Как повеют ветры по чисту полю
Во те ли трубы подземельные,
Во те ли потребы глубокие,
На цепях-то бочки зашатаются,
В бочках пиво-то да сколыбается,
Оттого пива не затыкаются.
Да чарку пьешь, а другой хочется,
По третьей-то так ведь душа горит.
У вас в городе во Киеве,
Да копаны погребы глубокие,
А спущены бочки-ты да на землю,
Вы пива пьете да ведь всё затхлые,
Не могу я пива-то ведь в рот-от взять».
Да и то ли князю за бедно стало.
Понесли калачиков круписчатых,
Калач в руку взял, да он и в рот не взял.
Говорил-то Дюк да таково слово:
«Владимир ты, князь да столен-киевский!
А слава велика есть на Киев-град,
На тебя-де, солнышко Владимир-князь,
Как у вас ведь всё да не по-нашему.
Как у нас во городе во Галиче,
У моей государыни у матушки,
Да то печки были все муравленки,
А поды-ты были всё серебряны,
Да помяла были всё шелковые,
Калачики да все круписчаты.
Калачик съешь, другого хочется,
По третьем-то да к ведь душа норит.
А у вас во городе во Киеве
А то печки были все кирпичные,
Поды-ты были ведь все гниляны,
Помяла были всё сосновые.
Калачики да ведь круписчаты,
А калачики да пахнут на хвою,
Не могу калачика я в рот-от взять».
Да и то ли князю за бедно стало.
Из-за того стола из-за дубового,
Выставал Чурилушко сын Плёнкович.
Говорил Чурило таково слово:
«Владимир ты, князь да столен-киевский!
К нам не Дюк Степанович наехал-то,
Налетела ворона погумённая.
Да он у крестьянина да в казаках живёт,
Да он у крестьянина коня угнал,
А и он у крестьянина живота накрал,
А тем животом он похваляется».
Говорил-то Дюк да таково слово:
«Да ай ты, Чурило сухоногоё,
Сухоного Чурило, грабоногоё!
Я своим именьицем-богачеством
Да и ваш-от весь я столен Киев-град
Я продам именьем да и выкуплю».
Говорил Чурило таково слово:
«Владимир ты, князь да столен-киевский!
Посадим-ко мы Дюка во глубок погрёб.
А пошлем-ко Алешу мы Поповича,
Ко Дюку Именьица описывать».
Говорил-то Дюк да таково слово:
«Владимир ты, князь да столен-киевский!
Не посылай-ко Алешеньки Поповича,
А Алешино дело ведь поповское,
Поповско дело не отважноё,
Не описать именья будет в три годы.
Во тех межах ему числа не дать.
Пошли-ко Добрынюшку Никитича.
Добрынине дело ведь купецкое,
Купецко дело всё отважноё,
Опишё именье он в три часа».
Посылали Добрынюшку Никитича.
Садился Добрыня на добра коня,
Поехал Добрыня в славный Галич-град.
Приехал Добрыня в славный Галич-град,
Находил терема-ты самолучшие.
Соходил Добрыня со добра коня,
Заходил Добрыня во высок терём,
Он крест кладёт да по-писаному,
Поклон ведёт да по-ученому,
А бьет челом да на вси стороны.
Тут сидит жена да старо-матерна,
Не много шелку, ведь, вся в золоте.
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты здравствуй, Дюкова ты матушка!»
Говорит жена да старо-матерна:
«А яз-то Дюку ведь не матушка,
А яз-то Дюкова калачница».
Да и то ли Добрыне за бедно стало.
Выходил Добрыня на широкий двор.
Садился Добрыня на добра коня,
Отъезжал Добрыня во чисто поле,
Раздернул шатер белополотняный,
И спал он долог день до вечера,
А темную ночь да и до бела свету.
Поутру вставает он ранешенько,
Садился Добрыня на добра коня,
Приезжал Добрыня в славный Галич-град,
Забирается да дальше прежнего.
Тут сидит жена да старо-матерна,
Не много шелку ведь, вся в золоте.
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты здравствуй, Дюкова ты матушка!»
Говорит жена да старо-матерна:
«Да ты здравствуй, удалый добрый молодец!
А яз-то Дюку ведь не матушка,
Да яз-то Дюкова божатушка».
Говорил Добрыня таково слово:
«Да и ай ты, Дюкова божатушка!
Скажи мне про Дюкову-ту матушку».
Говорит жена да старо-матерна:
«Да и ай ты, удалой добрый молодец!
Да ты в утри стань-ко ты ранешенько,
Да и стань в церкви нищею каликою.
Как первая толпа пройде метельщиков,
Друга толпа пройде лопатников,
Третья толпа пройде подстельщиков,
Расстилают сукна багрецовые,
Идут как тутов а три женщины,
Несут подзонтик-от подсолнечный,
Умей-ко ты тут с ней поздороваться».
Выходил Добрыня на широкий двор,
Садился Добрыня на добра коня,
Отъезжал Добрыня во чисто поле,
Раздернул шатер белополотняный,
Да спал он долог день до вечера,
А темную ночь да до бела свету.
Поутру ставае он ранёшенько,
Садился Добрыня на добра коня,
Приезжал Добрыня в славный Галич-град
Становился в церкви нищею каликою.
