[37] сеновале. Окольничий разделял их чувства, поэтому остановил отряд, лишь когда совсем стемнело.
На ночлег они расположились, найдя просторную поляну. Место для отдыха предложил Кузьма, и Всеволод не нашел причины отказаться. Тем более, по словам болотника, это было последнее подходящее пристанище на подступах к зареченским трясинам.
Относительно сухая поросшая подорожником и одуванчиком елань зеленым покрывалом расстелилась посреди зарослей ракиты и цветущих кустов пшата. Обрамляющий прогалину кустарник стеной вставал вокруг неглубоких ключевых прудов. Ставков этих, служивших предвестниками недалекого болота, в окрестностях наблюдалось несметное множество. О близости воды тут же заявили тучи комаров и сонмище лягушек. Квакши и жерлянки устроили в сумерках самозабвенное хоровое пение. Над лесом, бередя крыжи макушек ельника голубоватым светом, встала полная луна.
Беды ничто не предвещало.
Всеволоду снова не спалось, и он коротал время в компании кметов. Глядя, как огонь терзает узловатый пень, раздобытый где-то Никитой, воевода все никак не мог понять, почему Врасопряха не выходит у него из головы.
А точнее, те слова, что он сказал ей у переправы через реку. Его обвинения и укоры. В памяти Всеволода все всплывали неприветливые взгляды, которые бросали на морокунью кметы. Не забыл он и недобрый шепоток, постоянно следовавший за колдуньей. Плохо скрываемый страх дружинников, их непонимание и неприязнь. Раз за разом Всеволод прокручивал в уме их разговор на Явнутовой промыти. Постепенно он начал понимать, что в своих поступках по отношению к колдунье не отличался от других. Совсем.
Вина грызла Всеволода голодным псом. Он достаточно хорошо знал себя, чтобы понять: совесть не отпустит, не оставит его в покое. Стыд будет преследовать его до тех пор, пока он не исправит положение, не извинится перед Врасопряхой. Ощущение походило на зуд от подживающей раны: не почесаться и не позабыть.
Не в силах больше выносить подобных раздумий, Всеволод отошел от костра. Пантелей как раз приступил к рассказу новой, пестревшей непристойностями истории, и уход воеводы остался незамеченным.
Тенью проскользнув мимо палаток, окольничий направился к непроницаемым зарослям ракиты, которую болотники имели обыкновение именовать ветлой. Согласно своей прихоти волшебница опять поставила шатер особняком, поодаль от остальных. Для того чтобы добраться до обители колдуньи, воеводе пришлось продираться в темноте сквозь плотное сплетение ветвей. При этом он порядком исцарапался и вдоволь натерпелся хлещущих ударов по лицу. Другой на его месте уже давно повернул бы назад. Но только не Степной Волк. Он был слишком упрям для этого. Не любил отступать.
После очередного трескучего прорыва сквозь кусты ивняк вокруг вдруг расступился, поредел, и воевода вышел на залитый лунным светом берег небольшого озерца. Точнее сказать, небольшого пруда с одним крутым, заросшим камышом берегом и другим – белесым от намытого песка. Одесную от Всеволода кудесница разбила свой шатер. Палатка пряталась позади старой сучковатой ивы, уронившей плакучие косы на поверхность воды. А вот слева… Слева, зайдя по пояс в воду, стояла сама волшебница. Нагая.
Всеволод тут же понял, что из всех моментов предстать с повинной пред колдуньей он выбрал наименее удачный. Сейчас ему бы следовало тихонечко уйти, дабы не будить лихо, но воевода замер и не смел пошевелиться. Ноги окольничего словно приросли к земле. Со стучащим, как набат, сердцем Всеволод ожидал, когда же Врасопряха поднимет взор, заметит его, разоблачит. Он даже думать боялся, что последует за этим. Но глаз не отводил. Не мог.
А она стояла там, среди отраженных водой бликов лунного света, и казалась созданием нереальным. Миражом. Лесной русалкой с усыпанной серебристой пудрой кожей. Стройная, с узкими покатыми плечами и округлыми грудями, украшенными небольшими темными сосками, Врасопряха походила на богиню Ладу – олицетворение юности, весны и красоты. Тихонько напевая, кудесница водила ладонью по воде, едва касаясь ее поверхности тонкими пальцами. Но вот она подняла взгляд и встретилась глазами с Всеволодом. Секунду морокунья смотрела на него с изумлением, затем плюхнулась в воду, скрывшись в ней по самый подбородок.
– Что ты здесь делаешь?! Охальник!
Всеволод опамятовался, очнувшись от прекрасного наваждения.
– Прости, государыня! Не ведал я… Не думал, что ты тут… – Кровь бросилась в лицо воеводе, а уши запылали. Всеволод был почти уверен, что они засветились в темноте. – Повиниться я к тебе пришел, – неловко закончил он.
– За что? За то, что, прокравшись ночью, подглядывать удумал? Срамник!
– Нет! Не за это… То есть теперь, конечно, и за это тоже. Понимаешь, я хотел…
– Увидеть мои цицьки?
– Да… Нет!
Всеволод обхватил голову руками, не зная, куда провалиться со стыда. Жалея, что не остался у костра с остальной дружиной, что оказался слишком совестливым и не захотел ждать утра. Что не ушел сразу… Нет, признался себе Всеволод. Вот об этом он совершенно не жалел.
