И держи-тко мою золоту казну,
Золоту казну держи по надобью:
Не служи-тко ты Князю Владимиру,
Да служи-тко ты собаке царю Калину».
Говорил Илья да таковы слова:
«Ай не сяду я с тобой да за единый, стол,
Не буду есть твоих яствушек сахарниих,
Не буду пить твоих питьицев медвяныих,
Не буду носить твоей одежи драгоценный,
Не буду держать твоей бессчетной золотой казны,
Не буду служить тебе, собаке царю Калину,
Еще буду служить я за веру, за отечество,
А и буду стоять за стольный Киев-град,
А буду стоять за церкви за господний,
А буду стоять за князя за Владимира
И со той Апраксой-королевичной».
Тут старый казак да Илья Муромец,
Он выходит со палатки полотняноей
Да ушел в раздольицо в чисто поле;
Да теснить стали его татары-ты поганые,
Хотят обневолить старого казака Илью Муромца.
А у старого казака Ильи Муромца
При соби да не случилось-то доспехов крепкиих,
Нечем-то ему с татарами да попротивиться.
Старый казак да Илья Муромец,
Видит он - дело не малое;
Да схватил татарина он за ноги,
Тако стал татарином помахивать,
Стал он бить татар татарином,
И от него татары стали бегати,
И прошел он сквозь всю силушку татарскую,
Вышел он в раздольицо чисто поле,
Да он бросил-то татарина да в сторону,
То идет он по раздольицу чисту полю.
При соби-то нет коня да богатырского,
При соби-то нет доспехов крепкиих.
Засвистал в свисток, Илья, он богатырский,
Услыхал его добрый конь да во чистом поле,
Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.
Еще старый казак да Илья Муромец,
Как садился он да на добра коня
И поехал по раздольицу чисту полю,
Выскочил он да на гору на высокую,
Посмотрел-то под восточную он сторону,
А и под той - ли под восточной под сторонушкой
А и у тех ли у шатров у белыих
Стоят добры кони богатырские.
А тут старый-от казак да Илья Муромец,
Опустился он да со добра коня,
Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Наложил он стрелочку каленую,
И он спущал ту стрелочку во бел шатер,
Говорил Илья да таковы слова:
«А лети-тко, стрелочка каленая,
А лети-тко, стрелочка, во бел шатер,
Да сыми-тко крышу со бела шатра,
Да пади-тко, стрелка, на белы груди
К моему ко батюшке ко крестному,
И проголзни-ко гю груди ты по белые,
Сделай-ко ты сцапину да маленьку,
Маленьку сцапинку да невеликую,
Он и спит там, прохлаждается,
А мне здесь-то одному да мало можется».
И он спустил как эту тетивочку шелковую,
Да спустил он эту стрелочку каленую,
Да просвиснула как эта стрелочка каленая
Да во тот во славныи во бел шатер,
Она сняла крышу со бела шатра,
Пала она, стрелка, на белы груди
К тому ли-то Самсону ко Самойловичу,
По белой груди ведь стрелочка проголзнула,
Сделала она да сцапинку-то маленькую
А и тут славный богатырь святорусский,
А и Самсон-то ведь Самойлович,
Пробудился-то Самсон от крепка сна,
Пораскинул свои очи ясные;
Да как снята крыша со бела шатра,
Пролетела стрелка шо белой труди.
Она сцапиночку сделала да на белой груди,
И он скорешенько стал на резвы ноги,
Говорит Самсон да таковы слова;
«Ай же, славные мои богатыри вы святорусские!
Вы скорешенько седлайте-тко добрых коней,
Да садитесь-тко вы на добрых коней!
Мне от крестничка да от любимого
Прилетели-то подарочки да нелюбимые:
Долетела стрелочка каленая
Через мой-то славный бел шатер,
Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
Да проголзнула-то стрелка - но белой груди,
Она сцапинку-то дала по белой груди,
Только мал у сцапинку-то дала невеликую;
Погодился мне, Самсону, крест на вороте,
Крест на вороте шести пудов;
Есть бы не был крест да на моей груди,
Оторвало бы мне буйну голову».
Тут богатыри все святорусские
Скоро ведь седлали да добрых коней,
И садились молодцы да на добрых коней,
И поехали раздольицем чистым полем
Ко тому ко городу ко Киеву,
Ко тым они силам ко татарскиим.
А со той горы да со высокие
Усмотрел-то старыя казак да Илья Муромец:
А то едут ведь богатыри чистым полем
А то, едут ведь на добрых конях.
Испустился он с горы высокий,
И подъехал он, к богатырям ко святорусским, -
Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый.
И приехали они ко силушке татарскоей,
Прицустили коней бргатырскиих,
Стали бить-то силушку татарскую,
Притоптали тут всю силушку великую.
И приехали к палатке полотняноей,
А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.
Говорят-то как богатыри да святорусские:
«А срубить-то буйную головушку
А тому собаке царю Калину».