Перва толпа прошла метельщиков,
Друга толпа прошла лопатников,
Третья толпа прошла подстельщиков,
Расстилают сукна багрецовые,
Идут как тутова три женщины,
Несут подзонтик-от подсолнечный.
Заходил Добрынюшка на супротивочку,
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты здравствуй, Дюкова ты матушка!
Послал вам Дюк по челомбитьицу,
И всем по поклону вам поставити».
Говорила Дюкова-то матушка:
«Да ты здравствуй, удалой добрый молодец!
Ты коей земли, да ты коей орды,
Коего отца да чьей матери?»
Говорил Добрыня таково слово:
«Я из славного города из Киева,
Молодой Добрынюшка Никитьевич».
Отстояли соборную обеденку,
Пошли как оны да из божьей церквы,
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты ай-те, Дюкова ты матушка!
Послал-то Дюк да сын Степанович
Своего именьица описывать».
Дак-то тут-то Дюкова-та матушка
Завела во клетку во сапожную,
Не мог Добрыня сапогов-то он пересчитать,
Не то что пересчитать, глазами переглядеть,
А и всё сапоги да не держамые.
Завела во клетку во седельнюю,
Не мог Добрыня седел-то пересчитать,
Не то что пересчитать, глазами-то переглядеть
Да всё эти седла не держамые,
А кажно седло стоит пятьсот рублей.
Завела в конюшню во стоялую,
Не мог Добрыня жеребцов-то он пересчитать,
Не то что пересчитать, глазами-то переглядеть
Не какому жеребцу дак он цены не знат,
Завела во погреб сорока сажон.
Не мог-то бочек он пересчитать,
Не то что пересчитать, глазами-то переглядеть,
Да полные бочки красна золота,
А все это злато не держамое.
Дак-то тут Добрыня пораздумался,
Списал он грамоту посольнюю:
«Владимир ты, князь да столен-киевский!
Пошли-тко бумаги сюда три воза,
А пошли сюда да тридцать писчиков,
Не описать именья будет в три года,
Во тех межах буде числа не дать».
Выпущали Дюка тут из погреба,
Да и тут Дюк с Чурилом прирасхвастались,
Ударили да о велик заклад,
О велик заклад, да о пятьсот рублей,-
Щапить-басить да им по три года,
На кажный день да платья сменные.
Поручились по Чурилушке всем Киевом,
Никто по Дюке не ручается.
А то ли Дюку за бедно стало.
Выходил-то Дюк да на царев кабак,
А и брал он три бочки зелена вина,
Говорил-то Дюк да таково слово:
«А и ай вы, голи кабацкие!
Да и пейте вино да вы безденежно,
Ручайтесь по Дюке по Степанове».
Дак-то тут-то голи поручилися.
И они стали щапить-басить по три года,
Прощапили-пробасили они три года,
Пошли к остатнии христосскии заутрены,
Снаряжают Чур и лушку всем Киевом.
Обувал сапожки он зелен сафьян,
Да нос-от шилом и пята востра,
С носу к пяты хоть яйцо кати.
И надевал кафтан он с позументами,
А да пуговки были вольячные,
А лит-то вольяг да красна золота,
По тому лк яблоку по любскому,
А петельки да из семи шелков,
Накладал шляпу с полимажами.
Пошел Чурило во божью церковь,
Все Чурилу поклоняются.
Один-то Дюк да снаряжается,
Обувал он лапти из семи шелков;
Таки были лапти востроносые,
Что ведь нос-от шилом и пята востра,
С носу к пяты хоть яйцо кати;
Во те во носы во лапотные,
Вплётано по камешку по яхонту,
По яхонту по самоцветному,
Пекут лучи да солнопечные,
Не ради красы-басы да молодецкие,
А ради поездки богатырские,
Чтобы днем и ночью видно ехати.
Надел Дюк шубу соболиную,
Под дорогим под зеленым под знаметом,
А пуговки были вольячные,
А лит-то вольяг да красна золота,
Петельки да из семи шелков,
Да и в пуговках были левы-звери,
А петельках были люты змей.
Накладывал он шляпу, семигрянчату,
Пошел-то Дюк Да во божью церковь.
Зарыкали у Дюка тут левы-звери,
Засвистали у Дюка Тут люты змеи,
Да всё тут в Киеве заслушались,
А все тут-то Дюку поклонилися.
«Спасибо ты, Дюк да сын Степанович!
Перещапил Чурилушку ты Пленкова».
Отстояли христосскую заутрену,
Пошли как оне да из божьей церквы,
Да отобрал Дюк с Чурила тут велик заклад,
Велик заклад да ведь пятьсот рублей.
«Да ай ты, Чурило сухоногое!
Сухоного Чурило, грабоногое!
Баси ты, Чурило, веред бабами,
Перед бабами да перед девками, -
А и с нами, с молодцами, ты я в кон нейди».
Говорил Чурило таково слово:
«Молодой ты, боярской Дюк Степанович!
Ударим с тобой мы о велик заклад,
О велик заклад да о пятьсот рублей -
Скакать-то нам да на добрых конях,
Через ту ли скакать через Пучай-реку,
А Пучай-река да ровно три версты».
Поручились по Чурилушке всем Киевом,
А никто-то по Дюке не ручается.
Да голям-то боле не поверили,
А и то ли Дюку за бедно стало.
Выходил-то Дюк да на широкий двор.
Стрелял, он стрелочки каленые,