А щапливы щеголихи в Ярославе-городи,
А дешёвы поцелуи в Белозерской стороне,
А сладки напитки во Питере.
А мхи-ты, болота ко синю морю,
А щельё-каменьё ко сиверику.
А широки иодолы пудожаночки,
А и дублёны сарафаны во Онеге по реки,
Толстобрюхие бабенки лешмозерочки,
А и пучеглазые бабенки пошозёрочки.
А Дунай, Дунай, Дунай,
Да боле петь вперед не знай.
СУРОВЕЦ-СУЗДАЛЕЦ
В старые веки, прежние,
Не в нынешние времена, последние,
Как жил на Руси Суровей молодец,
Суровей богатырь, он Суроженин,
По роду города Суздаля,
Сын отца - гостя богатого.
Охочь он ездить, за охотою,
За гусями, за лебедями,
За серыми за утицами.
Ездит день до вечера,
А покушать молодцу нечего.
Как наехал во чистом поле на сырой дуб,
Сырой дуб, еще не простой,
Не простой, - корокольчестой:
Что на том дубу сидит черный вран.
Черный вран, птица вещая;
Он снимает с себя крепкий лук,
Крепкий лук и калену стрелу,
Он накладвает на тетивочку шелковую,
Хочет стрелить по верх дерева,
Хочет убить черна ворона,
Черна ворона, птицу вещую и
Что возговорит ему черный вран,
Черный вран, птица вещая:
«Гой еси ты, Суровей молодец,
Суровей богатырь, еще Суроженин.
Тебе меня убить, - не корысть получить:
Мясом моим не накушаться,
Кровью моей не напитися,
Перьям моим, не тешиться.
Ин я тебе вестку скажу,
Вестку скажу, вестку радостную:
Как далече-далече во чистом поле,
А дале того во зеленых лугах,
Как стоит тамо Курбан-царь,
Еще Курбан-царь да и Курбанович,
Со всею силою могучею,
Что со всей ли поляницею удалою;
Что стоит он широкими рвами окопавшися,
Земляным валом оградившися».
Молодецкое сердце не утерпчивое,
Разгоралася кровь богатырская,
Он бьет коня по крутым бедрам, -
Подымается его добрый, конь
Выше дерев а стоячего,
Ниже облака ходячего,
Горы и долы между ног пускает.
Быстрые реки перепрыгивает,
Широкие раздолья хвостом устилает,
По земле бежит - земля дрожит,
В лесу раздается, на нивах чуть.
Он взял-поскакал во чистые поля,
Во чистые поля, еще к Курбану-царю,
Еще к Курбану-царю да и к Курбановичу.
Первый ров его бог перенес,
Другой ров его конь перескочил,
В третий ров он обрушился,
Его добрый конь набрюшился:
Ай что взяли-прискакали удалы молодцы,
Под леву руку, взяли двадцать человек,
Под праву руку взяли его сорок человек.
Поперек подхватили - еще сметы нет.
Взяли - повели еще к Курбану-царю,
Еще к Курбану-царю да и Курбановичу.
Молодецкое сердце разъярилося,
Богатырская кровь разыгралася,
Как взял он татарина за волосы,
Да как учал татарином помахивати,
Как куда побежит, тамо улица лежит,
Где повернется, тамо площадью:
И где пробился, молодец, он до белого шатра.
Что до белого шатра и до Курбана-царя.
Как возмолится ему Курбан-царь:
«Ты гои еси, Суровец молодец,
Суровец богатырь и Суроженин!
Погляди-ко ты, что в книге написано:
Что не велено вам князей казнить,
Что князей казнить и царей убивать».
КОНСТАНТИН САУЛОВИЧ
Царь Саул Леванидович
Поехал за море синее,
В дальну орду, в Половецку землю,
Брать дани и невыплаты.
А царица его проводила
От первого стану до второго,
От второго стану до третьего;
От третьего стану воротилася,
А сама она царю поклонилася:
«Гой еси ты есми, царь Саул,
Царь Саул Леванидович!
А кому мене, царицу, приказываешь,
А кому мене, царицу, наказываешь?
Я остаюсь, царица, черевоста,
Черевоста осталась-на тех порах».
А и только царь слово выговорил,
Царь Сдул Леванидович:
«А и гой еси, царица Азвяковна,
Молода Елена Александровна!
Никому я тебя, царицу, не приказываю,
Не приказываю и не наказываю;
А то коли тебе господи сына даст,
Вспой-вскорми и за мной его пошли,
А то коли тебе господи дочеря даст,
Вспой-вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли:
Поеду я на двенадцать лет».
Вскоре после его царице бог сына даст,
Поп приходил со молитвою,
Имя дает Костентинушком Сауловичем,
А и царское дитя не по годам расчет,
А и царско дитя не по месяцам,
А который ребенок двадцати годов.
Он, Костентинушка, семи годков.
Присадила его матушка грамоте учиться:
Скоро ему грамота далася и писать научился.
