– О Боярагда, матерь божья! Неужто сплю я… – сдавленно прошептал кто-то из дружины.
Воевода почувствовал, как от ужаса и отвращения волосы на затылке встают дыбом. Как холодный пот слизнем ползет между лопаток, а пересохший язык липнет к нёбу.
Зверь имел в холке локтя три, не меньше. Строением тела он напоминал то ли собаку, то ли волка, но лишь отдаленно.
На розовой морщинистой коже болтались клочья серой шерсти и торчали странные наросты. Топорща кругленькие шляпки, они напоминали уже знакомые Всеволоду искрасна-синие грибы. Чудная поросль густела к загривку твари, где «поганки» сильно увеличивались в размере, образовывая неровный склизкий гребень. И, наконец, голова зверюги – зрелище, при воспоминании о котором, как был уверен Всеволод, он еще очень долго не сможет спокойно засыпать. Возможно, никогда.
Широкий выпуклый лоб образины усыпали круглые черные разноразмерные глаза. Создатель чудовища словно бросил горсть зениц прямо в морду зверю, не особенно заботясь ни об их количестве, ни о размере. Не имеющие склер, похожие на черные отшлифованные камни, они хаотично мигали, исключая всякую возможность понять, куда смотрит и к чему готовится их обладатель. Хочет ли он в следующее мгновение напасть на людей или броситься наутек. Довершала облик монстра вытянутая пасть. Зубы росли в ней странно, пробивая себе путь сквозь губы, щеки, скулы. Блестя мокрым алебастром, мелкое крошево клыков сгущалось возле переносицы чудовища, там, где ее украшала тонкая дыхательная щель. Пористая, как споронос гриба, она мерно сокращалась. Воздух вырывался наружу с тихим влажным звуком: «Хс-с-с… хс-с-с… хс-с-с…»
Вразнобой моргнув глазами, тварь склонила морду к трупу, лизнула кровь длинным черным языком и довольно заурчала. Это вывело воеводу из оцепенения. Он наконец-то смог оторвать взгляд от страшилища.
– Милсдарыня Врасопряха, ты вроде говорила, что Безднорожденные боятся стали. Я думаю, пришло время это проверить. Лучники!
Дважды повторять не пришлось. Стрелки́ не подвели, и четыре оперенные иглы почти одновременно впились в грудь и бок чудовища. Тварь взвизгнула и взвилась вверх свечой. Затем она припала на лапы и, в бешенстве сломав торчащее из груди древко, кинулась на людей. В два размашистых прыжка преодолев расстояние, отделявшее ее от стрелков, она раззявила чудовищную пасть, растопырила когти и бросилась вперед… чтобы с грохотом врезаться в стену щитов. Гриди, ухнув, единым толчком опрокинули монстра. В дело пошли копья. Пригвожденная к земле истыканная мерзость проявила недюжинную живучесть. Зверюга все порывалась встать, покуда Никодим не раскроил ей череп топором. Лишь вывалив мозги наружу, тварь затихла. Обойдя подергивающегося монстра, отряд заспешил к выходу из проулка. Никто из кметов не стал бахвалиться легкой победой: все понимали, что бой только начался и сейчас не время для пустых разговоров. Если они хотят спасти хоть кого-нибудь из зареченцев, нужно торопиться.
На оставленные позади тела Прокуда и его невесты марьгородцы старались не смотреть. Помочь можно было лишь живым.
Бегом преодолев последние несколько саженей, отделявших людей от выхода из проулка, отряд обогнул край хаты и ступил на площадь.
Железо в пламени куется
– Всеволод Никитич. – Осторожное касание тронуло плечо.
Воевода вздрогнул, вырванный из дремы, беспокойного полусна, в котором пребывал. Ладонь тут же рефлекторно бросилась шарить в поисках меча, прежде чем он сообразил, что ему ничего не угрожает. Что рядом больше нет чудовищ, а голос, разбудивший его, совсем не похож на злобное рычание и принадлежит обычному человеку. Похоже, окольничий сам не заметил, как закемарил, сидя на крыльце. Окончательно проснувшись, он с прищуром посмотрел на солнце. Судя по положению светила, спал он совсем недолго, не больше часа. Стоящий рядом Алеко, во внешности которого угадывалась толика романской крови, уважительно склонил перебинтованное чело.
– Прощенья прошу, воевода, за то, что разбудил. Токмо вам решить кое-что нужно. Поелику самим нам невдомек, как с ими быть…
Всеволод кивнул и, презрев скрученные судорогой мышцы, поднялся. Неслышно застонал. Тупая боль стянула грудь цепями, вонзая острия под ребра каждый раз, когда он пытался втянуть воздух. Похоже, бочине досталось гораздо сильнее, чем он думал. Но показывать слабость перед кметами Всеволод не собирался. Многим из дружины не удалось отделаться парой сломанных костей, так что разводить сопли из-за простого ушиба не было причины. Сунув меч в ножны, Всеволод двинулся следом за Алеко.
Дымящиеся руины – вот как точнее всего можно было описать то, во что превратилась деревня на болоте. Несколько хат, овин и часть частокола выгорели полностью. На месте домов остались лишь закопченные печные трубы, угольно-черные скелеты балок да острые пенечки куричин [71]. Еще одна изба была разрушена, словно снесенная тараном. Уцелевшие мужики, пыхтя и матерясь, растаскивали бревна в попытке достать тела своих соседей. Мертвых сносили в центр стогны, превращенный в жальник. Трупы зареченцев и гридей лежали на сырой земле уже в три ряда, но кметы все продолжали стаскивать на площадь найденные в разных частях деревни тела. Стараясь скрыть ужасы лютой смерти, особо изувеченные останки накрыли рогожей. Но тел было много, а ткани слишком мало. На всех ее попросту не хватило.