Говорил старый казак да Илья Муромец:
«А почто рубить ему да буйная головушка?
Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град
Да и ко славному ко князю ко Владимиру».
Привезли его, собаку царя Калина,
А во тот во славный Киев-град
Да ко славному ко князю ко Владимиру.
Привели его в палату белокаменну
Да ко славному ко князю ко Владимиру.
То Владимир-князь да стольно-киевский,
Он берет собаку за белы руки
И садил его за столики дубовые,
Кормил его ествушкой сахарною
Да поил питьецем медвяныим.
Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
«Ай же ты, Владимир-князь да стольно-киевский!
Не сруби-тко мне да буйной головы.
Мы напишем промеж собой записи великие:
Буду тебе платить дани век и по веку,
А тебе-то, князю я Владимиру!»
А тут той старинке и славу поют,
А по ты их мест старинка и покончилась.
МАМАЕВО ПОБОИЩЕ
Из-за моря, моря синего,
Из-за тех же гор из-за высоких,
Из-за тех же лесов темных,
Из-за той же сторонушки восточный
Не темная туча поднималася -
С силой Мамай соряжается
На тот же на красен Киев-град
И, хочет красен Киев в полон взять.
И брал он себе силы много-множество -
Сорок царей и сорок царевичей,
Сорок королей и сорок королевичей,
И за всяким визирем по сту тысячей,
Да брал своего зятя любимого,
Своего Василия Прекрасного,
И брал за ним силы-войска триста тысячей,
А за самим за собой войска счету не было.
И не матушка ли орда подымалася,
Мать сыра земля от войска потрясалася;
В конном топище красного солнца не видать было,
А светлый - месяц от пару конского померкнул весь, -
Заметно было - в городе во Киеве.
Дошла до Мамая славушка немалая,
Будто в том же городе во Киеве
Будто не стало Ильи Муромца,
Будто все сильные богатыри
Во чисто поле разъехались.
И подходила сила Мамаева
Ко тому же ко чисту полю,
Ко тому ли раздольицу широкому.
Не дошедши они до города до Киева в двухстах верстах,
Развернули шатры белополотняные,
Разостали они войском в лагере,
И поставили они кругом, войска стражу строгую.
И говорил тут Мамай таково слово:
«Уж ты гой еси, любимый зять Василий Прекрасный!
Ты садись-ка, Василий, на ременчат стул
И пиши-тко, дитятко, ты ярлыки скорописные,
Не на бумаге пиши, не пером, не чернилами,
А пиши-тко-ся ты на красном бархате,
Ты печатай-ка заголовья красн золотом,
А по самой середке Чистым серебром,
А уж мы высадим, подпишем скатным жемчугом,
А на углах-то посадим по камню самоцветному,
Чтобы тем камням цены не было;
А пиши ты на бархате не ласково,
Со угрозами пиши с великими,
Пиши, не давай сроку ни на время ни на малое».
И писал тут ярлыки любимый зять.
И говорил тут любимый зять таково слово:
«Уж ты гой еси, батюшка Мамай, строгий царь!
Мы кого пошлем посла во Киев-град?»
Говорил Мамай таково слово:
«Уж ты гой еси; любимый зять!
Тебе-ка ехать во красен Киев-град,
А самому остаться в белополотняном шатре
Со своим войском с любимыим».
Садился тут Василий на добра коня,
Поехал Василий во Киев-град,
Не дорогой ехал, не воротам и,
Через стены скакал городовые,
Мимо башенки те наугольный,
Подъезжает ко двору, ко княжескому,
И соскакивал с добра коня удалой,
Заходил же он на красно крыльцо,
Заходил же он во светлу гридню,
И подходил он к столам дубовыим
И клал ярлыки те скорописчатые.
И подходил тут Владимир стольно-киевский
И брал ярлыки скорописчатые.
Как в ту пору да во то время
Не ясен сокол да подымается,
А приехал старый во Киев-град;
Забегает старый на красно крыльцо,
Заходит старый во светлу, гридню,
А Владимир стольно-киевский
Горючьми слезами уливается;
Не подымаются у его белы руки,
Не глядят у его очи ясные;
Говорил же он тут таково слово:
«Ты бери-тко-ся, старый, ярлыки скорописчатые,
Ты читай-ка их скоро-наскоро -
И что в ярлыках тех написано,
И что на бархате напечатано».
И начал старый читать скоро-наскоро,
Сам читал, а головушкой поматывал,
Даже горючи слезы покатилися.
И вслух читал, все слышали,
А что же в ярлыках написано,
И сроку в ярлыках не дано:
«Не спущу из Киева ни старого, ни малого,
А самого Владимира будут тянуть очи косицами,
А язык-то теменем, - с живого кожу драть буду;
А княгинюшку Апраксию возьму за Василия Прекрасного».
Тогда говорил стар казак таково слово:
«Уж ты гой еси, посланник, строгий царь!
Уж ты дай-ка-ся мне сроку на три года». -
«А не дам я вам сроку на три года». -