Тут ведь все татарочки-ти ослепли.
Тут и стала Марья думу думати,
Еще как попасть дана святую Русь.
И пошла тут Марья дочь Юрьевна,
Дошла до лесов да до дремучиих;
От земли стоят лесы-ти ведь до неба;
Не можно Марье умом подумати,
А не то попасть да на святую Русь.
Поклонилась лесам она низешенько:
«Уж вы ой еси, лесы дремучие!
Разодвиньтесь вы, лесы-ти, надвое,
Пропустите меня да на святую Русь,
Еще за труды-ти я вам заплачу».
Говорят тут лесы-ти дремучие:
«Уж ты ой еси, Марья ты дочь Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон божий,
Не сронила ты с главы да златых венцей».
Разодвинулись лесы-ти ведь надвое;
Тут прошла Марья-та дочь Юрьевна,
Положила шапочку-ту золоту,
И поклонилась лесам она низешенько:
«Уж вы ой еси, лесы дремучие!
Вы задвиньтесь, лесы, пуще старого,
Пуще старого да пуще прежнего;
Чтобы не прошел Возьяк да Котобрульевич»,
И пошла тут Марья дочь Юрьевна,
Дошла до гор да до высокиих;
От земли тут стоят горы-ти до неба;
Не можно Марьи умом подумати,
А и не то попасть да на святую Русь.
Поклонилась горам она низешенько:
«Уж вы ой еси, торы вы высокие!
Разодвиньтесь вы, горы-ти, надвое,
Пропустите вы меня да на святую Русь;
Еще за труды-ти я вам заплачу».
Говорят тут горы-ти высокие:
«Уж ты ой еси, Марья-та дочь Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон божий,
Не сронила ты с главы да золоты венцы».
Пропустили тут Марью-ту дочь Юрьевну.
Она положила тут платьице им за труды,
Поклон ил ася горам она низешенько:
«Уж вы ой еси, горы вы высокие!
Вы задвиньтесь, горы, пуще старого
И пуще старого да пуще прежнего,
Чтобы не прошел Возьяк да Котобрульевич».
Тут пошла тут Марья-та дочь Юрьевна,
Она дошла до матушки Бузынь-реки.
Течет матушка Бузынь-река,
Круты бережки да урываются,
А желты пески да унываются,
Со дна каменье да поворачиват;
Не можно Марьи умом подумати,
Не то попасть да на святую Русь.
Поклонилась тут Марья-та дочь Юрьевна:
«Уж ты ой еси, Бузынь-река!
Становись ты, матушка Бузынь-река,
Переходами-ти частыми,
Перебродами-ти мелкими,
Пропусти меня да на святую Русь;
Еще за труды-ти те заплачу».
Говорит тут матушка Бузынь-река:
«Уж ты ой еси, Марья ты дочь Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон божий,
Не сронила ты с главы да золотых венцей».
И становилась матушка Бузынь-река,
Переходами-ти она частыми,
Перебродами-ти она мелкими.
Тут прошла ведь Марья-та дочь Юрьевна;
Поклонилась она матушке Бузынь-реке:
«Ты тецы-тецы, матушка Бузынь-река,
Пуще старого да пуще прежнего:
Круты бережки да урываются,
А желты пески да унываются,
Со дна каменье да поворачиват».
Она скинула рубашечку бумажную.
Тут пошла ведь Марья-та дочь Юрьевна,
Она дошла до батюшка синя моря, -
На синем-то море плават тут колодника.
«Уж ты ой еси, гнила колодинка?
Приплыви ко мне да ты ко бережку,
Перевези меня да на ту сторону».
Как приплыла гнила колодинка,
Она села, Марья-та дочь Юрьевна,
Она села тут да на колодинку.
Перевезла да ей колодинка
На свою да ей ведь тут на сторону.
Как по утречку тут по раннему
Тут вставит ведь князь Роман Васильевич,
Умывается да ключевой водой,
Утирается да полотенышком;
Говорит тут ведь нянюшкам ведь,
Он ведь верным-то своим служаночкам:
«Уж вы ой еси, вы, нянюшки, вы, манюшки,
Уж вы, верные мои служаночки?
Я поймал будто оленя златорогого,
Златорогого да златошерстного».
Говорят ему нянюшки-ти, манюшки,
Еще верны-ти его служаночки:
«Уж ты ой есь, князь Роман Васильевич?
Не придет ле у нас Марья-та дочь Юрьевна?»
Он пошел тут, князь Роман Васильевич,
Во чисто поле да за охотами.
Он приходит тут ко батюшку синю морю, -
На синём тут море плават ведь колодинка,
На колодинке сидит ведь Марья-та дочь Юрьевна,
Тут берет ведь князь Роман Васильевич,
Он берет ведь ей да за белы руки,
Еще хочет целовать да в сахарны уста.
Говорит тут Марья-та дочь Юрьевна:
«Не бери меня да за белы руки,
Не целуй меня да в сахарны уста;
Я была во той земли да во проклятоей,
Во проклятой и б… безбожноей,
Еще всякой-то я погани наелася,
Я поганого-то духу нахваталася.
Уж ты ой еси, князь Роман Васильевич?
Если я тебе да во люби пришла, -
Ты неси ты платьице тригневное,
Ты тригневное, необновленое.
