Казалось, даже воздух сочился болью и страданием, словно колотая рана. Всеволод с содроганием подумал, что начинает привыкать к подобным звукам.
Чудовища Скверны оказались на редкость хорошими убийцами. Они предпочитали не калечить, а губить своих жертв. Оттого-то изувеченных селян оказалось так мало. Из дружины тяжелые раны получили только Василевс и Никита. Оба воина лежали на рубленом лапчатнике, завернутые в коконы окровавленных повязок. Оба пребывали в горячечном беспамятстве. Хлопотавший над ними Борислав поочередно подносил к губам гридей глиняную чашку. Кмет пытался напоить товарищей чем-то, что по запаху и виду напоминало разведенный в водке деготь.
– Как они? – спросил Всеволод, глядя, как кмет заботливо вытирает испачканный снадобьем подбородок Василевса.
Борислав пожал плечами.
– Колдунья говорит, что ежели горячка не спадет в ближайшие пару часов, то оба отправятся к праотцам. Никитка вроде как охолонул уже, перестал метаться, а вот Василевс… – Борислав поджал губы и мотнул головой.
– Ясно. – Всеволод с болью посмотрел на бледных воинов. Людей, которых он привел сюда, в это гиблое чужое место. Рассадник лжи и чудовищ. – А где волховуша?
– Там, за той вон загородью, что она из орясин и тряпок приказала возвести. – Борислав указал зажатой в руке чашкой на перегородку, собранную из тонких жердей и рогожи. Перед ней над костром булькал и исходил паром большой котел с похлебкой. Рядом с ним кто сидя, а кто лежа расположились раненые.
– Заглядывал я туда, – продолжил кмет севшим голосом. – Видел, что она там с увечным людом делает, и так вам скажу, Всеволод Никитич: не можно нормальному человеку эдак поступать с другим. Чтоб все, что у него внутри, снаружи было видно. И чтоб копаться в ем голыми руками, словно в бочке с огурцами… Это ж богопротивно!
Всеволод ничего не ответил кмету. Неспешно пройдя среди стонущих людей, дожидавшихся внимания кудесницы, он откинул полог ткани и шагнул за ширму. Внутри висел тяжелый запах спирта, крови, вспоротых внутренностей и пота. Запах, хорошо знакомый ему по врачебницам, в которых лекари и вежливцы кроили, штопали и латали воинов на полях сражений. Запах, который Всеволод надеялся больше никогда не ощутить.
В матерчатой лечебнице волховуши оказалось просторней, чем он ожидал. В центре стоял длинный столярный стол с перекошенной крестовиной. Потертое дерево покрывали свежие потеки крови. На дубовой крышке верстака лежал средних лет зареченец в холщовой рубахе и портах. Левая штанина была коротко обрезана. Над обнаженным разодранным до кости бедром, тихо ругаясь, возилась Врасопряха. Помогала ей одна из крестьянок. Высокая круглолицая девушка с тугой косой, уложенной венцом, держала чашку с врачебной утварью. Здесь же, само собою, находился и Ксыр. Гигант уже сменил кровавое тряпье на новую одежу. Стоя перед столом, он держал высоко над головой большое начищенное до блеска медное блюдо. Скудные утренние лучи солнца, пойманные «зеркалом», падали на рану крепача.
Мельком взглянув на вошедшего окольничего, Врасопряха устало бросила:
– Я занята.
– Обожду, – смиренно ответил воевода. Не желая мешать волховуше, он отошел в угол. Встал рядом с кривоногим табуретом, на котором стоял ушат с водой. Судя по поднимавшемуся от него парку, горячей. Здесь же валялись перепачканные в крови тряпки и примостилась небольшая жаровня, полная багровых угольков. У противоположной стены ширмы возвышался уже знакомый Всеволоду составной короб со множеством полочек, содержащих снадобья ворожеи. Не представляя, чем себя занять, Всеволод принялся с интересом наблюдать за Врасопряхой.
Приняв из рук девушки какое-то зелье, упакованное в пузырек из белой керамики, ведьма обронила из него несколько капель в рану крепача. Затем, сведя ее края и взяв из миски кривую иглу, принялась быстро и умело их сшивать. Мужик, которого латала Врасопряха, против ожиданий, не дергался и не стонал. Зареченец либо пребывал без сознания, либо, что более вероятно, находился под влиянием чар.
Закончив накладывать швы, волховуша повернулась к своей помощнице и коротко скомандовала:
– Лукерья, воды, быстро!
Девушка тут же двинулась в сторону ушата, идя уверенно, но как-то странно переставляя ноги, словно вьючный мул под гнетом груза. Оказавшись перед воеводой, она не замедлила шага, не смутилась и не попыталась обойти его. Окольничий молча уступил дорогу. Неподвижные глаза крестьянки прятали за ресницами точечки зрачков. Маленькие, словно булавочные уколы.
Похоже, раненый мужик оказался не единственным, кого колдунья одурманила заклятьем.
Зачерпнув ковшом воды, девушка, ступая все так же неестественно, вернулась к Врасопряхе. Омыв ногу крепача, волховуша смазала ее мазью с резким запахом календулы. Подхватив чистые отрезы льняной ткани, взялась за перевязку. Всеволод неотрывно следил за ведьмой, впечатленный ее сноровкой. А он в этом кое-что понимал. Ему уже доводилось видеть умелых лекарей за работой. Закончив, Врасопряха отбросила потные волосы со лба и снова обратилась к девушке:
– Лукерья, скажи тем, снаружи, пусть забирают бедолагу. Все, что можно было сделать, я сделала. Теперь его судьба в руках богов. И еще: пусть найдут ему приличную кровать, где он сможет покойно отлежаться. Негоже будет, если мои труды пропадут напрасно лишь из-за того, что в вашей деревне не нашлось чистой постели.
