Земелькой его засыпали
и: «По домам, не выплывет!»
Ванька кричит: «Ой простите,
работать пойду, не губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печкой поправлю,
в сарай скотину поставлю.»
Пожалели мужики Ваню:
– Вылезай да не будь болваном!
Иван вылез, домой побёг.
И обещания выполнить смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.
Хату всё село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.
Второй, третий годок пошёл…
Родились, подрастали дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку да кобыле.
Иван-дурак так и не бил их,
деток своих, ни разу:
его не лупили, и он не зараза!
А как в могиле лежал, не помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли больно.
Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!
Я по лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу на порог
и узнаю жизни срок.
Скажи, скажи мне, боженька,
только осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках тужить?
Только, только, боженька,
не скажи мне ложненько!
Бог поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
– Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!
Ой бяда, бяда, бяда!
Зачем залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне больше ни невеститься!
Год идёт, другой проходит.
Уж какой жених уходит
с распечальной головой.
В девках я помру, к другой
поскорее уходи,
не стой у бога на пути!
Так я жила десятки лет,
соблюдая свой обет.
Постучался дед седой:
– Двери, старая, открой!
Подала я деду обед,
рассказала свой навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.
Потом встал да и сказал:
– Иди в погреб, доставай
лесенку-чудесенку,
хватит куролесить тут!
Я за лестницей сходила,
её к небу прислонила,
хмыкнула: «Да полезай,
помирать мне не мешай!»
Дедок кряхтя, да и полез.
Что ты, богу кака честь!
Эй, а спросишь ты чаго
да у бога самого?
– Я чаго? А я ничё,
я за смертью. Ты чего?
Смерти ждала, полезай!
Дед, с судьбою не играй!
Мне тут сказано сидеть
да в окошко всё глядеть.
– Бабам чё ни скажешь, верят!
Кто ж те жизню так отмерит?
Бог, он любит ткань холщё,
яйца, крупы, молоко…
Собирай да полезай,
время даром не теряй!
Я собрала ткань холщё,
яйца, крупы, молоко.
Плюнула на свой обет
и за дедом лезу вслед.
Ох, крута как лесенка,
лесенка-чудесенка!
Как бы то бы ни было,
делегация прибыла
на самое то небо:
был тут бог иль не был?
Кричали мы бога, кричали,
накричались, устали.
– Доставай, бабка, обед! —
говорит мне трезво дед.
«Дык ведь это богу!»
– Ишь ты, недотрога.
Давай, вываливай
иль иди, проваливай!
Ну я вывалила, плачу.
Дед жрёт. Что всё это значит?
А хрыч наелся, вниз полез:
– Значит, бог уже не здесь!
Ну и я полезла.
Жизнь прожила честно,
а сегодня в тупике,
объясните, люди, мне:
бога надо слушать,
иль всё, что есть, то кушать?
– Ну здравствуй, моя подружка
зелёная, блин, лягушка;
давай-ка, милая, целоваться,
а потом пойдём заниматься
делами совсем хорошими:
детей делать красиво сложенных
и жить долго, и счастливо!
Но подозрительно безучастливо
в руках Ивана лягушка сидела
и с тоской вселенской глядела,
выпучив серые глазки:
– Целуй меня, мой прекрасный!
Поцеловал Ванятка её и случилось:
лягушка вмиг превратилась
в красивейшую полубабу,
зелёную полужабу!
Ну что случилось, то и случилось.
Невесту повёл домой (в какую уж превратилась).
Как привёл, так и лёг с ней в постель,
а на душе то ли вьюга, а то ли метель.
Дети ж родились на удивление удачные.
Мальчик, девочка, мальчик:
все полулюди —
зелёное тело, а про остальное не будем.
Но главное даже не в этом,
а в том, что другие дети
жаб-малышей полюбили:
играли с ними и били.
Когда же выросли жабо-детки
и поняли, что они ни те и ни эти,
а какой-то новый невиданный вид,
так сразу к учёным пошли:
– Так мол и так… Изучайте,
опыты на нас ставьте,
да дайте полное нам довольствие:
крышу, мыло и продовольствие!
Определили жабо-людей в зоопарк,
тем более, что там был парк
для гуляния.
И опыты-испытания
проводить в зоопарке раздольно,
удобно и даже привольно.