Если я тебе да не в любви пришла, -
Принеси ты платьице мне черное».
Тому ведь князь Роман Васильевич,
Он тому да не ослышался,
Он пошел ведь к нянюшкам, тут к манюшкам,
Он принес тут платьице тригневное,
Он тригневное, необновленое.
«Ты своди меня да во божью церкву,
Я тогда тебе буду молода жена».
МИХАЙЛО КАЗАРИН
Как из далеча было, из Галичья,
Из Волынца-города из Галичья,
Как ясен сокол вон вылетывал,
Как бы белый кречет вон выпархивал,
Выезжал удача добрый молодец,
Молодой Михайла Казаренин;
А и как конь под ним - как бы лютой зверь,
Он сам на коне - как ясен сокол;
Крепки доспехи на могучих плечах:
Куяк и панцирь - чиста серебра,
А кольчуга на нем красна золота,
А куяку и панцирю цена стоит на сто тысячей;
А кольчуга на нем красна золота -
Кольчуге цена сорок тысячей;
Шелом на буйной голове замычется,
Шелому цена три тысячи;
Копье в руках мурзамецкое, как свеча горит;
Ко левой бедре припоясана сабля вострая,
В долину сабля сажень печатная,
В ширину сабля осьми вершков;
Еще с ним тугой лук разрывчатой,
А цена тому луку три тысячи,
Потому цена луку три тысячи:
Полосы были булатные,
А жилы слоны сохатные,
И рога красна золота,
И тетивочка шелковая,
Белого шелку шемаханского.
И колчан с ним каленых стрел,
А во колчане было полтораста стрел,
Всякая стрела по пяти рублев;
А конь под ним как лютой зверь,
Цены коню сметы нет;
Почему коню цены-сметы нет?
Потому ему цены-сметы нет:
За реку броду не спрашивает,
Он скачет, конь, с берегу на берег,
Котора река шириною пятнадцать верст.
А и едет ко городу Киеву,
Что ко ласкову князю Владимиру,
Чудотворцам в Киеве молитися
И Владимиру-князю поклонитися,
Послужить верою и правдою,
По заочью князю не изменою.
Как и будет он в городе Киеве
Среди двора княженецкого,
Скочил Казаренин со добра коня,
Привязал коня к дубову столбу,
К дубову столбу, к кольцу булатному,
Походил во гридню во светлую,
Ко великому князю Владимиру,
Молился спасу со пречистою,
Поклонился князю со княгинею
И на все четыре стороны.
Говорил ему ласковой Владимир-князь:
«Гой еси, удача доброй молодец!
Откуль приехал, откуль тебя бог принес?
Еще как тебя, молодца, именем зовут?
А по имени тебе можно место дать,
По изотчеству можно пожаловати».
И сказал удалой доброй молодец:
«А зовут меня Михайло Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад».
А в та поры стольный Владимир-князь
Не имел у себя стольников и чашников,
Наливал сам чару зелена вина,
Не велика мера - в полтора ведра,
И проведывает могучего богатыря,
Чтобы выпил чару зелена вина
И турий рог меду сладкого в полтретья ведра.
Принимает Казаренин единой рукой
А и выпил единым духом
И турий рог меду сладкого.
Говорил ему ласковой Владимир-князь:
«Гой еси ты, молоды Михайло Казаренин!
Сослужи ты мне службу заочную:
Съезди ко морю синему,
Настреляй гусей, белых лебедей,
Перелетных серых малых уточек
К моему столу княженецкому.
Долюби я молодца пожалую».
Молоды Михайло Казаренин
Великого князя не ослушался,
Помолился богу, сам и вон пошел;
И садился он на добра коня,
И поехал ко морю синему,
Что на теплы, тихи заводи.
Как и будет у моря синего,
На его счастки великие
Привалила птица к берегу:
Настрелял он гусей, лебедей,
Перелетных серых малых уточек,
Ко его столу княженецкому,
Обвязал он своего добра коня
По могучим плечам до сырой земли
И поехал от моря от синего
Ко стольному городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
Наехал в поле сыр кряковистой дуб,
На дубу сидит тут черны ворон,
С йоги на ногу переступывает,
Он правильна перушка поправливает,
А и ноги, нос, что огонь горят.
А и тут Казаренину за беду стало,
За великую досаду показалося,
Он, Казаренин, дивуется,
Говорил таково слово:
«Сколько по полю я езживал,
По его государевой вотчине,
Такого чуда не наезживал -
И наехал ныне черна ворона».
В та поры Казаренин
Вынимал из налушна
Свой тугой лук,
Из колчана калену стрелу,
Хочет застрелить чёрна ворона.
А и тугой лук свой потягивает,
Калену стрелу поправливает,
И потянул свой тугой лук за ухо,
Калену стрелу семи четвертей.
И завыли рога у туга лука,
Заскрипели полосы булатные.
Чуть было спустит калену стрелу,
Провещится ему черны ворон:
«Гой еси ты, удача доброй молодец!
Не стреляй меня ты, черна ворона,
Моей крови тебе не пить будет,
Моего мяса не есть будет,
Надо мною сердце не изнести,
Скажу я тебе добычу богатырскую:
Поезжай на тору высокую,
Посмотри в раздолья широкие