Отряд, высоко подняв алый стяг, вошел в деревню.
Глава 4Барсучий лог
Селяне
Деревенька оказалась небольшой. Едва с дюжину домов, обросших кособоким пристроем. Особняком на отшибе примостились кузня и овин. Неказистые избушки, обитые дубовой драницей и оттого похожие на раскрывшиеся старые шишки, приседали к земле под тяжестью годов и крытых обомшелым тесом крыш. Некоторые избы пустовали, и темные провалы дверей и окон были заколочены плотно пригнанными друг к другу досками.
Все сельцо казалось серым, неуютным, мрачным. Под стать лачугам оказались их обитатели. Немногочисленные селяне, в основном женщины и дети, встречали марьгородцев колючими, хмурыми взглядами на черствых лицах. Их здесь не ждали.
Никто из женщин не вымолвил приветственного слова. Ни один из деревенских ребятишек не бросился оттаскивать брехавших дворовых псов, изо всех сил старавшихся ухватить гридей за пятки. Пара ударов ратовищем решили эту проблему, но вовсе не смягчили лиц болотников.
Постепенно дружина, размешивая подошвами сапог жирную грязь, вышла на центральный перекресток веси. В середине стогны, развесив над Барсучьим Логом размашистые ветви, росла по-настоящему огромная, по-настоящему древняя береза. Под ее могучей кроной и собралась основная часть зареченцев. Неохватный, почерневший у основания ствол дерева имел чудесную резьбу в виде человеческого лика. Нежное женское лицо в обрамлении тяжелых кос словно бы росло из луба, возвышаясь над землей на косую сажень. Несмотря на нанесенные глушине раны и преклонный возраст, дерево лучилось жизнью. Свежая листва березы точно горела зеленым пламенем посередь блеклого селения и окрестных мшарных пустошей. Даже трава у подножия ствола казалась сочней и мягче рыжих тонких стеблей муравы, росшей меж домами. Догадаться о причине столь буйного проявления жизни было несложно. Всеволод и раньше встречал деревья, в которых сметливые крестьяне заключали гай-бога. Взращивали его, поднося дары и вознося молитвы и хвалы. Подобное первобытное верование Хороводом вроде бы не запрещалось, но и не сказать, что волхвы особо радовались обилию плодящихся ручных божков. Однако укрытые в глубине лесов крестьяне плевать хотели на мнение ворожеев. Они твердо верили, что живущий глубоко в старом дереве дух хранит селение от бед, и требовалось нечто большее, чем недовольство морокунов, дабы заставить их отказаться от поклонения кумиру. В любом случае, сейчас это не имело значения. Не для того, чтобы разбираться с верою болотников, сюда пришла дружина.
Сын Ярополка покинул строй и сделал шаг вперед, навстречу оборванной группе селян.
– Гой еси, честной люд! Мое имя Петр. Я сын князя Ярополка, владетеля Марь-города, Варны, Лукорья, а такоже земель от Браяра до Притопья. Включая и ваше поселенье. Кто у вас тут глава?
Стоящая под сенью дерева кучка болотников взбурлила и породила из своих недр невысокого довольно упитанного мужичка преклонных лет. Одетый в перепоясанную вервием рубаху и овчинный кожушок, он щеголял впечатляющей лысиной в обрамлении седых всклокоченных волос. Белые, словно молоко, вихры торчали во все стороны, спускаясь космами по его пухлым щекам. Над розовыми складками шеи из седых зарослей торчал круглый блестящий подбородок, формой и цветом весьма похожий на промытый клубень брюквы. Голубые живые глазки старосты смотрели на Петра преданно и заискивающе.
– Я ито, хозяин. Радощи вас приветствовати во Барсучьем Логе.
Мужичок скрючился в подобострастном, метущем землю поклоне.
– Как звать-то?
– Харитон. Староста тутошний, а такоже и войт, и клятвенник. Все скипетры в одной руце, как в народе говорят. Да и нашто нам более управцев, деревенька-то у нас маленька и скудна.
– Это видно, и впрямь нищебродье царство, – фыркнул Калыга, окинув оценивающим взглядом оборванную серую толпу селян. Заросших потрепанных мужиков, обутых в лапти. Изнуренных женщин, облепленных вцепившейся в юбки чумазой детворой. Сгорбленных летами стариков.
– Такить беды, государь, горести на наши выи сыплются, как просо из худого сита. Словно проклял кто… – Харитон скорбно опустил глаза, перечисляя свалившиеся на деревню несчастья: – Во прошлу годину, егда звезда небесна во болоты пала, по весне заморозок всходы на полях побил. Лето ж хладное сказалось, репа едва на вершок от земли поднялась. А по осени зело дожжи лили, рожь на корню сгнила. Зима тоже выпала мерзучей, лютой. Чума пришла…
– Чума?!
Всеволод с внезапным озарением, прошедшим холодком по спине, кинул взгляд на заколоченные избы. Гриди, заслышав о хвори, тоже принялись беспокойно озираться. Петр, стоявший ближе всех к болотникам, попятился. Калыга зачем-то ухватился за рукоять клинка.
Новость всполошила всех.
– …Людей схоронили с два десятка, буде земля им пухом, – словно ничего не замечая, продолжал плакаться Харитон. – Так шо сами видите, милостивцы, взяти с нас особо неча. Но мы о долге перед князем помним. Да ниспошли ему боги долгих лет, здоровия и сил. Нашему Ярополушке, свету и защите нашей. Как же, как же, поднапряглись, натужились и сдюжили. Собрали подать-то.