Животные полужаб полюбили:
играли с ними, ластились.
Не жизнь началась, а сказка!
Отец приходил, давал травки.
А мать в зоопарк не пускали,
её саму туда чуть не забрали.
В остальном же всё было неплохо:
то каша, то суп с горохом.
Впрочем, история биологически тупиковая.
Учёные мониторили
жаб, но безрезультатно,
какой-то ген у них был непонятный:
совсем безхромосомный.
В общем, дурдом для науки полный!
А пока учёные бились,
полужабы в людей влюбились:
в посетителей зоопарка
Машу, Колю и Жаннку.
У молодых наших свадебки скоро.
Глядишь, и ген появится новый,
какой-нибудь нереальный.
Слух пошёл по стране: «Виртуальный!»
Без Ивана, без буяна
жизни нет, сплошная грязь!
Без Ивана, без болвана
в девках засиделась я.
Ой да на зелёную царевичи не смотрят,
ой да об махоньконькою спотыкаются.
А дети найдут,
так обязательно плюнут,
чтоб они провалились все
сквозь землю окаянные!
А маменька говорила:
я в помёте самая красивая,
я в болоте самая приметная.
Тьфу на тебя,
аист распроклятый!
Оп-па, стрела упала,
да в соседку дуру попала.
Поскачу,
труп в болоте утоплю,
а стрелу засуну в рот.
Что ж Иван ко мне нейдёт?
Старик со старухой поспорили:
кому идти за совестью?
У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была не была,
пойдёт за совестью кот.
А что ему, коту?
Окромя блох
и бед нету.
Собрался Васька, взял узелок,
залез в сапог,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!
Пока шёл, устал,
лёг, поспал,
потом бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, опять поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!
А Совесть ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-то,
наверно, Ивана из сказки.
Закрывай, Егорка, глазки
спи да думай о совести крепко:
это тебе ни репка,
её не посадишь в землю
и поросям не скормишь,
а за ней лишь, как кот Васька,
в лес ходят и ищут, и ищут…
– И зачем тебе, дед, писания,
когда брага поспела? «Сказания
в письменах сокрыты великие.
Видишь книгу, молчит открытая.
А копнёшь поглубже, раскрывается:
Кощей Бессмертный из нее усмехается,
ведуны, колдуны… Слышишь, бабка,
неси-ка брагу, коль сладка!
Я под брагу читать как-то пытался,
да язык у меня заплетался,
а любить под брагу я умею:
потоптал не одну Пелагею!»
– Пелагея это я, ты дед, рехнулся!
– Да нет, родная, обернулся
я конём да тридцать три уж раза!
– Эх ты, старый пень! «А ты зараза!»
Вот так мило и поговорили,
бражки тридцать третий раз налили
и пустились в пляс!
Пускай хохочет
Кощей Бессмертный,
видно, тоже хочет.
Жил-был Жилец.
Все говорили:
– Какой Жилец молодец,
живёт долго,
гуляет по Волге,
сеет да пашет,
хвастается кашей
да руками могучими.
Нет круче его
никого на свете
(это знают даже дети).
Но вот однажды
(не один раз, а дважды)
его поборол Илья,
и молва богатыря
наградила велико!
А Жилец возьми бы и сникни,
так нет же,
жив как прежде:
сеет и пашет,
на дуде играет, пляшет
и ждёт царской воли.
– Сидеть бы тебе в неволе! —
мирской народ судачит.
(Это что-нибудь да значит?)
– А то! На воле скучно,
а в яме получше, —
отвечает царь Горох.
– Да что б ты, батька, издох! —
желает ему Жилец
и ведёт под венец
Настасью русскую красу.
Золоту её косу
по корень срезает
и строго так бает:
– Не ходи краше царицы,
а то будешь материться
из-за серых облаков! —
сказал Жилец и был таков
(увез семью в Сибирску глушь).
– Ну уж? —
народ дивился
и отчаянно постился,
чтоб на свете дольше жить,
и царю верней служить.
*
Волки солнце подгоняют,
но лишь время злое знает,
как текут наши года.
Не увидим никогда,
где схоронил жену и внуков
дедок Жилец. Но та порука
была замечена людьми.
Царской морде донесли:
– Царь Горох тридцать второй,
говорят, в лесу есть свой
дядька маг и чародей,
а ведь лет ему… длинней