Много боролся Сатана в истории человеческого рода, чтобы преградить людям путь к Богу.
Но никогда еще так явно не выступал он на бой с Царством Света, как в наш страшный век.
Собрал воедино всю ложь, которую вплетал в человеческие поиски Божьего лика, возродил в новых образах Молоха, Ашеру, Кибелу, собрал всех Ваалов, все кумиры земных чувственных благ, все фетиши грешного мира, все первобытные табу, соединил в паутинный клубок извращенную мысль каинитов, офитов, сатанистов, заблудших изуверов инквизиции…
И создал религию коммунизма.
Религию принесения человеческих жертв, поклонения плоти, оскопления духа, лишения целомудрия, возвеличения Иуды и Каина, почитания фетишей и обоготворения земных сил и стихий.
Коммунизм объявляет себя противником всякой религии. Указывает на безбожие, как на одну из своих главных основ.
Но это ложь. Как ложь все, что он утверждает.
Только внешней своей стороной коммунизм представляет схему особого социального бытия. Внутри же, в глубине своей сущности, это – дьявольское подобие церкви, своего рода религия, только вывернутая наизнанку для обмана наивных позитивистов.
Мистика этой религии обращена не к миру потустороннему, а к посюстороннему, чувственному. Земное становится в ней небесным, небесное – земным. И верховное ее божество – государство.
Оно – вседержитель, творец, промыслитель.
Оно издает не законы, а заповеди.
Его директивы – догматы.
Его глава – не просто правитель, а первосвященник.
Собрания его постановлений – скрижали.
И съезды его Коминформа – не съезды, а вселенские соборы.
Для такого государства – Кремль уже не Кремль, а Синай. Речи членов Политбюро – не речи, а слово с амвона. Партийные учреждения – храмы. Секретари – священнослужители.
И потому-то бессмысленно применять к коммунистическому государству мерки обычных гражданственных стран.
Это – дьявольская пародия на религиозную общину. Община, построенная не добровольно, а принудительным образом, насилием огня и меча.
В глазах некоторых, обманутых, это как будто действительно достигнутое на земле царство Божье: Civitas Dei. А на самом деле – Civitas Dea: Сатанинское Царство-бог.
Как же ждать от такой извращенной религиозной общины обычных идей государственности, гражданских свобод, признания ценности личности?
Для советской теократии – каждое свободное мнение есть уклонение от догматов. Это уже не мнение, а ересь, подлежащая уничтожению вместе с самим еретиком.
Для советской теократии – всякий не признающий коммунистической мистики обожествления земных благ и поклоняющийся чему-либо неземному – является колдуном, магом, одержимым, курильщиком опиума.
И его ждет та же судьба, что еретика.
Для советской теократии – каждый несогласный с действиями властей – виновен в кощунственности. Ибо в религиозной общине преступно выступать против жреца во время его служения в храме.
И для советской теократии – невозможно рядовому члену общины выбирать представителя из своей же среды. Если избранник не коммунист, где на нем благодать, даруемая рукоположением свыше?
В общем, какой стороны советского бытия не коснуться, всюду те же религиозные требования. Литература должна давать жизнеописания коммунистических святых или притчи; живопись – иллюстрации к коммунистическим канонам и догматам; наука – прислуживать коммунистической теологии.
И все без исключения граждане, чтобы быть правоверными, должны твердо знать, что государство, как верховное божество, не подлежит никакой критике. Каждое решение его – «воля божья». И каждый приговор ее инквизиции – «божья кара».
Растет и ширится на наших глазах сатанинское Государство-бог с его воинствующим стремлением к мировому господству.
Если у человечества хватит сил разрушить эти врата ада, значит проходим мы просто очередной этап земной борьбы зла и добра.
Но если этих сил не окажется, значит – конец. И Антихрист пришел.
Великое и ничтожное
Основное различие между наукой и религией в познании мира:
Наука строит свое знание, исходя из непререкаемого бытия ничтожно-малого: из атомов, квант, дифференциалов в области формально-мертвой природы; из клеток, гипотетических биофоров, пластидул, социальных единиц в области мира живого. И из всего этого создает познавательную картину вселенной.
Религия, наоборот: начинает знание с вселенски бесконечно-великого и, спускаясь к частностям, объясняет все, до бесконечно-ничтожного.
Вот почему ученый всегда горд и самонадеян, а верующий – скромен.
Первый чувствует себя выше того начала, из которого строит свой мир. Второй – преклоняется перед величием основы своего знания.
Всякое знание начинается с веры, но делается знанием только тогда, когда вера переходит в уверенность.
