Всеволод тяжело опустился на крыльцо из необструганных плах. Замшелые, гнилые расщепы блестели утренней росой. Холодная влага, тут же пропитав ткань штанов, неприятно захолодила кожу. Впрочем, Всеволод сейчас готов был сесть хоть в лужу. После ночного боя ноги его больше не держали.
Отовсюду несло гарью, болью и болотом. Здесь всегда пахло болотом.
Пытаясь избавиться от металлического привкуса на языке, Всеволод сплюнул, но мерзкое ощущение ржавчины во рту осталось. Несмотря на студеный утренний воздух, докучала удушливая, лежащая на груди тяжесть. Опасливо попробовав глубоко вдохнуть, Всеволод охнул. Колющий прострел под ребрами не позволил воздуху проникнуть в легкие. Осторожно переведя дыхание, он оперся на рукоять меча, воткнутого острием в землю. Отстраненно заметил, как на востоке из глубин трясины выплывает солнце. Яркий глаз светила, опутанный лентами тумана, гнал прочь повисший над Заречьем предрассветный сумрак.
«Надо же. Вот не чаял, что оно снова взойдет. Не после такой ночи», – опустошенно подумал Всеволод с каким-то внутренним отупением, вызванным вовсе не усталостью. Не только ею.
Вытянув перед собой ладонь, он с усилием подавил сотрясавшую пальцы дрожь. На другой руке воевода только сейчас заметил темно-красные подсыхающие потеки, которыми был измазан разорванный рукав кольчуги. Бурые пятна ползли по стеганке, спускаясь к локтю, где переходили в алые разводы, покрывавшие наруч и ладонь. Боли он не чувствовал.
«Это не моя кровь… Или все-таки моя? А, какая, к чертям, разница? – Всеволод обвел отрешенным взглядом Барсучий Лог – вернее, то, что от него осталось. – И когда все пошло не так? Что я должен был сделать, чтобы не допустить этого?»
Рядом с окольничим, шатаясь от усталости, проковыляли Миролюб и Борислав. Кметы волокли изуродованные, растерзанные трупы зареченцев. Одно из тел принадлежало худенькому русоволосому ребенку – возможно, одному из тех, кто встречал отряд Всеволода в их первое посещение деревни. Тогда в васильковых глазах подростка сквозило любопытство, смешанное с восхищением и толикой страха. Теперь же в них застыла пустота.
Вытащив тела в центр площади, кметы присовокупили их к остальным мертвецам.
«Ничего. Я ничего не смог бы сделать, – крепко сжав зубы, понял Всеволод. – Никто не смог бы!»
Жижа хлюпала, булькала и стонала у них под ногами. Стенания болота перемежались хриплым, надсадным дыханием гридей и шипением горящей смолы, роняемой в воду многочисленными факелами. Отряд, кляня трясину, летел по ночному кёлёку со всех ног. Кольчуги, щиты и оружие бряцали на бегу, а пот, стекавший из-под шлемов, ел глаза. Ведущий дружину Прокуд, которому выдали холщовую рубаху и штаны, уже не сопротивлялся, не исходил показной злобой, а, наоборот, со слезами на глазах просил «милостивцев» поторопиться. Охваченный страхом за родных, он прокладывал самый короткий путь. Заставлял гридей двигаться по пояс в ледяной воде. Однако никто не возражал. Все уже слышали, что происходит в выраставшей на глазах деревне. Разрозненные звуки могли быть только треском выламываемых ставень и дверей, дикими, выворачивающими душу криками людей, ревом пирующего зверья… Все видели зарево пожара, красным куполом вставшее над селом, очертившее островерхие силуэты крыш.
Выступив к Барсучьему Логу, Всеволод взял с собою две неполные десятки, оставив на Гнилом Куте раненых, опричников и Петра. Во-первых, воевода не желал ждать, пока спесивцы продерут глаза, оденутся и соизволят к ним присоединиться. Во-вторых, он еще не настолько сошел с ума, чтобы тащить наследника марьгородского престола в неизведанную гущу боя. Мальчишка, конечно же, скандалил, хотел идти с ними, но Всеволод остался непреклонен. По счастью, окольничего поддержал Калыга, и Петру не осталось ничего другого, кроме как смириться. А еще с дружиной шла колдунья и, конечно, Ксыр. Выходя с Гнилого Кута, окольничий полагал, что их сил окажется достаточно. Но теперь, оказавшись в непосредственной близости от деревни, он начал в этом сомневаться.
– Поторопитеся, голубчики! Поднажмите! Пошибчей! Недалече-то совсем осталося! – причитал Прокуд, покуда последние из кметов выбирались из болота на твердую землю. Далее последовал еще один отчаянный рывок – и вот уже они оказались перед мостом, брошенным над черной лентой рва. Как ни странно, но ворота деревни – наиболее уязвимое, по мнению Всеволода, место в палисаде – уцелели. Вместо них разрушенной оказалась часть стены в полусотне шагов от резных верей. Туда, гремя железом, и устремились гриди. Пробегая вдоль прясел, они слышали, как за стеной частокола горит, стреляя искрами, чья-то изба. Как раздаются сдавленные людские крики. Звучали они теперь намного реже, чем несколько минут назад, и это пугало Всеволода более всего.
