И увидишь в поле три бела шатра,
И стоит беседа - дорог рыбий зуб;
На беседе сидят три татарина,
Как бы три собаки-наездники.
Перед ними ходит красна девица,
Русская девица-полоняночка,
Молода. Марфа Петровична».
И за то слово Казаренин спохватается,
Не стрелял на дубу черна ворона,
Поехал на гору высокую, -
Смотрел раздолья широкие
И увидел в поле три бела шатра,
Стоит беседа - дорог рыбий зуб:
На беседе сидят три татарина,
Три собаки-наездники,
Перед ними ходит красна девица,
Русская девица-полоняночка,
Молода Марфа Петровична,
Во слезах не может слово молвити,
Добре жалобно причитаючи:
«О злочастная моя буйна голова!
Горе-горькая моя русая коса!
А вечер тебя матушка расчесывала,
Расчесала матушка, заплетала;
Я сама, девица, знаю, ведаю,
Расплетать будет моя руса коса
Трем татарам-наездникам».
Они те-та речи, татары, договаривают,
А первой татарин проговорит:
«Не плачь, девица, душа красная,
Не скорби, девица, лица белого!
Азделу-татарину достанешься.
Не продам тебе, девицу, дешево,
Отдам за сына любимого,
За мирного сына в Золотой Орде».
Со тыя горы со высокия,
Как ясен сокол напущается
На синем море на гуси и лебеди,
Во чистом поле напущается
Молодой Михайло Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад:
Приправил он своего добра коня,
Принастегивал богатырского,
И в руке копье мурзамецкое:
Первого татарина копьем сколол,
Другого собаку конем стоптал,
Третьего - о сыру землю.
Скочил Казаренин с добра коня,
Сохватил девицу за белы ручки,
Русску девицу-полоняночку,
Повел девицу во бел шатер.
Как чуть с девицею ему грех творить,
А грех творить, с ней блуд блудить.
Расплачется красная девица:
«А не честь твоя молодецкая, богатырская
Не спросил ни дядины, ни вотчины;
Княженецкая ль дочь и боярская,
Была я дочи гостиная,
Из Волынца-города из Галичья,
Молода Марфа Петровична».
И за то слово Казаренин спохватается;
«Гой еси, душа, красная девица,
Молода Марфа Петровична!
А ты по роду мне родна сестра.
И ты как татарам досталася,
Ты как трем собакам-наездникам?»
Говорит ему родная сестра:
«Я вечер гуляла в зеленом саду
Со своей сударынею-матушкою.
Как из далеча, из чиста поля,.
Как черны вороны налетывали,
Набегали тут три татарина-наездники,
Полонили меня, красну девицу,
Повезли меня во чисто поле:
А я так татарам досталася,
Трем собакам-наездникам».
Молоды Михайло Казаренин
Собирает в шатрах злата-серебра,
Он кладет в те сумы переметные,
Переметные сыромятные,
И берет беседу - дорог рыбий зуб;
Посадил девицу на добра коня,
На русского богатырского,
Сам садился на татарского,
Как бы двух коней в поводу повел
И поехал к городу Киеву.
Въезжает в стольный Киев-град,
А и стольники, приворотники
Доложили князю Владимиру,
Что приехал Михайло Казаренин.
Поколь Михайло снял со добра коня
Свою сестрицу родимую
И привязал четырех коней к дубову столбу,
Идут послы от князя Владимира,
Велят идти Михайле во светлу гридню.
Приходил Казаренин во светлу гридню
Со своею сестрицею родимою,
Молится спасову образу,
Кланяется князю Владимиру и княгине Апраксевне:
«Здравствуй ты, ласковой сударь Владимир-князь,
Со душою княгинею Апраксевною!
Куда ты мене послал, то сослужил:
Настрелял гусей, белых лебедей
И перелетных серых малых уточек.
А и сам в добыче богатырский:
Убил в поле трех Татаринов,
Трех собак-наездников,
И сестру родную у них выручил,
Молоду Марфу Петровичну».
Владимир-князь стольной киевской
Стал о том светел-радошен;
Наливал чару зелёна вина в полтора ведра
И турий рог меду сладкого в полтретья ведра,
Подносил Михайле Казаренину;
Принимает он, Михайло, единой рукой
И выпил единым духом.
В та поры пошли о, ни на широкой двор,
Пошел князь и со княгинею,
Смотрел его добрых коней,
Добрых коней татарскиих;
Велел тут князь со добра коня птиц обрать,
И велел снимать сумы сыромятные,
Относить во светлы гридни,
Берет беседу - дорог рыбий зуб,
А и коней поставить велел по стойлам своим;
Говорит тут ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, удача: доброй молодец.
Молодой Михайло Казаренин,
А Казаренин, душа Петрович млад!
У мене есть три ста жеребцов,
И три любимы жеребца,
А нет такова единого жеребца.
Исполать тебе, добру молодцу,
Что служишь князю верою и правдою!»
