А калики-то в путь наряжаются,
Просит их тут Владимир-князь
Пожить-побыть тот денек у себе.
Молода княгиня Апраксевна
Вышла из кожуха, как из пропасти
Скоро она убиралася,
Убиралася и наряжалася,
Тут же к ним к столу пришла
С няньками, с мамками
И с сенными красными девицами.
Молоду Касьяну поклоняется
Без стыда, без сорому,
А грех, свой на уме держит.
Молоды Касьян сын Михайлович
Тою рученькой правою размахивает
По тем ествам сахарныим,
Крестом ограждает и благословляет,
Пьют-едят, потешаются.
В та поры молодой Касьян сын Михайлович
Вынимал из сумы книжку свою,
Посмотрел и число показал,
Что «много мы, братцы, пьем-едим, прохлажаемся,
Уже третий день в доходе идет,
И пора нам, молодцы, в путь идти».
Вставали калики на резвы ноги,
Спасову образу молятся
И бьют челом князю Владимиру
С молодой княгиней Апраксевной
За хлеб, за соль его.
И прощаются калики с князем Владимиром
И молодой княгинею Апраксевною.
Собрались оне и в путь пошли.
До своего монастыря Боголюбова,
И до пустыни Ефимьевы.
То старина, то и деянье.
ИВАН ГОСТИНЫЙ СЫН
В стольном в городе во Киеве,
У славного князя Владимира
Было пированье - почестный, пир.
Было столованье - почести ый стол
На многи князи, бояра
И на русские могучие богатыри,
И гости богатые.
Будет день в половину дня,
Будет пир во полупире,
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает:
«Гой еси, князи и бояра,
И все русские могучие богатыри!
Есть ли в Киеве таков человек,
Кто б похвалился на три ста жеребцов,
На три ста жеребцов и на три жеребца похваленые:
Сив жеребец, да кологрив жеребец,
И который полонён Воронко во Большой орде, -
Полонил Илья Муромец, сын Иванович,
Как у молода Тугарина Змеёвича, -
Из Киева бежать до Чернигова
Два девяносто-то мерных верст,
Промеж обедней и заутренею?»
Как бы большой за меньшого хоронится,
От меньшого ему тут, князю, ответу нету.
Из того стола княженецкого,
Из той скамьи богатырския,
Выступается Иван Гостиный сын
И скочил на свое место богатырское,
Да кричит он, Иван, зычным голосом:
«Гой еси ты, сударь, ласковый Владимир-князь!
Нет у тебя в Киеве охотников,
А и быть перед князем невольником!
Я похвалюсь на три ста жеребцов,
И на три жеребца похваленые:
А сив жеребец, да кологрив жеребец,
Да третий жеребец - полонен Воронко,
Да который полонен во Большой орде,
Полонил Илья Муромец, сын Иванович,
Как у молода Тугарина Змеевича;
Ехать дорога не ближняя,
И скакать из Киева до Чернигова
Два девяносто-то мерных верст,
Промежду обедни и заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие,
А бьюсь я, Иван, о велик заклад,
Не о сте рублях, не о тысячу -
О своей буйной голове».
За князя Владимира держат поруки крепкие
Все тут князи и бояра,
Тута-де гости-корабельщики.
Закладу оне за князя кладут на сто тысячей;
А никто-де тут за Ивана поруки не держит, -
Пригодился тут владыка черниговский:
А и он-то за Ивана поруку держит,
Те он поруки крепкие.
Крепкие на сто тысячей.
Подписался молодой Иван Гостиный сын,
Он выпил чару зелена вина в полтора ведра,
Походил он на конюшну белодубову
Ко своему доброму коню,
К бурочку-косматочку, троелеточку
Падал ему в правое копытечко,
Плачет Иван, что река течет:
«Гой еси ты, мой добрый конь,
Бурочко - косматочко, троелеточко!
Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь
А пробил я, Иван, буйну голову свою,
Со тобою, добрым конем;
Бился с князем о велик заклад:
А не о сте рублях, не о тысячу,
Бился с ним о сте тысячей,
Захвастался на три ста жеребцов,
И на три жеребца похваленые:
Сив жеребец да кологрив жеребец,
И третий жеребец - полонен Воронко, -
Бегати-скакать на добрых конях,
Из Киева скакать до Чернигова
Промежду обедни, заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие».
Провещится ему добрый конь,
Бурочко-косматочко, троелеуочко,
Человеческим русским языком:
«Гой еси, хозяин ласковый мой!
Ни о чем ты, Иван, не печалуйся:
Сива жеребца того не боюсь,
Кологрива жеребца того не блюдусь,
В задор войду - у Воронка уйду.
Только меня води по три зори,
Медвяною сытою пои
И сорочинским пшеном корми.
