Несмотря на плачевное состояние дороги, ею кто-то пользовался. Тут и там попадались следы присутствия людей. Свежие связки хвороста и пласты дерна латали особо старые участки гати. Новые шесты сменяли сожранные болотом. Оставленные топором зарубки складывались в странные знаки на стволах деревьев. Все указывало на то, что зареченцы хаживали здесь, пусть и нечасто.
На подступах к деревне
– Ох, как вернуся я до дому, так первым делом в баню! Натоплю так, чтоб булыги на каменке потрескивали. И веничка запарю два: березовый и дубовый. И кваску крынку в колодец опущу, чтоб холо-о-одный был. А ты, Видогост, выпил бы сейчас кваску-то? – хитро прищурился Пантелей.
– Не люблю я квас.
– А что так? Предпочитаешь более изыцканные хмели? Заморские? Ну, там, аквавит, рецину, каражарские камысы?
– Нет. Я вообще не люблю браги.
– Даж питный мед? Ни капли?
– Нет.
– И зелено вино?!
– И его. Сказал же тебе: совсем не пью.
– О как! – Обескураженный Пантелей прибавил шагу и поравнялся с Видогостом. Размышляя, десятник немного помолчал. Затем уверенно выдал: – Ну, это ты хватил. Зелено вино, брат, пить нужно. Я б даж сказал, необходимо! Супротив лихоманей и горячек это ж самое оно. Да чего далече за примером-то ходить. Хляди, где мы оказалися: в болоте! Рассаднике зараз, хворей, безобразностей всяких и ядовитых гадов… – Не замедляя шага, Пантелей с отвращением отбросил древком копья квакшу размером с хлебный каравай. – В этой богомерзкой луже сам не заметишь, как пиявица какая нечестивая к заду присосется. Опять же, Скверность неведомая впереди нас ждет. Спросишь, к чему эт я веду…
– Действительно, к чему?
– Так и отвечу. Я вона с кажного утра хлебнул глоточек – и пожалуйста, здоров и бодр, целехонек! А ты что же?! И седмицы не прошло в походе, как у тебя рука оказалася в лубках. А вот пил бы, – нравоучительно заметил Пантелей, – такого б точно не случилось. Сила, брат, она в хмельном духе скрыта!
Дабы продемонстрировать несокрушимую целительную мощь алкоголя, десятник шумно выдохнул в лицо Видогосту. От запаха перегара, в который нежно вплетались луковые нотки, перехватывало дух. На глаза молодого воина навернулись слезы. Не сдержавшись, Видогост закашлялся, до глубины души и обоняния пораженный «чудодейственным» средством Пантелея.
– Во-о как, – удовлетворенно забухтел Пантелей. – Ты даже духа водошного не переносишь. Потому-то недуги всякие к тебе и липнуть, а девки, наоборот, бегут.
– А это-то здесь при чем? – стараясь не дышать, раздраженно поинтересовался Видогост. – Какая связь между брагой и Тешей?
– Так самая что ни на есть прямая! Любой те скажет, что отец семейства, возвернувшийся в хату во хмелю, – это наипервейший признак мужественности. Показатель состоявшегося и уверенного в себе супруга. Что, в свою очередь, являет нам крепкий залог семейных отношений. С таким баба и скандал может устроить, и колотню с последующим пылким примирением. А вот насчет того, кто в рот спиртного не берет, такой уверенности нет. Более того скажу: он видится неискренним и слабым на передок развисляем [51]!
Видогост остановился. Пожевал нижнюю губу, придерживая висящую на перевязи руку, и сделал вывод:
– Брешешь ты все! Несешь лабусню всяку, бо мозгов боги не дали.
– Я?! Да провалиться мне на месте, ежели так!
– Смотри, Пантелей, и впрямь провалишься, – предостерег десятника поравнявшийся с ними воевода.
– Ох, Всеволод Никитич, а у нас тут пересуды насчет…
– Баб и водки? Слышал. Вместо того чтобы попусту языками чесать, лучше подскажите, как, по-вашему, долго еще мы по этой гати мытариться будем?
– Та кто ж его знает, Всеволод Никитич. Я так вообще на разум не приму, пошто зареченцам понадобилось оседать в таком месте. Тут же ж разумному человеку вовек не прижиться. Ни делянки сто́ящей вспахать, ни зверья нормального добыть! Чудные они, эти смерды! А еще, – Пантелей в несвойственной ему манере, появившейся у него с тех пор, как к отряду присоединилась колдунья, понизил голос и добавил: – На этом их болоте бздежом все время пахнет и мошка жопу грызет.
С последним Всеволод был полностью согласен. Роившийся над топью гнус грыз и впрямь нещадно.
Остров вынырнул из тумана неожиданно. Как в сказке появившись перед ними серой невысокой стеной худородного кустарника и кривых, искалеченных скудной землей деревьев. Насколько он велик, можно было лишь догадываться, поскольку седая мгла разъела очертания границ купины. Гать резко пошла вверх, ухватилась сучковатыми лапами за кочки и выбралась на берег. Люди с облегчением вздохнули. Дело шло к закату, и никому не хотелось провести ночь, застряв посреди топей. За несколько минут вырубив небольшую просеку в кустах, гриди построились в походный порядок и вытянули из болота упиравшихся ослов. Как только жерди волокуш заскребли по твердой почве, отряд двинулся дальше.
