чисто, поле;
Мы уж станем с тобой да нонь стрелятися,
Мы во дальнюю, примету да во злачень перстень».
И пошли-де они да во чисто поле.
И положила Настасья перстень да на буйну главу
А тому же Дунаю сыну Ивановичу;
Отошла-де она да за три поприща;
А и стреляла она да луком ярым-е, -
Еще надвое перстень да расколупится,
Половинка половиночки не убьет же.
Тут и стал-де стрелять опеть Дунаюшко:
А перв-от раз стрелял, дак он не дострелил,
А втор-от раз стрелял, дак он перестрелял.
А и тут-то Дунаю да за беду пришло,
За велику досаду да показа лося;
А метит-де Настасью да он уж третий раз.
Говорила Настасья да королевична:
«Уж ты ой, тихой Дунай, ты да сын Иванович!
А и не жаль мне князя да со княгинею,
И не жаль сёго мне да свету белого:
Только жаль мне в утробе да млада отрока».
А тому-то Дунай да не поверовал;
Он прямо спустил Настасье во белы груди, -
Тут и падала Настасья да на сыру землю.
Он уж скоро-де падал Настасье на белы груди, -
Он уж скоро порол да груди белые;
Он и Скоро смотрел да ретиво сердцо;
Он нашел во утробы да млада отрока:
На лбу у него подпись-то подписана:
«А был бы младень этот силен на земли».
А тут-то Дунаю да за беду стало,
За велику досаду да показ а лося;
Становия ведь уж он свое, востро копье
Тупым-де концом да во сыру землю,
Он и сам говорил да таково слово:
«Протеки от меня и от жены моей,
Протеки от меня, да славный тихой Дон».
Подпирался ведь он да на востро копье, -
Еще тут-то Дунаю да смерть случилася.
А затем-то Дунаю да нонь славы поют,
А славы-то поют да старины скажут.
МИХАИЛ ДАНИЛОВИЧ
Во стольном было городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира
Завелося столованьице, почестей пир,
На многих князей, на бояров
И насильных могучиих богатырей.
Много на пиру есть князей-бояр,
И сильных могучиих богатырей,
И много поляниц удалыих.
Светлый день идет ко вечеру,
Почестей пир идет навеселе,
Красно солнышко катилося ко западу.
Все на пиру наедалися,
Все на честном напивалися,-
Все на пиру сидят хвастают;
Иный хвастает золотой казной,
Иный хвастает молодой женой,
Иный хвалится своим добрым конем,
Иный хвалится своей силой богатырскою.
На том на честном пиру
Выставал удалый добрый молодец,
Старый Данила Игнатьевич,
Скидывал с буйной головы своей пухов колпак
И клонил голову князю Владимиру,
Сам говорит таково слово:
«Ай же ты, Владимир-князь стольно-киевский!
Благослови меня во старцы постричься
И во схимию посхимиться».
Говорит ему Владимир-князь стольно-киевский:
«Ай же ты, старый Данила Игнатьевич!
Не благословлю тебя в старцы постричься
И во схимию посхимиться:
Как проведают все орды неверные
И все короли нечестивые,
Что на Руси богатыри во старцы постригаются,
Станут на нас они накалиться».
Говорит ему старый Данила Игнатьевич:
«Ай же ты, Владимир-князь стольно-киевский!
Теперичу есть у меня молодой сын,
Молодой сын Михаила Данильевич,
Михайла Данильевич шести годов;
Ай докуль не проведают короли нечестивые,
Той поры будет девяти годов;
А докуль они снаряжаются,
Той поры будет двенадцати;
Так будет сильнее меня и могутнее».
И благословил его Владимир-князь
В старцы постричься и схимию посхимиться.
Еще прошло времени три года,
И наполнилось времени девять лет;
Докуда снаряжались цари и орды неверные,
Опять прошло времени три года,
И наполнилось всего времени двенадцать лет.
Тут собиралася сила несчетная и несметная
У того короля нечестивого:
Черну ворону в вешний день не облетать,
А серу волку в осенню ночьне обрыскати,
Пятьсот у него полканов-богатырей,
И четыре старосты думныих,
И два палача немилосливых.
Кукуются воры и ликуются:
Они дубья рвут с кореньями,
И мечут высоко под облако,
И подхватывают взад единой рукой.
А сам, собака, похваляется.
И на Киев-град вооружается:
Хочет Киев-град со щитом он взять,
А князей-бояр всех повырубить,
Владимира-князя хочет под меч склонить, -
Под меч склонить и голову срубить,
А княгиню Апраксию хочет за себя он взять;
И хочет голову князя Владимира
Левой ногой своей попинывать,
А правой ручкой княгиню Апраксию
По белым грудям подранивать.
Проведал Владимир-князь стольно-киевский,
Собирал он в Киеве почестей пир.
И много на пиру князей собиралося,
И много сильных могучих богатырей,
И все на пиру пьяны-веселы;
Всё на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Все на пиру сидят-хвастают:
Иный хвастает золотой казной,
Иный хвастает своей силой богатырскою.
