щенные звери, ручьи, реки, океаны, леса, ветры, огонь.
И возблагодарил Господь всех их за спасительное напоминание о Нем в заблудших человеческих племенах и народах. И сделал их – звезды, цветы, леса, океаны, ручьи, ветры, грома и молнии – красотой своей божественной царской короны.
Песни познания
1. В смутные дни
Много было испытаний дли веры на протяжении христианских веков. Были времена: с любовным смирением тянулись души людей за лаской к божественному лику Отца. Были времена: угасал этот восторг, затемнялся преклонением перед величием разума, люди-дети сами начали мнить себя отцами высшего знания. Но никогда душа человека, в которой мерцает еще свет Христов, не металась так от боли сомнений, как теперь, в грозный век торжества зла.
Поздней ночью, не находя сна, стонет мысль моя от всеобщей неправды вокруг; от безнаказанности убийц тела и духа: от ничтожества судей-правителей; от презренного себялюбия толп человеческих.
Стонет мысль, плачет душа. И говорит во тьме отчаяния:
– Где же Бог? Где жезл Его? Где всемогущество? Где всеблагостность?
Если всеблаг Он, то всемогущ ли? Ибо всеблагий не может терпеть бескрайнего владычества дьявола.
Или всемогущ Он? Но тогда – всеблагий ли?
Ибо может ли всемогущий при всеблагости отдать сатане царство над миром?
Мятется душа. Не в состоянии в разум вместить несовместимое. А мысль продолжает течение. И охватывает сознание ужасом:
– Бог ли Христос? Или только любимый старший наш брат, святой страдалец, благостный пример светлой любви? Дух Его, быть может, и ныне страдает при виде победоносного зла. И теперь, как всегда, терпит он муки за землю. Но что может сделать сладчайший, благостный, если дьявол сильнее Его?
Мятется душа, теряет опору. А мысли продолжают стучать в мозг, ведут дальше, в беспросветную тьму:
– Нет, не Бог сотворил землю. Не Всеблагий наполнил ее проклятием смерти, страхом последнего часа, взаимным пожиранием, стонами жертв. Бог-любовь не будет истязать страданьями безутешных у гроба любимого друга, раскрывать пасть хищника, терзающего слабых для своего насыщения, терпеть реки крови, горы трупов, моря слез, бездны злобы и лжи.
Мятется душа. Туманится разум. И приходит, наконец, мысль последняя страшная:
– Бог, создавший мир, не был христианином.
А после ночи без сна приходит, наконец, день через светлые окна. Сверкающими нитями соединяет с солнцем отдохнувшее зрение.
И среди людей, среди дневного шума, среди суеты движений вижу я: мать склонилась над младенцем, учит первым шагам на земле.
Протягивает младенец к матери руки. Движется с тревожной улыбкой. И какая любовь в ответном взоре ее! Какая безмерность счастья в лице!
И еще далее, среди тех же мелькающих:
Старая женщина заботливо ведет под руку слепого мужа, нащупывающего палкой путь впереди. Дочь движет кресло с отцом, потерявшим способность ходить. Мчится карета с красным крестом по бокам, кому-то должна оказать помощь. Девочка склонилась над тарелкой нищего, опускает монету… За окном молодая жена любовно кормит спешащего на службу мужа. Мальчик ласкает собачку… Молодые люди подходят к прохожим с кружками. На кружках —призыв к помощи тяжко больным…
И, размягченный зрелищем, проникаю я в храм. Цветными звездами напоминают о себе лампады. Перед ликами святых с горящих свечей от смешения с огнем падают янтарные слезы. И сколько их, этих ликов. Всех, когда-то бывших на земле, просвещавших.
И, вспоминая глаза матери, обращенные с любовью к младенцу, и лицо девочки, склоненной над нищим, и карету с крестом, и жену со слепым мужем, благоговейно гляжу на лик Спасителя. И душа молвит:
– Открой тайну Твоего мира, Господи!
Много земных путей исходил я в поисках правды.
Замыкался в кабинете ученого, окружив себя мудростью человеческих книг. В усыпальницах жизни – лабораториях что-то взвешивал, измерял, пытался проникнуть в глубины вселенной при помощи мертвого стекла и металла. И в звуках свободного слова искал смысла; и в гуще людей, охваченных порывом к земным благам, думал найти вечный смысл.
Все исхожено, все испытано. И как блудный сын возвращаюсь в Божий храм к извечным Родителям. Смотрю на янтарные слезы, на цветные звезды, на строгие лики. И мелкой рябью поверхности над морскими глубинами становится все достигнутое утомившимся разумом. Качаются среди волн обломки кабинетных столов, книги, пустые реторты…
И если не сюда, то куда пойти мне после страшной ночи без отдыха? После страдания мысли и смятения души?
В полумраке лампадных огней, в тишине беззвучно говорящих святых уст – яснеет сознание, растет глубинная совесть, гаснут сомнения.
И безмолвно говорит мне голос – мой и не мой:
– Велик и страшен соблазн – возвеличивание силы зла на земле.
В смутные дни зло всегда гремит и сверкает, дьявол всегда на виду.
Это он в толпах людских рядится в блистательные одежды вождя, в ризы защитника слабых, в обличителя сильных. Это он шумит речами, зовет к земному блаженству. Под его бичом несутся к ложным целям стада человеческие. Приведя мир к греху, к смерти, к страданьям, жадно множит он грех, сеет смерть, утоляет свою жажду слезами страждущих. А царство Христа, благостное царство Любви —бесшумно и тихо. Вечной Правде не нужды земные громы, грохот земной суеты. Без борьбы проникает в мир истинный свет, пронизывает прозрачные души. Создан Божий мир на любви. Благословил Бог каждый цветок, дал счастливое дыхание тварям. Тихой поступью, без намеренного шума шагов, не выступая вперед, не отступая назад, без излишнего звучания в речах, благостно проходят свой земной путь верные дети Христа. Незаметно растет сокровищница мирового добра; собираются бесчисленные лепты из любящих глаз матерей и младенцев, из рук любовно дающих, из уст, произносящих слова утешения.