Дыра, к которой подошли воины, оказалась несколько саженей в поперечнике. Вал перед нею превратился в грязное месиво, испещренное множеством следов и глубоких борозд. По земле словно протащили что-то тяжеленное. Что-то, что изломало колья засеки и вывернуло бревна частокола из земли. Многие стволы оказались завалены вовнутрь, являя взору кметов темную щербину в прясле. Свет от пожара не проникал в пространство за тыном, и оттого оно выглядело входом в мрачную пещеру.
– Вятка, проверь, что там со следами? – попросил Всеволод, опасливо продвигаясь с воинами к пролому. Они до сих пор не знали, с чем имеют дело, а значит, разумно было поостеречься. Опыт давно научил Всеволода не бросаться сломя голову в омут, из которого можно и не выплыть.
Присев на корточки, следопыт осветил факелом взрытую множеством ног рыхлую торфяную почву. Охотник несколько секунд разглядывал отпечатки, прежде чем сказать:
– Ничего не понимаю. Вроде как волк тут прошел, – он указал на углубление с неровными краями, – а вот там косуля, а здеся, – он снова повел рукой, – вроде как кабан. Токмо странные какие-то отпечатки лап у их, чудные… И они больше обычных.
– Насколько?
Вятка оторвал взгляд от земли и поднял факел над озадаченным, растерянным лицом.
– Вельми [69].
Тьма за стеною недалеко от них вдруг захлебнулась тонким женским криком, который тут же прервался гортанным животным рычанием, переходящим в вой. Прокуд побледнел, как полотно, и рванул с места. Растолкав плечами воинов, он опрометью бросился вперед.
– Люба-а-ава! Невестушка моя! Любонька, я уже иду! – с рыданием заголосил он, слепо кидаясь через ров.
– Стой! Пропадешь! – крикнули ему вслед, но зареченец словно не слышал. Увязая, спотыкаясь, падая в жижу и вставая, он все равно продолжал идти. Вскоре Прокуд выбрался на противоположный берег рва и скрылся в проломе.
– Твою мать! – ругнулся Всеволод. – Пантелей, твоя десятка идет первой. Проходим перекоп по трое. Первая тройка в охраненье, остальные помогают вновь подошедшим. Алеко, будешь командовать людьми вместо Видогоста, замкнешь строй. Лучники, как переберетесь, пальцы держать на тетиве, бить во все, что хоть немного не походит на живого человека! Государыня Врасопряха… Ксыр. Прошу, держитесь за нашими спинами, так мне будет спокойней.
– Я могу и сама о себе позаботиться! – резко бросила растрепанная, взопревшая волшебница. Изнуренная резвым переходом, она тем не менее старалась казаться самоуверенной и гордой. Только у Всеволода не было времени тешить самолюбие своенравной ведьмы.
– Не сомневаюсь, а Макар и Тмил тебе в этом помогут. – Воевода кивнул паре рослых кметов: – Слыхали, головой мне отвечаете за сохранность государыни ворожеи.
Видя, что Врасопряха собирается поспорить, Всеволод опередил ее:
– Знаю, с Ксыром ты как за каменной стеной, но я сам видел, что на сотворение даже малого заклятья тебе требуется время. Нет, не возражай. Так вот, эти двое его тебе обеспечат. Все, хватит разговоров! Вперед!
Отряд, в считаные минуты перебравшись через ров, ступил в деревню.
Путь сквозь пролом вывел их в узкий закуток меж двух строений. Одно – изба, повернутая к ним приделом [70]. Второе, высокое, судя по разбросанным вокруг снопам обмолоченного жита, когда-то служило амбаром. Хрустя гнилой прошлогодней соломой, витязи медленно двинулись между стенами. Во тьму.
Первыми шла тройка лучников. Собранные, настороженные, они опасливо продвигались вперед, готовые мгновенно натянуть и спустить тетиву. Идущие следом воины несли тяжелые ратные копья и ростовые щиты. Держа над головой факелы, они освещали проулок, поскольку даже самому умелому стрелку нужно видеть, куда целиться и в кого стрелять. В случае опасности копейщики спрячут отступающих стрелков за стеной щитов. Остальная часть дружины следовала за ними, обнажив мечи и взяв наизготовку топоры. Теперь ни одному врагу не суждено было застать их врасплох.
Где-то сбоку раздался трескучий грохот, и в небо выстрелил сноп искр. Взмывший рой огненных насекомых заплясал в беснующихся клубах дыма. Это в горящем доме, скрытом от кметов изгибом переулка, провалилась крыша. С другой стороны деревни залаяла собака, но тут же смолкла, подавившись визгом. Рычание дворняги подхватил кто-то другой, гораздо более… матерый.
Впереди раздался плач.
– Люба, Любавушка! – причитал Прокуд, упав на колени перед чем-то, что выглядело как изодранный в клочья ворох тряпья. Неловко подняв изувеченное тело, крепач, покачиваясь, встал. Глаза его, полные слез и горя, ошалело уставились на воеводу.
– Как же ж так-то… Почему… – Закончить несчастный болотник не успел.
Что-то серое молнией спрыгнуло с крыши амбара на спину Прокуда. Продолговатая тень, похожая на волка, еще в полете извернулась, схватила челюстями парня за шею и одним мощным рывком разорвала ему горло. Гриди в ужасе замерли. Тело болотника еще несколько секунд стояло, окропляя темноту струей кармина, бьющей из разорванной артерии, прежде чем рухнуть в грязь. Тварь, убившая его, развернулась к людям. Поправ лапами зареченца и его невесту, чудовище предстало перед марьгородцами в свете факелов.