность. В Совмин я не вернулся, был назначен замом Начальника Главного управления МВТ, которое уже тогда возглавлял бывший зампред Совмина Катышев Константин Фёдорович. Он был понижен в связи с тем, что не пришёлся по нраву премьер-министру
Тихонову, по мнению которого был слишком молодым и задиристым.
Премьер полностью оправдывал свою фамилию, прослужив тихоней и лизоблюдом при генсеке Брежневе. Мельчали люди, то ли дело Алексей
Николаевич Косыгин, при котором я отслужил основной срок в Совмине.
Ну а Кампучка прочно поселилась в моём памятливом сердце да и глаз ласкают приветливые лица Будды и подруг его танцовщиц-бодхисатв в бронзе, дереве и камне взирающих на меня с книжных полок и настенных витрин. Как и ружья с сабельками на стенном коврике. Одно оказалось заслуженным ветераном, судя по семи насечкам на прикладе, означающим число убиённых из его дула, а второе мой сынок, хулиган, даже опробовал, сделав немалую дыру в половом паркете. Ну да мы ковриком прикрыли, не видно.
– Что вы, мужчина, сомневаетесь? Отличная тёлка, берите, довольны будете, чистая, сертификат медицинский имеется. Да вы в глаза ей только гляньте, карие, с поволокой, прям мадонна, право слово, и реснищи, как у Лоллобриджиды. На ножки, на ножки обратите внимание, это ж форменный канкан, не у каждой такие. Животик подтянут, ни граммульки лишнего жира. Она у нас спортсменка, как припустит, ни один кобель не догонит, такая не застоится. Да вы сзади зайдите, не стесняйтесь. Вы такой зад видели? Это ж Венера Милосская чистого розлива. Мужские особи, извините, не мычат, а ревут, как оглашенные, слюны с полведра напускают. Как-то из-под Волоколамска одного привезли, он там всех тёлок покрывает, знаменитый самец, рекордсмен по этому самому делу, так он к нашей красавице ажник подступиться не решался, еле кнутом загнали.
– Да мне, женщина, знаете ли, не невеста нужна, а для здорового потомства.
– Ну, уж это, мужчина, верьте – не верьте, лучше её не найти. Уж такая мамочка хорошая да заботливая, как ребёночка родит, всего вылижет, ни на шаг от него, молока хоть залейся, как говорится, и дитяте, и вам нате.
– А как насчет жирности? Я жирное молочко предпочитаю.
– Тут вы не извольте беспокоиться. У неё не молоко, сливки чистые, я на нём всех своих деток вскормила. Бывало, от моей титьки дитя прямо к ейной тянется. Да что говорить, и сметанка на славу, и маслице взбиваем. А голосок-то, прямо Алла Борисовна, зайка наша. За версту от хаты слышу, идёт милая, мычит, молочко несёт. Не зря
Милкой и прозывается. Берите, мужчина, почитай, задаром отдаю, довольны будете. Я бы её, зазнобу, в век не продала, да муж замучил, продавай да продавай, трактор вознамерился купить, фермер недоделанный.