торая бессонная ночь подряд, раны и побои, боль от потери товарищей по оружию и чудовищное утомление отразились на уцелевших членах отряда. Теперь Всеволода окружали воспаленные, запавшие глаза на осунувшихся, заостренных лицах. Впрочем, он подозревал, что сам выглядит не лучше.
– Ну, чего толпимся, братцы? Наказы розданы, надыть их выполнять! – гаркнул Пантелей, бросив быстрый взгляд на Всеволода и стоящую подле него колдунью. – Чтоб через полста ударов сердца все были готовы к ратному броску! Давайте, быстро, быстро!
Гриди кинулись собираться в дорогу. Повинуясь легкому жесту колдуньи, испарился и Ксыр. Скорее всего, здоровяк отправился за лошадью и пожитками волшебницы.
Всеволод и Врасопряха остались наедине. Воевода вдруг почувствовал, что снова немного робеет под взглядом странных глаз колдуньи. Цвет ее очей снова переменился, став серебристо-серым, словно ртуть. Но желания отвернуться, спрятаться от ее взгляда больше не возникало.
– Вятка говорит, что если поторопимся, то нагоним их за час…
– Я вас не задержу.
– Я не о том. Не стоит тебе с нами ходить… Останься здесь, подсоби зареченцам с ранеными. Да и чудовищ ты сможешь отогнать от обоза в случае чего…
– С дорогой болотники прекрасно справятся и без меня, – фыркнула колдунья. – Для раненых я сделала что могла. А что до монстров, так, по словам местных, они нападают только ночью.
– Все бывает в первый раз. Может, и страшилища изменят своим обычаям.
– Ты, никак, уберечь меня от чего-то хочешь, воевода? Снова попытаешься спрятать за спинами своих людей? Позволь напомнить, что в живых вы остались только благодаря мне и моим чарам.
– Я это помню, но там, куда мы пойдем…
– Они понадобятся вам пуще прежнего. А посему я иду с тобой, – категорично заявила кудесница. – Тем более я помню, как ты себя ведешь в бою. Сломя голову бросаешься в самое пекло. Кому-то надо будет за тобою присмотреть. Не дать наделать глупостей.
Всеволод обреченно кивнул. Спорить с ведьмой было бесполезно.
Завязав под подбородком тесемки шлема, Пантелей покрутил шеей, освобождая бармицу, закинул за спину щит, лук с колчаном, прицепил к ремню отягощенные мечом ножны, заткнул за пояс топор. Покряхтел немного, покрутился, после чего скинул с плеча колчан, отложил лук и отстегнул с пояса меч, оставив при себе лишь щит и боевой топор на длинной рукояти.
Стоящий рядом Видогост, наблюдавший сборы ратных, протянул ему копье.
– Возьми вот, сам точил. Ратовище с ясеня, вощеное, острие, каленное в ключевой воде. Не подведет.
– Благодарствую! – Десятник принял подарок и придирчиво его осмотрел. – Тяжеловато.
– Зато крепкó. Да, и вот еще чего… – замялся Видогост. – Ты остерегися, на рожон не лезь.
– Да мне-то что, с меня беды как с гуся вода, – весело ответствовал Пантелей и, приставив копье к стене хаты, по-братски возложил руки на плечи Видогосту. Сдвинув брови, балагур как можно серьезней произнес: – А вот ты береги свою руку, Видогостушка. Ибо одно меня тревожит, одно покоя не дает…
– Это что же? – подозрительно прищурился десятник.
– Как ты теперь, с одною-то рукою, свои кудри в косы заплетать станешь? Така красота пропадет! Еще чуток отпустишь – и затмишь любую девку!
Кметы, слышавшие перемолвку десятников, дружно заржали. Под их гогот красный от ярости Видогост вырвался из лап Пантелея и, чеканя шаг, ушел назад, в селение. При этом молодой рядник на чем свет стоит костерил гридей, их матерей и, конечно, Пантелея. Рыжий десятник, смеясь в усы, проводил Видогоста озорным взглядом. Остальные кметы, ненадолго забыв о бедах и напастях, сыпали остротами ряднику вдогонку. Благодаря нехитрой шутке в этот трудный и тяжелый час у людей стало немного легче на душе. А большего десятник для них сделать был не в силах.
Когда остатки дружины вместе с волховушей и Одержимым уже собирались выходить, их нагнал низкий голос кузнеца:
– Стойте!
Появившись из ворот деревни, Виктор пытался оторвать от себя невысокую пухленькую женщину. Баба изо всех сил цеплялась за шею, локти, за края рубахи кузнеца.
– Не пущу! Не пущу, слышишь! – истошно вопила женщина, метя в воздухе льняного цвета прядями, выбившимися из-под платка. – У тебя дети!
– У них тоже! – рявкнул Виктор.
Кузнецу наконец-таки удалось отцепить от себя жену, и женщина с рыданием повалилась наземь.
– Не уходи-и-и! – заламывая руки, отчаянно голосила она.
Кузнец сделал несколько шагов к дружине, потом вернулся, опустился на колени и, обняв жену, несколько мгновений что-то негромко ей втолковывал. Погладив напоследок ее по волосам, Виктор вновь направился к изумленно молчащим воинам. Плачущая женщина осталась сидеть на земле, но уже не пыталась остановить мужчину. Смирилась.
Подойдя к отряду – вернее, к тому, что от него осталось, – кузнец угрюмо заявил:
– Проводником вам буду. Свожу по болоту, но не дальше Горшной Скорбницы. Самим вам и дотуда по здешним топям не добраться.
