Пантелей помог подняться крепачу, и оба уставились на что-то скрытое от остальных навалом бурелома. Всеволод, передав поводья Ярки одному из воинов, протолкнулся меж людей. Глянул наземь, на то, что неотрывно рассматривали Пантелей с Кузьмой, и вдруг почувствовал, как воздух покидает его грудь, с тихим свистом проходя сквозь зубы.
Существо, лежащее на палых ветках, имело в себе росту с дюжину локтей, не меньше. Настоящий великан. Вытянутый и худой, со впалыми боками, покрытыми свалявшейся облезлой шерстью, гигант уткнулся мордой в нерукотворный проруб, образованный сплетением хворостин. Обвислый коровий хвост с метелкой безвольно покоился между кривых ног. Седые космы на выпуклом затылке, разметавшись, плавали по поверхности воды. Витые мощные рога нацелились острыми концами в склоны балки.
Всеволод, кашлянув, прочистил горло.
– Вятка, Нимир, быстро ко мне!
Кметы отделились от остальных и, подойдя к воеводе, замерли, тараща глаза на труп лешего у ног. Один из гридей сложил на руке пальцы в знак, охраняющий от сглаза.
– Ты, Вятка, лучше всех читаешь по следам. Проверь, откуда этот ёлс притопал. Нимир, прикроешь ему спину.
Труп был свежим, и Всеволод не стал напоминать об осторожности. Без лишних слов было понятно, что тот, кто расправился с лешим, все еще может гулять поблизости.
– Остальные в круг. Щиты в землю. Видогост, соглядатаев – на уступы.
Даже сейчас, поглощенный страшной находкой, Всеволод не без гордости отметил, что выучка не прошла для дружины даром. Воины действовали быстро и умело. Не досчитав и до пяти, он любовался четким строем воткнутых в землю ростовых щитов. Блестя круглыми умбонами, они образовали вокруг поляны правильное кольцо, ощетинившееся наконечниками копий.
– Тпр-р-ру-у! Тпру-у-у! Зараза! Легче, окоянец!
Верхом спускаясь по откосу, Тютюря нервно натягивал поводья в попытках сдержать сивку. Песчаный склон раздола осыпался и сползал под копытами, заставляя жеребца высоко задирать бабки и крутить головой.
– А, чтоб тебя! Бзыря [33]! Танцор чертов!
Взгляд Калыги упал наземь. Замер. Глаза опричника широко раскрылись.
– О боги, Радогост и Боярагда, что это за стервь такая?
– Ёлс, лесовик, зыбочник, леший, борута – у него много имен. Некоторые даже называют пугалищем и предпочитают думать, что его существование всего лишь бабьи сказки, – сухо бросил Всеволод. Наклонившись, он рассматривал покрытые бурой коркой струпья на спине трупа. Расхлестанные глубокие раны начинались у левого бока чудища и заканчивались на середине правой лопатки, образуя сложный рисунок из засохшей крови. В том, что это следы когтей, Всеволод не сомневался. Как и в том, что свежие влажные выбоины на коже существа были работой воронья. Удивительно только, что на теле не было других отметин: следов волчьих или медвежьих зубов, укусов упырей и прочих трупоедов. Видимо, пал лесовик совсем недавно и, укрытый на дне глубокого яра, еще не успел привлечь крупных хищников. Пока Всеволод разглядывал труп, в овраг спустилась остальная свита Митьки. С ними же был и Петр. Опричники, ворча, спешивались, вразвалочку подходили к атаману – и замирали с раскрытыми ртами. Княжич, увидев лешего, смертельно побледнел, но более ничем не выдал своего испуга. Всеволод, заметив это, одобрительно кивнул. В груди у воеводы шевельнулось чувство, очень похожее на гордость. Из мальчишки при должном обращении все еще мог вырасти настоящий воин.
В отличие от глазеющих опричников, воины из дружины не стремились заглянуть на дно заполненной талой водой и вакорьем ямы. Не спешили подходить к воеводе с приспешниками. Держались в стороне. Причина была проста: некоторым кметам уже доводилось встречаться с ёлсами, защищавшими свои угодья. Смотрители леса безжалостно наказывали тех, кто глумился над природой и осквернял ее альковы. В казармах из уст в уста передавались слухи о безудержной ярости стражей пущи, разрывавших людей голыми руками. О насылаемых ими мороках, оживавших деревьях и зверье, повиновавшемся воле козлорогих. Слухи, которые даже потомственных горожан заставляли относиться к лесному духу с почтением, почти благоговением. И вот теперь один из повелителей леса лежал у ног людей безмолвным хладным трупом. Это не могло не вызвать в сердцах воинов смятение. Кто убил лесовика? Кто смог отважиться на это? И самое главное – у кого достало сил? Подобные вопросы, несомненно, вертелись в головах у гридей, но оставались без ответа. Да и сам воевода задавался ими, ловя на себе встревоженные взгляды воинов. Меж людей пополз приглушенный, смердящий страхом шепоток.
В этот самый момент на поляну вступила Врасопряха. Ведьма. Ксыр, идущий впереди, без особого усилия протиснулся сквозь кольцо воинов, протаривая дорогу для своей хозяйки. Волховуша кинула быстрый взгляд на труп. Склонилась.
– Нужно его перевернуть, – сказала она, не глядя на Всеволода, но, вне сомнений, обращаясь именно к нему.