КОРОЛЕВИЧИ ИЗ КРЯКОВА
Из того было из города, из Крякова,
С того славного села да со Березова,
А со тою ли со улицы Рогатицы,
Из того подворья богатырского
Охоч ездить молодец был за охоткою;
А и стрелял-то да и гусей-лёбедей,
Стрелял малых перелетных серых утушек.
То он ездил по раздольицу чисту полю
Целый день с утра ездил - до вечера,
Да и не наехал он ни гуся он, ни лебедя,
Да и ни малого да перелетного утенушка.
Он по другой день ездил с утра до пабедья
Он подъехал-то ко синему ко морюшку,
Насмотрел две белых две лебедушки:
Да на той ли как на тихоей забереге,
Да на том зёленоем на затресье
Плавают две лебеди, колыблются.
Становил-то он коня да богатырского,
А свой тугой лук разрывчатой отстегивал
От того от правого от стремечка булатного;
Наложил-то он и стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Хотит подстрелить двух белыих лебедушек.
Воспроговорили белые лебедушки,
Проязычили языком человеческим:
«Ты удаленькой дородный добрый молодец,
Ай ты, славный богатырь святорусский!
Хоть нас подстрелишь, двух белыих лебедушек,
Не укрятаешь плеча могучего,
Не утешишь сердца молодецкого.
Не дви лебеди мы есть да не дви белыих;
Есть две девушки да есть две красныих,
Две прекрасныих Настасьи Митриевичны.
Мы летаем-то от пана от поганого,
Мы летаем поры-времени по три году,
Улетели мы за синее за морюшко.
Поезжай-ка ты в раздольице чисто поле,
Да и ко славному ко городу ко Киеву,
Да и ко ласкову князю ко Владимиру:
А и Владимир-князь, он ест-то, пьет и прохлаждается,
И над собой невзгодушки не ведает.
Как поедешь ты раздольицем чистым полем,
Да приедешь ты к сыру дубу крякновисту,
Насмотри-ка птицу во сыром дубе;
Сидит птица черной ворон во сыром дубе,
Перьицо у ворона черным-черно,
Крыльицо у ворона белым-бело,
Перьица распущены до матушки сырой земли».
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
На коне сидит, сам пораздумался:
«Хоть-то подстрелю двух белыих лебедушек,
Да и побью я две головки бесповинныих,
Не укрятаю плеча могучего,
Не утешу сердца молодецкого».
Он сымает эту стрелочку каленую,
Отпустил тетивочку шелковеньку,
А и свой тугой лук разрывчатый пристегивал
А и ко правому ко стремечку булатному,
Да и поехал он раздольицем чистым полем
А и ко славному ко городу ко Киеву.
Подъезжал он ко сыру дубу крякновисту,
Насмотрел он птицу черна ворона;
Сидит птица черный ворон во сыром дубе,
Перьицо у ворона черным-черно,
Крыльицо у ворона белым-бело,
А и распущены перьица до матушки сырой земли:
Эдакою птицы на свете не видано,
А и на белоем да и не слыхано.
Молодой Петрой Петрович, королевской сын,
Он от правого от стремечка булатного
Отстегнул свой тугой лук разрывчатой,
Наложил он стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Говорил-то молодец да и таковы слова:
«Я подстрелю эту птицу черна ворона,
Его кровь-то расточу да по сыру дубу,
Его тушицу спущу я на сыру землю,
Перьицо я распущу да по чисту полю,
Да по тою долинушке широкою».
Воспроговорил-то ворон, птица черная,
Испровещил да языком человеческим:
«Ты, удаленькой дородный добрый молодец,
Славныя богатырь святорусския!
Ты слыхал ли поговорю на святой Руси:
В кельи старца-то убить - так то не спасенье,
Черна ворона подстрелить - то не корысть получить?
Хоть подстрелишь меня, птицу черна ворона,
И порасточишь мою кровь ты по сыру дубу,
Спустишь тушицу на матушку сыру землю, -
Не укрятаешь плеча да ты могучего,
Не утешишь сердца молодецкого.
Поезжай-ко ты во славный стольный Киев-град,
Да и ко славному ко князю ко Владимиру.
А и у славного-то князя у Владимира
Есть почестен пир да и пированьице,
То он ест да пьет да и прохлаждается,
Над собою князь незгодушки не ведает -
То ведь ездит поляничищо в чистом поле,
Она кличет, выкликает поединщика,
Супротив себя да и супротивника,
Из чиста поля да что наездника:
«Он не даст ли мне-ка если поединщика,
Супротив меня да и супротивника,
Из чиста поля да что наездника, -
Разорю я славной стольной Киев-град,
А ще чернедь мужичков-то всех повырублю,
Все божьи церквы-то я на дым спущу,
Самому князю Владимиру я голову срублю
Со Апраксией да королевичной».
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
На добром коне сидит, сам пораздумался:
«То слыхал я поговорю на святой Руси:
В кельи старца-то убить - так то не спасенье,
Черна ворона подстрелить - то не корысть получить.