И заходит во светлу гридню,
И приходит старый, Богу молится,
На все стороны поклоняется,
Челом бьет ниже пояса:
«Уж ты здравствуешь, князь стольнокиевский!
Уж ты здравствуешь, Апраксия-королевична!
Поздравляем вас с победою немалою.
Залетали ль сюда добры молодцы,
По имени и Алешенька Попович млад
Со своей дружинушкой хороброю?»
Отвечает ему князь стольнокиевский:
«Заезжали добры молодцы ко тем честным
монастырям,
Уж я их к себе в дом да не принял,
И уехали они во далече чисто поле».
И сказал тут стар казак:
«Собери-тко-ся, князь Владимир, почестен пир,
Позови-тко-ся Алешу Поповича на почестен пир,
Посади-тко-ся Алешу во большо место
И уподчуй-ка-ся Алешу зеленым вином,
Зеленым вином да медом сладкиим,
И подари-тко-ся Алешу подарочком великиим.
И прошла уж славушка немалая
Про того Алешеньку Поповича
До той орды до великия,
До той Литвы до поганыя,
До того Батея Батеевича». —
«Да кого же нам послать за Алешенькой,
Да попросить его на почестей пир?
И послать нам Добрынюшку Никитича».
И поехал Добрынюшка Никитич млад.
Не дошедши, Добрынюшка низко кланялся:
«Уж ты гой еси, Алеша Попович млад!
Поедем-ка-ся во красен Киев-град,
Ко ласкову князю ко Владимиру,
Хлеба-соли есть да пива с медом пить,
И хочет тебя князь пожаловать».
Ответ держит Алеша Попович млад:
«На приезде гостя не употчевал,
На отъезде гостя не употчевать».
Говорит тут Добрынюшка во второй након:
«Поедем, Алешенька, во красен Киев-град
Хлеба-соли есть, пива с медом пить,
И подарит тебя князь подарочком хорошим.
Да еще звал тебя старый казак
Илья Муромец сын Иванович,
Да звал тебя Дунаюшко Иванович,
Да звал тебя Василий Касимеров,
Да звал тебя Потанюшко Хроменький,
Да звал тебя Михайлушко Игнатьевич».
Тогда садился Алеша на добра коня
С той дружинушкой хороброю,
Поехали они во далече чисто поле,
Ко тому ко граду ко Киеву,
И заезжают они не дорожкой, не воротами,
А скакали через стены городовые,
Мимо тое башенки наугольные,
Ко тому же ко двору княженецкому.
Не ясен сокол с воздуху спускается,
А удалы добры молодцы
Со своих коней соскакивают —
У того же столба у точеного,
У того же колечка золоченого;
А оставили коней неприказанных, непривязанных.
Выходил тут на крыльцо старый казак
Со князем со Владимиром, со княгинюшкой Апраксиею;
По колено-то у Апраксии наряжены ноги в золоте,
А по локоть-то руки в скатном жемчуге,
На груди у Апраксии камень и цены ему нет.
Не дошедши, Апраксия низко поклонилася
И тому же Алешеньке Поповичу:
«Уж многодетно здравствуй, ясен сокол,
А по имени Алешенька Попович млад!
Победил ты немало силы нонь,
И слободил ты наш красен Киев-град
От того ли Василия Прекрасного;
Чем тебя мы станем теперь, Алешу, жаловать?
Пожаловать нам села с приселками,
А города с пригородками!
И тебе будет казна не затворена,
И пожалуй-ка-ся ты к нам на почестен стол».
И брала Алешеньку за белу руку
И вела его в гридни столовые,
Садила за столы дубовые,
За скатерти перчатные,
За кушанья сахарные,
За напитки разналивчатые,
За тую же за матушку белу лебедь.
Да сказал же тут Владимир стольнокиевский:
«Слуги верные, наливайте-ткось зелена вина,
А не малую чарочку – в полтора ведра;
Наливайте-ткось еще меду сладкого,
Наливайте-ткось еще пива пьяного,
А всего четыре ведра с половиною».
И принимает Алешенька одною рукой,
И отдает чело на все четыре стороны,
И выпивал Алешенька чары досуха;
А особенно поклонился старику Илье Муромцу,
И тут-то добры молодцы поназванились:
Назвался старый братом старшиим,
А середниим – Добрынюшка Никитич млад,
А в-третьих – Алешенька Попович млад,
И стали Алешеньку тут жаловать:
Села с приселками, города с пригородками,
А казна-то была ему не закрыта.
И ставал тут Алеша на резвы ноги,
И говорил Алеша таково слово:
«Не надоть мне-ка села с приселками,
Не надоть мне города с пригородками,
Не надоть мне золотой казны,
А дай-ка мне волю по городу Киеву,
И чтобы мне-ка кабаки были не заперты,
А в трактирах чтобы гулять дозволялося».
И брал он тут свою дружинушку хорошую да хоробрую
И своих братьицей названых.
И гуляли они времени немало тут, —
Гуляли неделю, гуляли две,
А на третью неделю просыпалися,
И садилися удалы на добрых коней,
Поехали во далече чисто поле,
В то раздольице широкое.
Бой Добрыни с Ильей Муромцем
Ай доселева Рязанюшка слободой слыла,
Уж нонче Рязань слывет городом.