Харитон повелительно махнул рукой, и хмурая толпа крестьян разошлась в стороны, точно море, разведенное святым Прокопом. Позади зареченцев, уперев в землю оглобли, стояла груженая телега. За березовой обрешеткой, рядом с грудой шкурок кун, лис и горностаев, лежало несколько мешков из грубого конопляного веретища [55], заполненных зерном, и пузатый обвязанный лыком бочонок.
– Так ты что же, думаешь, мы за тяглом явились? – растерялся Петр.
– Ну а зачем ешо-то? – искренне удивился Харитон.
– А как же Скверна?
– Кака така скверна? – Удивление старосты стало еще проникновенней. Пожалуй, даже чрезмерно. – Нету и не бывало никогда у нас такого. Вот пушнина, вот меда питного барилка, вот пшеницы пять кулей. Все по чести, полное тягло со дворов. А никаких сквернов отродяся мы в княжью скарбницу не платили!
– Ты нам зубы не заговаривай! – вспылил Калыга. – Нашелся облудъ [56]. Как челобитного на княжий двор слать, так горазды, а как ответ за то держать, так в кусты?
– Не гневайся, государь, но мы ничего ведать о том не ведаем и знамать не знамаем, – упрямо повторил староста деревни.
– Ах ты ж, мать твою!..
– Идем со мною, – перебил Митрия Всеволод. Ухватив за рукав Харитона, он проволок его вдоль строя гридей, остановившись перед измученными перемазанными в грязи ослами. Нагнувшись, окольничий откинул полог ткани, накрывавший волокушу. Толпа крестьян испуганно ахнула. Всеволод заметил, что и в хитрых глазках Харитона тоже что-то промелькнуло, но то явно был не страх. Что-то довольно странное отразилось в них, когда он смотрел на труп Кузьмы по прозвищу Карась, уложенный и увязанный на волокуше рядом с разбойным людом.
– Ну что, Харитон, узнаешь соседа али скажешь, что и его отродясь не видел? – тихо вымолвил воевода, пристально следя за деревенским старостой. Мгновение болотник выглядел так, словно собирался расплеваться. Но, справившись с собой, он снова расплылся в по-детски непосредственной, заискивающей улыбке.
– А како же, узнаю́. Ето дурачок наш – Кузма юродивый. Мы-то всё гадали, куда он подевался, а оно виш как вышло… убитай. Ох, сердяга горемычный.
– Хочешь сказать, это не вы его за помощью в Марь-город отрядили? – грозно спросил Калыга.
Харитон удивленно захлопал глазами.
– Истина в устах ваших, боярин. Нихуды мы яво не посылали. Да и на кой нам это?
– Как же так? – воскликнул Петр. – А Скверна, страшная беда, что вам грозит? Ее что, тоже нет? Выходит, с твоих слов, мы зря сюда притопали? Коней лишились, людей сгубили, спеша к вам на подмогу, и все понапрасну?
Харитон в недоумении развел руками.
– Надеюся, государи, вы не слишком-то внемляли речам Кузьмы. Ущербный бедолага, видно, совсем ума лишился, нес несмыслый бред.
– Бессмысленный бред, говоришь? – Всеволод припомнил разговор с зареченцем у костра. Его слова о том, что не все в деревне будут рады видеть у себя дружину. Похоже, Кузьма был прав.
Харитон продолжал гнуть свое:
– Вестимо, кажный в Логе вам скажет, что наш Карась всегда был недалек умом, а как зимой его жинка с дочерями от мора сгинули, так и вовсе тронулся рассудком. Маялся по округе, как пришибленный, всё небылицы плел, выдумывал разное. Ну а седмицу тому назад и вовсе пропал.
– И что же вы не стали искать своего рядовича[57]?
– Так ведь изумок [58] он, что с такого взяти. Ох, батюшки, неужто вы к нам из-за его россказней явились?! – всплеснул руками староста, изобразив удивление так правдоподобно, что в простодушие его поверил бы кто угодно.
Но не Всеволод. Уж больно много нестыковок и странностей происходило в Барсучьем Логе. В придачу ко всему, он успел хоть немного, но узнать Кузьму. Зареченец был не безумнее, чем любой другой.
Стоя рядом с трясущим брылями старостой, воевода все раздумывал, как быть с этим скользким ужом. В его лжи окольничий не сомневался. Но попробуй докажи, что старый льстец баснословит. Так как лучше поступить? Пойти на хитрость, попытавшись обманом вывести Харитона на чистую воду? Или, может, прижать его, взяв угрозой и нахрапом? Всеволод мельком глянул на расплывшееся в улыбке лицо болотника и понял: этот тертый калач не отступит, будет упорствовать в своих «незнамах» до конца. Судя по смурным собранным лицам остальных зареченцев, он не один сохранял в том твердость. Идея о допросе «с пристрастием» отпала сама собой. В то же время всплывал другой вопрос: становилось интересно, что накрепко сплотило деревенских? Почему они так неприветливы даже для лесных жителей? Почему смотрят на дружину исподлобья, словно на врагов? Сейчас у Всеволода не было на то ответа, и он посчитал, что разумнее всего будет подыграть. Возможно, у расслабившегося, потерявшего бдительность Харитона удастся разузнать больше, а посему…