И пройдут те дни срочные,
И те часы урочные,
Придет от князя грозен посол
По тебя-та, Ивана Гостиного;
Чтобы бегати-скакати на добрых на конях;
Не седлай ты меня, Иван, добра коня,
Только берись за шелков поводок;
Поведешь по двору княженецкому,
Вздень на себя шубу соболиную,
Да котора шуба в три тысячи,
Пуговки в пять тысячей;
Поведешь по двору княженецкому,
А стану-де я, бурко, передом ходить,
Копытами за шубу посапывати
И по черному соболю выхватывати,
На все стороны побрасывати, -
Князи-бояра подивуются;
И ты будешь жив - шубу наживешь,
А не будешь жив - будто нашивал».
По сказанному и по писаному:
От великого князя посол пришел,
А зовет-то Ивана на княженецкий двор,
Скоро-де Иван наряжается
И вздевал на себя шубу соболиную,
Которой шубе цена три тысячи,
А пуговки вольящатые в пять тысячей;
И повел он коня за шелков поводок.
Он будет-де, Иван, середи двора княженецкого,
Стал его бурко передом ходить,
И копытами он за шубу посапывати
И по черному соболю выхватывати,
Он на все стороны побрасывати;
Князи и бояра дивуются,
Купецкие люди засмотрелися.
Зрявкает бурко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному,
Три ста жеребцов испужалися,
С княженецкого двора разбежалися,
Сив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец тот и голову сломил,
Полонен Воронко в Золоту Орду бежит,
Он, хвост подняв, сам всхрапывает.
А князи-то и бояра испужалися,
Все тут люди купецкие,
Окарачь оне по двору наползалися,
А Владимир-князь со княгинею печален стал,
По подполью наползалися.
Кричит сам в окошечко косящатое:
«Гой еси ты, Иван Гостиный сын!
Уведи ты уродья со двора долой,
Просты поруки крепкие,
Записи все изодраные».
В та поры владыка черниговский
У великого князя на почестном пиру
Велел захватить три корабля на быстром Непру,
Велел похватить карабли
С теми товары заморскими:
«А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут».
ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ И НОВГОРОДЦЫ
В славном великом Нове-граде,
А и жил Буслай до девяноста лет;
С Новым-городом жил, не перечился,
Со мужики новгородскими
Поперек словечка не говаривал.
Живучи Буслай состарился,
Состарился и переставился,
После его веку долгого
Оставалося его житье-бытье
И все имение дворянское;
Осталася матера вдова,
Матера Амелфа Тимофеевна,
И оставалося чадо милое,
Молодой сын Василий Буслаевич.
Будет Васенька семи годов,
Отдавала матушка родимая,
Матера вдова Амелфа Тимофеевна,
Учить его во грамоте,
А грамота ему в наук пошла;
Присадила пером его писать,
Письмо Василью в наук пошло:
Отдавала петью учить церковному,
Пенье Василью в наук пошло,
А и нет у нас такова певца
Во славном Нове - городе
Супротив Василья Буслаева!
Поводился ведь Васька Буслаевич
Со пьяницы, со безумницы,
С веселыми, удалами добрыми молодцы,
Допьяна уж стал напиватися,
А и ходя в городе, уродует:
Которого возьмет он за руку,
Из плеча тому руку выдернет;
Которого заденет за ногу,
То из гузна ногу выломит;
Которого хватит поперек хребта,
Тот кричит-ревет, окарачь ползет;
Пошла-то жалоба великая.
А и мужики новгородские, посадские, богатые,
Приносили жалобу оне великую
Матерой вдове Амелфе Тимофеевне
На того на Василья Буслаева;
А и мать-то стала его журить-бранить,
Журить-бранить, его на ум учить.
Журьба Ваське невзлюбилася,
Пошел он, Васька, во высок терем,
Садился Васька на ременчатый стул,
Писал ярлыки скорописчаты,
От мудрости слово поставлено:
«Кто хочет пить и есть из готового,
Валися к Ваське на широкой двор -
Тот пей и ешь готовое
И носи платье разноцветное».
Рассылал те ярлыки со слугой своей
На те вулицы широкие.
И на те частые переулочки.
В то время поставил Васька чаи середи двора,
Наливал чан полон зелена вина,
Опускал он чару в полтора ведра.
Во славном было во Нове-граде
Грамотны люди шли,
Прочитали те ярлыки скорописчаты.
Пошли к Ваське на широкой двор
К тому чану - зелену вину;
Вначале был Костя Новоторженин,
Пришел он, Костя, на широкой двор;
Василий тут его опробовал:
Стал его бити червленым вязом -
В половину было налито
Тяжела свинцу чебурацкого,
Весом тот вяз был во двенадцать пуд, -
А бьет-он Костю по буйной голове,
Стоит тут Костя не шевельнется,
И на буйной голове кудри не тряхнутся.
Говорил Василий сын Буслаевич:
«Гой еси ты, Костя Новоторженин!
А и будь ты мне названый брат,