Говорит Владимир-князь стольно-киевский:
«Ай же вы, князи-бояры!
Кто бы ехать мог во чисто поле,
Ко тому ко войску нечестивому,
Переписывать силу, пересметывать
И пометочку привезти мне на золот стол?»
Тут больший гуляется за среднего,
А средний туляется за меньшего,
А от меньшего и ответу нет.
А вставал удалый добрый молодец
Из-за стола не из большего и не из меньшего.
Из того стола из окольного,
Молодой Михайла Данильевич;
Скидывал с буйной головы пухов колпак,
Поклонился свету князю Владимиру.
Говорил ему таково слово:
«Ай же ты, Владимир-князь стольно-киевский!
Благослови меня ехать во чисто поле
Ко тому ко войску нечестивому,
Переписывать силу, пересметывать
И пометочку привезти тебе на золот стол».
Говорит Владимир-князь стольно-киевский:
«Ты смолода, глуздырь, не попурхивай,
А есть сильнее тебя и могутнее».
И говорит Владимир второй након:
«Ай же вы, могучие богатыри и поляницы удалые!
Кто у вас может ехать ко войску нечестивому,
Переписывать силу, пересметывать
И пометочку привезти на золот стол ко мне?»
Тут больший туляется за среднего,
А средний гуляется за меньшего,
А от меньшего и ответу нет.
Выставал тут удалый добрый молодец,
Молодой Михайла Данильевич,
Говорил он таково слово:
«Благослови меня ехать во-чисто поле;
Ко тому ко войску нечестивому,
Переписывать силу, пересметывать
И пометочку привезти к тебе на золот стол».
И благословил его Владимир столыго-киевский
Ко войску нечестивому поехати.
Стал Михаила Данильевич во чисто поле справляться:
Взял из погреба коня батюшкова,
И катал-валял его по три росы вечерниих
И по три росы раноутрепниих,
Кормил коня пшеною белояровой,
И поил изварою медвяною,
И стал крутиться во платьице родительско -
Ехать далече во чисто поле;
Надевал он латы родительски, -
Латы ему были тесноваты;
И саблю брал родительску, -
Сабля ему была легковата;
Обседлыв коня он и обуздывал,
И садился он на добра коня,
И поехал он во чисто поле,
Не путями он поехал, не воротами,
А поехал он через стену городовую,
И поехал мимо пустыни родителя,
В которой родитель богу молится,
Получить благословение родителя
Ехать во чисто поле ко войску нечестивому.
И выходил его родитель из пустыни,
Старый Данила Игнатьевич,
И плечом подымал он под тую грудь,
Под тую грудь лошадиную,
И остановил ее с ходу быстрого.
И говорит ему Михаила Данильевич:
«Свет государь мои батюшке!
Благослови меня поехать во чисто поле,
Ко тому ко войску нечестивому,
Переписывать силу, пересметывать
И пометочку привезти ко князю Владимиру».
И говорил ему Данила Игнатьевич:
«Ты послушай, дорого мое чадо любимое!
Ты послушай наказаньице родителя:
Будешь как у войска нечестивого,
Не давай своему сердцу воли вольный,
Не заезжай в середку в матицу
А руби ты силу с одного края».
Тут поехал Михаила Данильевич
Во чисто поле ко войску нечестивому,
И стал рубить он с одного края,
Сек-рубил силу, три дни и три ночи,
Хлеба-соли не едаючи,
Ключевой воды не пиваючи
И себе отдыху не даваючи.
Воспроговорит его добрый конь:
«Мой ты, хозяин любимыий!
Ты отъедь от войска нечестивого,
Затекли мои очи ясные
Поганою кровью татарскою,
И не могу носить тебя, богатыря,
По тому ли по войску нечестивому».
И отъехал Михаила Данильевич
От того ли войска нечестивого под Бугру-гору,
И сам он стал есть и пить,
Насыпал коню пшены белояровой,
И накрошил ему калачиков крупивчатых,
И сам он стал опочев держать,
И заспал Михайла Данильевич во крепкий сон,
И спал Михайла Данильевич
Три дня и три ночи.
А той поры его добрый коны
Ходил-скакал на Бугру-гору
И глядел-смотрел на войско нечестивое,
Что поганые татарове делали.
А поганые татарове делали:
Копали три рва, три погреба глубокиих,
И ставили рогатины звериные,
И поверху затягивали полотнами холщовыми,
И засыпали песками рудо-желтыми.
Тут скочил Михайла со крепкого сна,
И стоит его добрый конь прикручинившись:
Уши у него были повешены,
Глаза его были в земь потуплены.
Воспроговорит Михайла Данильевич:
«Ох ты, волчья сыть, травяной мешок!
Ты чего стоишь прикручинившись,
Пшеница у тебя не зобана
И калачики у тебя не едены?»
Говорит ему его добрый конь:
Недосуг мне было ни есть, ни пить,