Едва заметная узкая тропинка очень скоро раздалась вширь, превратившись в почти сносную стегу. Пропитанная влагой почва хоть и расползалась под ногами, но уже не стремилась втянуть в себя сапог. Стало суше. Чахлый кустарник поредел и сменился скупыми, столь же чахлыми березками. Деревца редко где превышали ростом человека, присутствие которого все явственней бросалось в глаза. Тут и там встречались пни срубленных деревьев. Чернели узкие полосы лядинок [52], на которых выжигали торф для последующего земледелия. Разоренными, пустующими гнездами громоздились на перелоге [53] остовы прошлогодних шалашей. В рубленных из лапотника времянках когда-то ночевали крепачи, охраняя свои скудные посевы от посягательств лесного зверья.
Вскоре в сыром болотном воздухе повеяло дымком, и гриди вышли к Барсучьему Логу. Вышли и остановились. Десятники тут же устремились к воеводе.
– Ну и как тебе такое, Всеволод Никитич? – тихо спросил Пантелей, упирая в землю древко копья и подозрительно рассматривая вотчину болотников.
– А что тут скажешь… – Всеволод с интересом оглядел двухсаженную бревенчатую гряду частокола, скребущего остриями небо. – Видывал я остроги, не так сильно напоминавшие крепость, как эта деревня.
– Да уж, вернее и не скажешь. Такое ощущение, что смерды в этом Логе не к пахоте готовятся, а к войне, – с тревогой в голосе заметил Видогост.
– Вполне может быть.
Обитель Кузьмы, окутанная сизым покрывалом дымки, и вправду смотрелась укрепленным детинцем. Судя по ветшалому, украшенному росписью лишайника дереву, окружавший селенье палисад был возведен давно. А вот земляной вал перед ним явно насыпали намедни. Бурая пересыпь болотной грязи, мха и дерна щетинилась остриями кольев. Врытые в землю рожна желтели свежим, еще не успевшим потемнеть срубом. Позади навала, в неглубоком рву, поблескивала мутная вода. Через канаву перекинул бревенчатую спину крепкий мост, который выводил тропу к массивным дубовым воротам. Толстые потемневшие от времени вереи удерживали тяжелые створки воротин, висящих на кованых железных петлях. Венчала сооружение не менее громоздкая охлябина [54]. Под зубчатыми скатами, скрепленные цепью, белели черепа: медвежьи, волчьи, рысьи. Центр костяной связки, раззявив переполненный острыми зубами рот, занимала голова шишиги. Внушительная, локтя два в обхвате. Воевода, знакомый с поверьями болотников, этому не удивился. Он знал: соплеменники Карася верят в наличие души у лесных обитателей. Привязанные нехитрым заговором к черепам, духи бестий были обречены охранять жилища людей от посягательств недругов и нечистой силы. И зареченцев вовсе не смущало, что звери эти, закончившие свой путь кусками мяса в их котлах, вроде как не должны были испытывать к человеку теплых чувств. Тем более вставать на его защиту. Но, как говорится, что двор, то говор. Не ему судить бытие заречных смердов.
Петр подошел к воротам в сопровождении Оболя и Калыги. Облачившись в панцирь с начищенным до блеска зерцалом и островерхий шишак со спадавшей на плечи бармицей, он ничем не отличался от других витязей. Однако Всеволод все равно видел перед собой всего лишь хрупкого мальчишку, любившего ловить пескарей на мелководье и гонять по крышам голубей. Вот только тогда сына Ярополка не окружало столько воинов, а за спиной не возвышалась личная охрана из дворян. Опричники стояли металлическими истуканами, бренча броней и оружием. Тютюря, ни словом не обмолвившийся с воеводой после случая с Некрасом и Чурой, и в этот раз хранил молчание. Впрочем, окольничего это вполне устраивало. Рядиться с атаманом приспешников у Всеволода не было ни желания, ни времени.
– Вот мы и на месте, Всеволод Никитич, – задорным, по-юношески ломким голосом возвестил Петр.
Глаза паренька под откинутой на чело личиной возбужденно блестели. Впервые оказавшись в настоящем воинском походе, он с жадностью ловил каждое мгновение. Мальчишке сейчас все было ново, все в диковинку. Пережитые опасности разом позабылись, а впереди, по его мнению, их ожидали лишь увлекательные приключения. Опасная наивность. Всеволод напомнил себе о необходимости приглядывать за юнцом в оба глаза, но вслух сказал:
– Не стану спорить, княже. Похоже, добрались. Что теперь прикажешь?
Петр ступил вперед и, задрав голову, оглядел ворота. Задержал восхищенный взгляд на связке черепов.
– Э… Может, постучать?
– У меня есть мысль получше.
Махнув Никите, Всеволод подал условный знак. Кмет, ожидавший подобного приказа, вскинул руку и, приложив к губам бронзовый мундштук, протрубил в рог. Протяжный зычный звук вспорол сырой стоячий воздух. Раздирая в клочья тишину, он разошелся по округе неожиданно громким сиплым эхом.
Некоторое время ничего не происходило.
Затем ворота дрогнули и со страшным скрипом распахнулись. Отпершие их мужики хоть и стянули шапки, опростав головы, но даже не подумали кланяться. Смотрели из-под насупленных кустистых бровей неприветливо и косо. Другими словами, вели себя как и любые другие крепачи, к которым нежданно-негаданно нагрянуло княжье войско.