И ученый естествоиспытатель, и религиозный искатель, оба должны верить. Один – в эфир, с его непостижимыми свойствами упругости, плотности; в материю, с ее непостижимыми свойствами притяжения, отталкивания. Другой – в Бога, с Его непостижимыми свойствами вечности, бесконечности, всеведения; в бесплотных духов, в бессмертие души.
И оба, добиваясь настоящаго знания, должны прийти к уверенности в своей правде. Одни – через внешний опыт при посредстве ощущений органов чувств. Другой – через внутренний опыт при помощи непосредственных восприятий души.
Поэтому совершенно ошибочно утверждать, будто в религиозной области настоящего знания нет.
Оно есть, настоящее, истинное, но только у того, кто долгим напряженным внутренним опытом перешел от простой веры к полной уверенности. Истинное религиозное знание бывает у святых, у подвижников, у некоторых проникновенно-верующих обычных людей.
А если, например, среди общей мессы официальных христиан больше таких, которые остаются на первой ступени веры, не достигая уверенности, то это же самое наблюдается и у многочисленных адептов науки: обычно они не столько знают, сколько веруют в непреложность чужих утверждений.
Таким образом, как в науке, так и в религии, есть и свое настоящее знание, и свой поверхностный дилетантизм. Никогда человек не станет ученым, если будет заниматься наукой только по четвергам и по пятницам. И никогда истинно проникающим в религиозное знание не будет тот верующий, кто посвящает себя религиозному опыту только по субботам и по воскресеньям.
К чему же приводят обе эти системы познания сущего?
Имея в науке основой построения мира ничтожно-малое, ученый только тогда удовлетворен, когда каждое явление сведет к этой основе. Для него даже величавая бескрайность звездной вселенной проходит через испытание ничтожно-малым при микрометрических измерениях.
А если стремление к знанию ведет ученого дальше обычного опыта и требует гармонического объяснения всех явлений материи, жизни и психики, то натурфилософия его или сводится к материалистическому и энергетическому атомизму, или к признанию монад: опять-таки к бесконечно-малому, с первичными признаками материи, жизни и психики. Это бесконечно-малое может стать даже богом – монадой монад, если есть у ученого стремление к удовлетворению религиозного чувства. У Лейбница такой монадой монад сделался интеллект, у В. Вундта – воля…
Но какой это бог? Холодный, безразличный, никого мистически не влекущий к себе. Вершина пирамиды, построенной из песка, скрепленного логикой. Бог, воплотившийся в атом для спасения душ человеческих от неведения, от греха и от зла!
Нельзя утверждать, что вся нынешняя наука материалистична. Но она вся атомистична. Не только материю, но и энергию, и жизнь, и дух, и самого человека, и его социальную структуру стремится она свести к механистической комбинации атомов. И чем дальше, тем больше расходятся ее пути с путями религии. Все, что не построяется на ее основе бесконечно-ничтожного, все для нее безразлично, беспокойно, ненужно: и любовь, и совесть, и непосредственные восприятия души, и борьба зла с добром.
И если дает иногда она счастье людям, утешает своей помощью в тяжком труде, лечит страждущих, то все это вовсе не потому, что на подобную помощь ее зовет атом бог, а потому, что у человечества есть совершенно другая область познания – религиозно-нравственная, – которой атомистическая наука не в состоянии объяснить и понять.
Род человеческий давно бы погиб во взаимной животной борьбе, если бы у него была только одна дорога к познанию: научная. И если живо до сих пор человечество, и если всегда будет жить, то только потому, что у него есть и будет другое знание мира: религия. Не в монаде видит она Бога, не по бесконечно-малому строит бесконечно большое, но в бесконечно-большое включает бесконечно-малое. Для нее люди не мятущиеся атомы из кинетической теории газов, а нечто великое и малое одновременно, движущееся по путям добра или зла. Для нее все объяснимо, она ничего не отталкивает от области своего знания: для нее все в мире – Божье чудо, чудо, познаваемое внутренним опытом, внутренним ощущением бытия Бога.
Страшное время настало. Всех своих бесконечно и ничтожно малых богов призвала сейчас наука для борьбы одних людей против других. С ужасом ждет человечество момента, когда атом падет на него с неба, когда с неба осядет на его города ничтожно-малая жизнь смертоносных микробов…
Но есть у нас, к счастью, другое знание, кроме научного. Знание, исходящее из ощущения бесконечно великого. И оно спасет мир.
Бесконечно велик наш Бог, Бог христианского знания. Бог бесконечно всеблагой, бесконечно всемилостивый. И имя Ему – не кванта, не атом, не электрон, не клетка, не микроб, – а Любовь.