Глава 7Первопричина бедствий
По следу
Кто знает, как рождается на свете гиблое место? Воняющее падалью темное урочище, спрятанное глубоко в горах; клокочущая от черного волшебства башня, одиноким столпом попирающая небо посередь поля; лысая, выстланная хрупкими костями поляна в чаще леса; брошенная по неведомой причине, обезлюдевшая деревня. Кто знает, как светлое, обычное по всем лекалам место напитывается пагубой и обрастает дурной славой? Становится чем-то мрачным, склизким, при упоминании о котором волоски на коже встают дыбом, кишки крутит от страха, а затылок холодит могильным сквозняком. В такие моменты люди скрещивают пальцы, отгоняя злых духов. Взывают к своим пращурам, моля их о защите. «Чур, чур меня!» – шепчут горемыки, которых угораздило попасть на Черный буйдан – опасное, лихое место. Выпучив глаза и беспрестанно озираясь, они шибчей плетут ногами или без устали стегают вожжами коней. Напуганные, бедолаги спешат убраться прочь, стремясь как можно скорей покинуть неприветливое, худое место. И гонит их вперед не трезвый разум, а неясный ужас перед потусторонним и необъяснимым. Перед встающими над землей, меняющими форму странными тенями. Перед пустыми глазницами брошенной хаты с провалившейся охлупенью. Перед заунывным завыванием ветра среди обомшелых, покосившихся дольменов древнего кладбища.
Глубинным чутьем человек понимает: здесь произошло что-то до крайности дурное, пропитавшее саму землю горьким ядом. Здесь гостила смерть.
Так как рождается на свете гиблое место?
Глядя, как зареченцы покидают деревню, в гробовом молчании оставляя за спиной свои дома, своих мертвых соседей, свои порушенные жизни, Видогост узнал ответ на этот вопрос.
Черный буйдан рождается в страдании и муках.
Взлохмаченное, рыхлое, как творог, окно трясины шумно булькало и пускало гроздья пузырей. Сильно воняло болотной гнилью. Всего несколько шагов в поперечнике, оно затерялось среди бородавчатых наростов кочек и багрово-рыжих свалявшихся прядей сфагнового мха. Маленький отряд дружины, ведомый кузнецом, наверняка прошел бы мимо, если б не глазастый Вятка. Издав какой-то звук, видимо, должный изображать удивление, следопыт указал концом копья на недалекий омут. Точнее, на предмет, торчащий над поверхностью черновины [93], заполненной смердящей грязью.
Из глубин трясины, подобно бледному ростку, тянулась к небу человеческая рука.
По восковой коже запястья, опутанной браслетом тины, ритмично растягивая и сокращая черное блестящее тело, ползла жирная пиявка. Меж изломов пальцев влажным локоном висели жухлые травинки. Вне всякого сомнения, утопающий выдрал их с ближайшей кочки, за которую цеплялся в тщетной попытке выбраться из зыбуна. Довершал ужасную картину тускло поблескивающий на безымянном пальце перстень.
Массивное фамильное кольцо с печаткой лучше слов поведало о том, кто очутился на дне болотной ловушки. Каждый кмет в дружине много раз видел, как хозяин перстня задумчиво покручивал его на пальце. Однако никто не мог предположить, что Куденей Лоза так встретит свою смерть.
Опасливо подойдя к краю проплешины, воины молчаливо уставились на скрюченную в предсмертной судороге руку.
– Да уж, паршивая кончина, – коротко бросил Пантелей вместо заупокойного слова.
– Надо его вытащить и доставить в Марь-город, к родным. Он заслуживает достойного погребения, – сдавленно выдавил из себя Митрий Калыга, стягивая с головы островерхий шишак и утирая рукавом грязное, взопревшее лицо.
– Времени на то нет, барин.
– Я тебе покажу «времени нет», босяк. Это тебе не какой-нибудь безродный попрошайка. Это сын владетельного боярина – Куденей Лоза!
– Это было Куденеем, и теперь он мертв, а Петр, возможно, еще жив. Так что мы никого вытаскивать не будем. Не сейчас. Идем дальше, не теряя времени, – отрезал Всеволод и тяжелым взглядом пресек любые попытки Тютюри возразить. Открывший было рот Калыга благоразумно заткнулся.
Отвернувшись от останков опричника – точнее, видимой их части, – воевода заметил, как Виктор тихо, но напряженно спорит о чем-то со следопытом. Заметив взгляд окольничего, оба тут же смолкли. Судя по недовольным минам, спорщики к общему мнению так и не пришли. Подойдя к ним, Всеволод строго сдвинул брови и спросил:
– О чем рядитесь? Выкладывайте.
– Сомненье в нас закралося, Всеволод Никитич. Не можем порешать, куда дальше-то идти, – неохотно признался Вятка, опершись о копье. – По моему мнению, нам нужно по следам опричных топать. Вона они, как на ладони, хоша мокротой и скрылись малость. А вот он, – следопыт пренебрежительно кивнул на кузнеца, – городит, что одесно забирать нам нужно. Что, мол, так быстрее княжича нагоним…
– Объяснишься, Виктор?
– А чего тут объяснять? Верно ваш полесник [94] гуторит: следы туды ведут. – Кузнец махнул рукой в сторону. – Токмо этот вот, который утоп, оттедова сюда и прибег. – Снова отмашка, указующая направление, откуда, по мнению Виктора, появился почивший Куденей. – Потому-то я и думаю, что нагоним мы беглого княжича, ежели пойдем по следам утопца, а не станем по кёлёку петлять.