Будет он, Костентинушка, десяти годов,
Стал-та по улицам похаживати,
Стал с ребятами шутку шутить,
С усатыми, с бородатыми,
А которые ребята двадцати годов
И которые во полутридцати;
А все ведь дети Княженецкие,
А все-та ведь дети боярские,
И все-та ведь дети дворянские,
Еще ли дети купецкие.
Он шутки шутит не по-ребячьи,
Он творки творил не по маленьким:
Которого возьмет за руку,
Из плеча тому руку выломит;
И которого заденет за ногу,
По гузна ногу оторвет прочь;
И которого хватит поперек хребта.
Тот кричит-ревет, окорачь ползет,
Без головы домой придет.
Князи-бояра дивуются
И все Купцы богатые:
«А что это у нас за урод растет?
Что это у нас за вы…?»
Доносили оне жалобу великую
Как бы той царице Азвяковне,
Молоды Елены Александровне.
В та поры скоро завела его матушка во теремы свои,
Того ли млада Костентинушка Сауловича,
Стала его журить-бранить,
А журить-бранить, на ум учить,
На ум учить смиренно жить.
А млад Костентин сын Саулович
Только у матушки выспросил:
«Гой еси, матушка, молоды Елена Александровна,
Есть ли у мене, на роду батюшка?»
Говорила царица Азвяковна,
Молоды Елена Александровна:
«Гой еси, мое чадо милоя,
А и ты, младой Костентинушка Саулович!
Есть у тебе на роду батюшка,
Царь Саул Леванидович;
Поехал он за море синея,
В дальну орду, в Половецку землю,
Брать дани-невыплаты,
А поехал он на двенадцать лет;
Я осталася черевоста,
А черевоста; осталась на тех порах.
Только ему, царю, слово выговорила:
«А кому меня, царицу, приказываешь и наказываешь?»
Только лишь царь слово выговорил:
«Никому я тебе, царицу, не приказываю и не наказываю:
А то коли тебе господь сына даст,
Ты де вспой-вскорми, сына за мной пошли;
А то коли тебе господи дочеря даст,
Вспой-вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли ».
Много царевич не спрашивает,
Выходил на крылечко на красное:
«Конюхи-приспешники!
Оседлайте скоро мне добра коня.
Под то седелечко черкасское,
А в задней луке и в передней луке
По тирону по каменю,
По дорогу по самоцветному;
А не для ради меня, молодца, басы, -
Для-ради богатырские крепости,
Для-ради пути, для дороженьки.
Для-ради темной ночи осенней,
Чтобы видеть при пути-дороженьки
Темна ночь до бела света».
А й только ведь матушка видела:
Ставал во стремя вальящатое,
Садился во седелечко черкасское;
Только он в ворота выехал, -
В чистом поле дым столбом;
А и только с собою ружье везет,
А везет он палицу тяжкую,
А и медну литу в триста пуд.
И наехал часовню, зашел богу молитися;
А от той часовни три дороги лежат:
А и перва дорога написана,
А написана дорога вправо,
Кто этой дорогой поедет,
Конь будет сыт, самому - смерть;
А другою крайнею дорогою левою,
Кто этой дорогой поедет,
Молодец сам будет сыт, конь голоден;
А середнею дорогой поедет -
Убит будет смертью напрасною.
В та поры богатырское сердце разъярилося,
Могучи плечи расходилися,
Молодой Костентинушка Саулович,
Поехал он дорогою среднею,
Доезжать до реки Смородины.
А в та поры Кунгур-царь перевозится
Со темя ли татары погаными,
Тут Костентинушка Саулович
Зачал татаров с краю бить
Тою палицею тяжкою,
Он бьется-дерется целый день,
Не пиваючи, не едаючи,
Ни на малый час отдыхаючи.
День к вечеру вечеряется,
Уж красное солнце закатается,
Молодой Костентинушка Саулович
Отъехал от татар прочь,
Где бы молодцу опочив держать,
Опочив держать и коня кормить.
А ко утру заря занимается,
А и младой Костентинушка Саулович,
Он, молодец, ото сна подымается,
Утренней росой умывается,
Белым полотном утирается,
На восток он богу молится.
Скоро-де садится на добра коня,
Поехал он ко Смородине-реки.
А и туто татары догадалися,
Они к Кунгуру-царю пометалися:
«Гой еси ты, Кунгур-царь,
Кунгур-царь Самородович!
Как нам будет детину ловить,
Силы мало осталося у нас?»
А и Кунгур-царь Самородович
Научил тех ли татар поганыих
Копати ровы глубокие:
«Заплетайте вы туры высокие,
А ставьте поторчины дубовые,
Колотите вы надолбы железные».
А и тут татары поганые
И копали они ровы глубокие,
Заплетали туры высокие,
Ставили поторчины дубовые,
Колотили надолбы железные.
А поутру рано-ранешенько,
На светлой заре, рано-утренней,
На всходе красного солнышка,
Выезжал удалой добрый молодец,
Младый Костентинушка Саулович.
А и бегает-скачет с одной стороны
И завернется на другу сторону,
Усмотрел их татарские вымыслы,
Тамо татар а просто стоят;