– Я хотел тебя увидеть, но не ожидал застать вот так, исподвохи, – с искренним раскаянием вымолвил окольничий. – Знаю, я не должен был смотреть. Мне следовало уйти. Прости, виноват я и, ежели не захочешь говорить со мною после этого, пойму. Вот только перед этим выслушай меня, прошу.
Волшебница, убрав с лица мокрую прядку, молча смотрела на воеводу. По взгляду меняющих цвет глаз невозможно было прочесть, о чем думает морокунья.
– Хорошо, – наконец кивнула она. – Но прежде, Всеволод…
– Да?
– Вода довольно холодная. Не мог бы ты принести мою одежду? – Высунув руку из воды, Врасопряха указала на склонившуюся к пруду иву. – Она там, на ветке.
Всеволод подошел к дереву и действительно обнаружил на одном из кривых сучков черное платье волховуши. Там же нашлись: налобный шнурок Врасопряхи с чудною паутинкой, заключенной в латунное кольцо, узорный поясок с подвязанным кошелем, кожаные полусапожки и пара чистых подверток.
– Оставь все здесь, на камне, а сам отвернись, – приказала Врасопряха. Окольничий выполнил все беспрекословно.
Послышались всплеск воды, торопливые шаги и шорох платья.
– Можешь повернуться, – спустя несколько минут сказала ворожея.
Всеволод так и сделал. Волшебница, наклонившись, отжимала свои иссиня-черные кудри и выжидающе смотрела на него глазами, наполненными странным свечением цвета аконита. Всеволод досель еще ни разу не видел у ее чудных глаз такого оттенка и оттого не мог понять, гневается ли она или просто раздражена его непрошеным визитом.
– Ну и что же ты такого хотел сказать мне, воевода, столь важного, что оно не могло подождать наступления утра?
Всеволод неловко кашлянул в кулак, расправил ладонью рубаху на груди. Не зная, как начать разговор, он боялся показаться дерзким хамом. Хотя после того, что случилось, Врасопряха наверняка таковым его и считает. А посему чего уж там… Двум смертям не бывать!
– Я был неправ там, у Явнутовой промыти. Обидел тебя понапрасну. Знаю, Хоровод волхвов от зла нас бережет. Всех людей… да и нелюдей тоже. Конерожденных, волотов [38], псоглавцев… Всех. И ежели бы не вы, не ваши чары, то нечисть темная снова по земле свободно ходить станет, аки по дому своему. Посему выходит, слова мои несправедливы были. Особливо к тебе. По первому зову Ярополка ты пришла, не сомневаясь, не колеблясь ни секунды, готовая помочь. А я отнесся непотребно, с недоверием. Оттого я, Всеволод Никитич, здесь и сейчас прошу прощения у тебя, государыня веда. За недостойные мысли и необдуманные, скорые слова. За непонимание. Прости.
Закончив, Всеволод поклонился ворожее так низко, как сумел. Кудесница изумленно покачала головой.
– Ну надо же. Не ожидала. Не думала, что среди мужчин еще остались те, кто способен меня удивить. Сегодня, воевода, тебе это удалось. Понимаю, чего стоило прийти сюда и произнести эту речь. И я, Врасопряха с Лысого холма, принимаю твои извинения, Всеволод Никитич, с радостью.
Всеволод выпрямился, чувствуя, как упал с сердца тяжкий груз, как сразу стало легче на душе. Развернувшись, он собрался было уходить, но Врасопряха не позволила ему. Ухватив окольничего за рукав, морокунья тихо попросила:
– Подожди. Останься ненадолго. Ты сам говорил, места здесь безлюдные, а впереди вся ночь, и мне немного… одиноко. Поговори со мной.
– А где же Ксыр?
Кудесница неопределенно повела плечами.
– Не знаю. Где-то здесь, держится поблизости. Собираясь искупаться, я отослала его, чтобы не беспокоил. Я ведь и подумать не могла, что подле моего шатра не он один крутиться станет.
Всеволод снова почувствовал, как краска заливает щеки.
Озорно глянув на него, Врасопряха звонко рассмеялась.
– Как легко, оказывается, тебя смутить.
– А тебе, я вижу, по нраву это делать, – проворчал воевода.
– Безумно. К тому же ты это заслужил, хотя я подобному проступку в какой-то мере даже рада.
– Любопытно бы узнать почему.
– Да потому что ты оказался обычным человеком, способным на ошибки, а не тем непогрешимым витязем, о котором люди складывают былины на улицах Марь-города.
– И что ж такого обо мне гуторят?
– Многое. С чего б начать… – Волшебница снова улыбнулась одной из своих лукавых улыбок. – Может быть, с того, как, будучи десятником в дружине Андрогаста, ты самолично, в одиночку змей-горына под Голым-горою зарубил. Или о том, как на Ключ-Камышенском холме сумел договориться с вождями номадемьяр, чтобы совместно дать отпор ордынцам. Или вот моя самая любимая история, как Всеволод Никитич, прославленный Степной Волк, скрал молодку из гарема самого Батри-Бея. Прямо из становища Орды. Интересно, что из всего этого вымысел?
– Почти все, – пожал плечами Всеволод. – Язык – он ведь без костей, оттого и чешут горожане им не умолкая. Не стоит всему верить.
– Ну, кое во что я все-таки поверила. В то, о чем народ не говорит, поскольку это и так видно.