Воевода кивнул, и пара воинов молча попыталась приподнять останки. Но леший оказался столь тяжел, что понадобилась помощь еще двух человек, дабы совершить задуманное. Тело зыбочника, хрустя валежником, тяжело перевалили на спину. В нос, раздражая обоняние, тут же ударил сладковатый смрад тлена, смешанный с чем-то похожим на запах цветущего дягиля.
– Надо же! Дохлая вонючая козлина. А я-то уж подумал, действительно твои люди сыскали что-то стоящее, – насмешливо, чересчур задорно воскликнул Тютюря.
Сложив руки на груди, он обернулся к остальным опричникам и кивнул на тело.
– Похоже, этот вымесок народился в свет, когда овца в потемках дала вместо барана волку, – попробовал сострить Митька, но никто не засмеялся.
Все неотрывно смотрели на останки существа, раскинувшего на замшелых ветках длинные узловатые руки. Описание Калыги, хоть и несколько упрощенное, вполне соответствовало внешности лесовика. Облик ёлса, несмотря на близость к человеку, действительно смешал в себе черты названных опричником животных.
От блеющей скотинки лешему достались витые рога, раздвоенная верхняя губа, седая борода и выпуклые глаза с вытянутыми зрачками. Волчье племя наградило ёлса острыми зубами и черным треугольником носа. Серая короткая шерсть, имевшая зеленоватый оттенок, оставляла непокрытыми блестевшие от талой воды лицо, живот и грудь лесного чуда. С левой стороны грудины на бледной коже выделялся темный диск соска, а с правой… С правой торс лешего был чудовищно разодран, являя на свет отвратительную рану с лоскутными краями. Сквозь растерзанную шкуру и порванные мышцы проглядывали сломанные, вмятые внутрь ребра. Ужасное увечье окружали странные расползающиеся под кожей жгутики и нити фиолетового цвета. Разрастаясь грибницей, амарантовые волокна пробивались наружу круглыми ярко-оранжевыми бубонами. Сквозь прозрачную пленку пустул просматривалось что-то, что выглядело как молодой опенок. На глазах у растерянных людей одно из крупных вздутий лопнуло, явив на свет подрагивающий на тонкой ножке гриб. Шевелясь, словно живой, он расправил склизкий купол шляпки и замер, красуясь пестрой ядовито-лиловой расцветкой.
– Отойдите от него все. Быстро, – властно сказала Врасопряха, отстраняя раскинутыми в сторону руками не в меру любопытных опричников. Попятилась от лешего сама.
– Мы что ж, поганки испугаемся? Сопливого сморчка? – усмехнулся Горица.
– Это не гриб. По крайней мере, я таких – растущих из покойников – грибов не знаю. К тому же это может быть заразно.
Этих слов волховуши хватило, чтобы толпа немедленно отпрянула.
– А где наш провожатый, где Кузьма? – Всеволод с трудом оторвал взгляд от груди лешего и осмотрел отряд. Строй кметов, расступившись, выплюнул перед собою мужика. Зубы Карася выстукивали отчетливо слышимую дробь, а лицо приобрело землисто-серый цвет. Выглядел зареченец так, словно вот-вот собирался бухнуться в обморок.
– Что скажешь, Кузьма, это и есть твоя Скверна? Ее рук дело?
Шумно сглотнув, зареченец быстро закивал головой, уставившись на невидимую за горизонтом точку. Он всеми силами старался не смотреть за спину воеводы, туда, где на подстилке из вакорья лежали бренные останки чуда. В затянутых поволокой смерти зенках ёлса отражалось быстро смурнеющее небо.
– Чего молчишь? Тебе вопрос задали, беляба [34]!
– Оставь его, Калыга, видишь, человек напуган. Эй, Пантелей, плесни-ка ему водки – и не бреши, что нету. Видел я, как ты свою баклашку в одеялах прячешь. Пусть хлебнет, придет в себя.
В это время вернулись следопыты, и Всеволод вместе с княжичем отошли, чтобы выслушать доклад Вятки. У воняющего трупа остались лишь опричники и волховуша. С потемневшего, затянутого серыми облаками неба, повинуясь изменчивому настроению весны, заморосил противный дождь. Шкуры лошадей, шлемы и зерцала гридей мокро заблестели. Воронье, сидящее на ветках, взъерошило перья, неотрывно наблюдая за людьми. Возмущенно покаркивая, птицы как бы намекали двуногим, что пора бы им убраться восвояси и оставить в покое то, что принадлежало падальщикам по праву.
– Ежели эта искрасна-синяя дрянность и есть зараза, хворь али проклятье, так, может, просто бросим эту стервь? Обойдем стороною, – морщась, предложил Оболь Горица. – Я как на эту мерзостную мерзость гляну, так меня мутить и начинает. Прям выворачивает.
– А может, стоит все-таки сперва узнать, отчего он умер? Не думаешь, что так мы сможем понять хоть что-нибудь об этой, как ты ее назвал… мерзостной мерзости, – холодно возразила Врасопряха.
– Разуй… те глаза, благородная волшебница: у него дыра в груди размером с конскую башку. Все кости в кашу, словно он под набой тарана угодил, – съязвил Синица.
– Ага. Эта козлорогая лесная чудь потому и сдохла, что кто-то его неслабо так боднул, переломав ребра, как плетеную корзину. Не знаю, кто смог такое провернуть, мордун, дрековак али другая какая страховидла, но сдох он именно от этого. Это ж и ежу понятно, – поддержал его Острога.