Крестьянка коротко кивнула. Бесшумно проскользнув мимо воеводы, она скрылась за пологом.
– Надеюсь, меня ты никогда не зачаруешь, – тихо сказал Всеволод, глядя вслед девушке.
Врасопряха недовольно сжала губы. Взяв тряпку со стола и смочив ее в ковше, она принялась отирать перепачканные в крови руки.
– Не переживай: чары скоро развеются. Лукерья вновь вернется к своей обычной подневольной жизни, в которой нет ничего значимей сопливой детворы и вечно пьяного супруга.
– Но это все-таки ее жизнь. Тем более сейчас, когда ее дети и муж могут быть мертвы. Не думаешь, что она имеет право разделить свою скорбь со всеми?
Волшебница в сердцах отбросила тряпицу в угол, полыхнув на Всеволода глазами, исполненными гнева. Однако блеск их быстро померк, уступив место замешательству. Обхватив локти ладонями, морокунья отвернулась.
– Я была вынуждена, – тихо сказала Врасопряха. – Никто из них по доброй воле не хотел мне помогать. Не хотел помогать лечить собственных соседей. Рядовичей, с которыми они пережили бок о бок не одну годину, разделили общую беду. Порой мне кажется, я чего-то не понимаю в людях…
– Они просто напуганы и растеряны. Тем более многие тобою недовольны. Зареченцы видели, что ты сотворила с их кумиром, у которого они годами искали защиты и покровительства. На кого надеялись и уповали в своих чаяньях и напастях. Это не так просто позабыть.
– Не очень-то он им помог, этот взращенный на меду и молоке божок. К тому же, я думаю, не стоит напоминать, что бы с нами всеми сталось, не принеси я его в жертву, – отчеканила колдунья.
– Я тебя ни в чем не виню и не пытаюсь оправдать их. Просто объясняю.
– Вот спасибо, а я-то, глупая, и не поняла, – раздраженной кошкой фыркнула Врасопряха, убирая со стола инструменты и бросая их в плошку, от которой ощутимо несло крепким алкоголем. Облокотившись на верстак, колдунья устало прикоснулась кончиками пальцев ко лбу, прикрытому странным украшением.
– Тебе нужно поспать, – мягко сказал Всеволод, с заботой и тревогой глядя на волшебницу.
– Знаю. Нам всем нужно.
В этот момент занавесь откинулась, впуская внутрь зареченских мужиков в сопровождении Лукерьи. Кидая на кудесницу испуганные взгляды, крепачи в полном молчании погрузили пребывавшего в беспамятстве сородича на носилки. Никто из них ни словом, ни взглядом не поблагодарил колдунью за оказанную помощь. Девушка-крестьянка, тщательно завесив за ними ткань, замерла у входа. Уставившись осоловелыми глазами в пустоту, она мигом превратилась в немую статую.
– Послушай, Всеволод, ты ведь пришел не за пустопорожним разговором? Только не обижайся: в другое время я бы с радостью с тобою поболтала, но снаружи меня ждут люди, которым нужна помощь. Им больно, понимаешь? Так что хватит ходить вокруг околицы. Говори прямо, зачем ты здесь, и позволь мне снова заняться делом.
– Пусть они выйдут. – Всеволод указал на Ксыра и Лукерью, замерших в одинаковых позах, с одинаково отрешенным выражением на лицах. В безучастном молчании похожих на брата и сестру.
Колдунья незаметно повела рукой. Зачарованные в тот же миг покинули их, оставив Всеволода и Врасопряху наедине.
– Хорошо. Говорю прямо, как ты и просила: нам нужно уходить с болот.
– Что?! Бросим деревенских на произвол судьбы? А как же раненые? Многие из них не могут даже на ногах стоять!
– Местные уйдут с нами. Увечных погрузим на телеги, в которые впряжем уцелевшую скотину. Если этого окажется недостаточно, возьмемся за оглобли сами…
– Но им не выдержать тягот похода!
– А нам не выдержать еще одной такой же ночи. Из двух десяток на ногах у меня осталось семь человек. Пятеро убиты. Один сгинул неведомо куда и, скорее всего, тоже мертв. Еще двое, похоже, отправятся на жальник в ближайший час. И все это в казавшейся обычной охоте на лесную чудь! Такого урона дружина не несла с самой сечи у Триполья! Мы все с ног валимся от усталости и представления не имеем, сколько еще порченных Скверной тварей скрывается в топях. Я просто не могу рисковать! – Разгоряченный Всеволод повысил голос и тут же понял, что совершил ошибку. Глубокий вдох впустил в грудь колючий комок боли. Дыхание сперло. Мучительный спазм запер воздух в легких. Закусив губу, окольничий побледнел и охнул.
– Что с тобою, Всеволод? – Врасопряха разом растеряла всю свою заносчивость и недовольство.
– Ничего, устал просто, – попытался выдавить из себя улыбку Всеволод. Но даже он понял, что из этого ничего не вышло.
– А ну, снимай свою клепаную рубаху, – потребовала колдунья, упирая руки в бока.
– Она зовется кольчугой. И снимать ее незачем. Со мною все в порядке, ничего серьезного. Небольшой ушиб, не боле, – снова криво улыбнулся воевода, стараясь, чтобы боль не отразилась на лице.