А во той во Рязани да во Великои
Уж жил-то был да торговый гость
На имя Микитушка Романович.
Ай живучи Микитушка престарился,
Престарился Микитушка, преставился.
Оставалась у Микиты любима семья,
Любима семья да молода жена;
Оставалось у Микиты да чадо милое,
Чадо милое у Микитушки любимое
На имя Добрынюшка Микитич млад,
Малешенек оставался да все глупешенек,
Уж стал Добрынюшка ровно трех годов.
Прошло времечка тут много, прокатилося,
Уж стал-то Добрыня да семи годов,
Уж стал-то Добрынюшка побегивать,
На улочку он стал да похаживать
Да со малыми ребятами всё поигрывать.
Он стал-то ведь ребят приобиживать:
Которого ребенка хватит за руку,
Которого ребенка да хватит за ногу.
Непомерная игра была да вредная, —
Уж вредил-то много он ребятушек.
Отцы-матери да они жалились
На того на Добрынюшку на Микитича.
Ай он стал Добрынюшка лет двенадцати,
Захотелося Добрыне в поле съездити,
Посмотреть-то нонче широка́ поля,
Посмотреть-то раздольицев широкиих,
Испытать бы нонче да коня доброго,
Посмотреть уж сбруи да лошадинои,
Захотелось посмотреть платьица богатырского.
Надевал он нонче латы богатырские:
«Посмотри-ко ты, матушка родимая,
Нахожу ли я да на богатыря?»
Ой сговорил он матушке родимои:
«Дай-ко мне, матушка, благословленьице
Уж ехать бы мне во чисто поле
Посмотреть-то раздольица широкого,
Посмотреть-то шоломя окатисто».
Говорит ему матушка таково слово:
«Уж ты ой еси, дитя мое рожоное!
Ты малешенек, Добрынюшка, глупешенек
Да неполного ума да пути-разума».
Ай говорил-то Добрыня да во второй након,
Уж падал-то ей да во резвы ноги:
«Уж хочется, матушка, ехать во чисто поле,
Посмотреть-то мне раздолья широкого».
Он уже падал-то нонче во третей након:
«Уж ты дай, матушка, благословленьице
С буйной головы мне до резвых ног».
Заплакала Омельфа да Тимофеевна:
«Не хотелось бы спустить тебя, чадо милое, —
Не знаешь ты ухватки богатырскои,
Не слыхал ты весточки богатырскои,
Не спроведал ты силы богатырскои».
Еще дала ему матушка благословленьице
Да с буйной-то главы да все до резвых ног.
Распростился Добрыня с матушкой,
Он пошел-то на конюшен двор,
Уздал-то, седлал коня доброго,
Подстегивал двенадцать подпруг шелковых,
Тринадцату подпругу через степь лошадиную.
Он брал с собой палицу тяжелую,
Не малу – не велику да сорока пудов;
Он брал копейце беструменское,
Беструменское копьице долгомерное;
Уж брал он сабельку да вострую,
Вострую-то сабельку не кровавленую.
Скакал Добрынюшка на добра коня[…].
Да не видели поездки богатырскои.
Прошла славушка да всё великая
По всем-то землям, по всем городам,
Дошла та славушка до города до Мурома,
До старого казака да Ильи Муромца.
А седучи старо́й он не мог сидеть,
Скочил-то старо́й да на резвы ноги,
Да умом-то своим он ро́змышлял:
«Доселева Рязань да слободой слыла,
Отчего же нонче словет она городом?»
Пошел-то старо́й да одеватися.
Надевал он на себя да платье цветное,
Надевал он на себя кунью шубочку[…],
Опоясочку опоясывал во пятьсот рублей,
Шапочку-курчавочку во пятьсот рублей:
«Да пускай-то бьют, грабят ведь,
Как у старого нонче силы не по-прежнему,
Как у старого догадки не по-прежнему,
Борода-то бела да голова седа».
Как уздал-то, седлал да коня доброго,
Подстегивал двенадцать подпруг шелковых,
Тринадцату тянул через степь лошадиную,
Да не ради басы, да ради крепости,
Уж той прикрепы да богатырскои.
Он скакал старой да на добра коня.
Ай ступал Илья да во стремена,
Во те же во стремена во булатные,
Да садился он на добра коня,
Да поехал-то нонче да по чисту полю,
По тому же по раздольицу по широкому, —
Уж пыль-то была нонче да все столбом валит.
Выезжал он на шоломя на окатисто
Да смотрел он на Рязань да на Великую:
Хорошо-то Рязанюшка да изукрашена,
Красным золотом Рязань да испосажена,
Скатным жемчугом она да вся украшена.
Приезжает во Рязанюшку во Великую,
Играют тут маленьки ребятушка.
Говорил-то старой да таково слово:
«Еще где то вдовиное подворьице,
Еще где живет Омельфа да Тимофеевна?»
Ай говорят-то уж маленьки ребятушка:
«Уж эвоно вдовиное подворьице,
И не мало – не велико, на семи верстах».
Приезжал он к Омельфе да Тимофеевне,
Кричал-то, зычал громким голосом:
«Уж ты ой еси, Омельфа да Тимофеевна!
Уж ты дай мне нонче да такова борца,
Уж на имя Добрынюшку Микитича».