При всем этом опустошение, постигшее Барсучий Лог, острее всего проявлялось не в разрушенных домах. Не в надсадных криках раненых и всхлипываниях матерей над телами своих чад, а в глазах болотников. Блеклых и пустых. Всеволоду уже доводилось видывать такие взгляды. Взгляды людей, в одночасье потерявших все: свой дом, семью, веру в богов. Такие люди не видели для себя ничего впереди, кроме забвения и смерти. Они призраками слонялись по пепелищу, выискивали что-то в теплой грязи. Возможно, осколки своих утраченных жизней.
Миновав перевернутую телегу, из-под которой виднелись разбросанные и разбитые подношения зареченцев, обойдя стороною остов коровы, бесстыже выставивший обглоданные опруги ребер, Алеко подвел воеводу к группке смердов. Пара мужиков, несколько женщин и шумливая кучка разновозрастных детей окружили Пантелея плотным кольцом. Десятник, покачивая головой, старался вникнуть в сбивчивые, слезливые объяснения баб. Судя по растерянному виду воина, получалось у него не очень. Увидев Всеволода, он вздохнул с явным облегчением.
– Что здесь происходит? – строго спросил Всеволод, и кучка деревенских испуганно притихла. Лица смердов, донимавших десятника, были воеводе незнакомы.
– Дык вот, в подполье их нашли. В одной из заколоченных моровых хат. Гуторят, мол, сами деревенские их туда загнали, мол, как несогласных… – Десятник с хрустом почесал рыжий чуб под шлемом. – Ну, это как я понял.
– Чего? Что за несогласные такие? – изумился Всеволод, скрещивая руки на груди. В такой позе боль становилась почти терпимой, но все равно зло грызла ребра, мешая дышать.
В ответ на вопрос воеводы женщины разразились невразумительной, путаной тирадой, перебивая друг друга и утирая рукавами слезы.
– А ну-ка, цыц, пустобрехи! – прикрикнул на них крепкий, бритый наголо мужик. Блестящая лысина сильно выделялась рядом с впечатляющей черной бородой, доходившей здоровяку до середины груди. Такого же цвета поросль покрывала мускулистые предплечья и ладони крепача… Растительность на руках казалась столь густой, что невольно возникал вопрос: уж не оборотень ли, часом, их обладатель? Выступив вперед, лысый хмуро глянул на Всеволода. – Энто ты, стало быть, воевода марьгородский?
– Так и есть. А кто спрашивает?
– Виктор, – все так же угрюмо представился мужик. Окольничий заметил, что он вертит в узловатых руках какой-то металлический предмет. Подкову. На задворках памяти воеводы тут же всплыл разговор с Кузьмой, связанный с именем, которым назвал себя здоровяк.
– Кузнец?
– Он самый, – слегка удивился лысый.
– Кузьма о тебе упоминал.
– А-а… – неопределенно протянул зареченец. – Сам-то он как, уцелел?
– Погиб. Еще до нашего прихода к вам, в Барсучий Лог.
– Жаль, – ровным тоном промолвил кузнец, смотря в сторону. – Но, может статься, так ижно лучше. Не узнает теперь, что Скверность с его семьею сотворила. Может, даж свидеться ему с ими доведется там… – Виктор не стал уточнять, где именно. И так было понятно, что он имеет в виду. Вертя в руках подкову, кузнец замолчал, по-прежнему избегая смотреть на воеводу. Окольничий начал медленно терять терпение.
– Ну и что, Виктор, расскажешь, за какие такие прегрешения вас отправили в подпол, али заставишь клещами из тебя каждое слово тянуть? – не выдержал воевода.
– А что тут говорить? Не по нраву старосте пришлись помыслы и деянья наши. Непослушание мое, Карася да Агапита – это вон тот, тощий, что за моей спиной толчется. – Кузнец, не оборачиваясь, кивнул на субтильного мужичка, который под взглядом воеводы затряс безвольным подбородком и попытался спрятаться за спины женщин.
– Это ты о походе Кузьмы на княжий двор, о его просьбе?
– О чем же еще, – горько хмыкнул кузнец. – Харитон, голова наш и правитель, убедил люд, что вольности мы непозволительные для общины допустили. Что, позвав княжьих прихлебателей, накликали беду. Мол, он со Скверной все уж сам смог порешить. Нашел тех, кто с заразой сдюжит, а мы ему токмо перечим да палки в колеса вставляем. Супротивленье кажим. За энто мы и поплатились. Нас с семьями он в стылой повелел закрыть, а Карасеву родню за околицей на ночь оставить. На верную погибель, сукин сын.
Кузнец обвел побоище тяжелым взглядом. Не отрываясь, оглядел обугленные развалины домов, осиротевших соседей-погорельцев, задержал взгляд на трупах. Сплюнул.
– Ток вижу я, заплатить пришлось не только нам…
– Нет, не только, – согласился Всеволод, который вдруг почувствовал, как подступающая злость прогоняет усталость, как сжимаются кулаки, а на зубах скрипят слова и горечь. – Этой ночью пришлось расплачиваться всем. Сегодня ваше жадное болото нахлебалось людской крови в полной мере, а посему хватит юлить. Я сыт по горло зареченскими недомолвками и враньем. Давай выкладывай, откуда появилась Скверна? Почему твои рядовичи не хотели звать дружину? Почему глядят на моих воинов как на дерьмо, прилипшее к подошве, хоть мы спасли им жизни? Отвечай!