Велико тихое царство Любви. Никогда, во веки, не сломит его дьявол, сам себе провозглашающий победу трубными звуками.
И не впадай в соблазн, душа, смущенная опечаленным слухом и зрением. Не признавай правдой эту победу. Не укрепляй своими слезами торжества зла.
Не плачь, не тоскуй, знай, что Христос —вместе с тобой. И не только веруй в Него: доверься Ему. Как младенец протяни руку, чтобы укрепил Он твои шаги на земле, чтобы, придя к Воскресенью, встретил ты все, что ждали глаза, полные слез: И правду, и истину, и добро, и все лучшее, что ты искал на земле, и родные существа, с которыми тебя связывала земная любовь – высшее отражение Бога.
2. Свет любви
Высоко поднимает человек голову в юные годы. Легко ему смотреть в небо, искать в нем ответа на волнение души.
Но мало ему нужно от небесных высот. Улыбка звезд, нежное благословение лунного света… Все остальное приносит горячая кровь, наполняющая душу земною любовью.
И в зрелые годы самонадеянно легко вперяет человек свой взор в небо. Пытается найти в нем разгадку бытия, познать сущность вселенной.
Но и здесь не многого достигает, надеясь удовлетворить любовь к мирозданию при помощи разума.
И только отягощенный опытом пройденной жизни, согбенный тяжестью лет, когда клонится к земле голова, и глаза с трудом поднимаются вверх, – видит человек все величие небесного чуда, льнет к небу не чувством, не разумом, а всей полнотой духа.
Утомленные глаза видят уже под собой выкопанную могилу земли. Утомленная душа ощущает над собою вверху сияющее разрешение тайны.
Много величественных зданий воздвигло в истории человечества философское искание правды. Казалось бы, как заманчиво ушедшему от житейской суеты человеку подняться на высоты философских учений, вдохнуть в себя живительный воздух их ледников, взглянуть вверх на все окружающее.
Казалось бы, тут, на вершинах, откроются вечные тайны, обнаружится смысл, проявятся конечные цели.
И что же? Только холодом веет вокруг. Леденеет душа. И нет утешения. Игра мысли, как дуновение ветра. Хоровод слов, как снежинки во вьюге.
И действительно: кто же прав из всех мудрых, предлагающих свои системы познания?
Если правильна одна какая-нибудь из этих систем, если основатель ее в самом деле достиг блаженства прикоснуться вплотную к правде бытия, то значит остальные учения, основанные на других методах, ложны? Но почему такое небывалое счастье одному избранному?
Угадать истину для человека такое ослепительное чудо, оно так ярко должно отделить счастливца от всех остальных, что между познавшим и не познавшими – целая пропасть. Различие того же, что между человеком и Богом.
Кто же этот смертный бог на земле? Платон? Декарт? Локк? Кант?
Вся наша глубинная совесть не может примириться с тем, чтобы отдать такое предпочтение кому-нибудь одному. И глубинный наш разум также не может признать, что истина бытия строится совместно со всеми земными мудрецами в их противоречивых учениях.
Дать людям окончательную, неоспоримую правду, привести к действительному проникновению в бытие, освободить нас от мучительных сомнений, согреть сознание смыслом, утешить страдающих от проклятия смерти, – может не просто человек-мыслитель, а только истинный, непререкаемый богочеловек.
И где же искать его, на ком остановиться, как не на действительном Богочеловеке – Христе?
Если Он учитель во всем, то не Он ли учитель и в познании мира?
Учитель-мыслитель без игры логического сплетения мыслей. Учитель-философ без писанной философской системы. Рационалист без преклонения перед силами разума. Эмпирист без искусственных опытов.
Он – логичен без логики, убедителен без убеждений. И для проникновения в правду мира не ищет Он от ученика ничего из того, что требуют изощренные земные мудрецы.
Ясное сознание. Чистая душа. Благостное отношение ко всему. И человек готов к причащению Истиной.
Ибо прикосновение к действительной истине не есть привилегия. Доступно всем – и обладателю грузных человеческих знаний, и человеку неискушенному в ухищрениях науки, и старцу, умудренному жизнью, и юной душе, недавно раскрывшей глаза.
Велики земные мыслители. Велики их попытки, вызывающие уважение, почтение в потомках.
Но был ли один из них, или был другой, было ли их мало, или было много – не все ли равно для приближения к правде?
А Христос един Бог. Един как учитель, как утешитель, как руководитель для ищущих. Без Него все для нас неясно, неполно. Радость на земле тревожна, хрупка. Страшит счастье своей кратковременностью, своим горем исчезновения. И несчастье страшит мраком, безутешностью, помутнением души. Без Христа все мы на земле в жестокой ловушке, все мы – жуткие смертники, обреченные на неизбежную казнь. Без Христа все наше существование пусто: нет смысла, нет цели, нет действительной ценности ни в чем и нигде.
И если во всем Он опора, то почему не опора и здесь – в разрешении загадки познания?
Бог – Любовь. Вот указанная Христом основа всякого бытия, глубинный источник хотений и чувствований, очищенных от загрязнения грехом.
Не идеи Платона, не разум Декарта, не опыт Бекона, Локка, не чувственные ощущения материалистов, не мыслящий дух Гегеля, не воля Шопенгауэра, а любовь Иисуса-Мыслителя. Любовь – божество, начало бытия, все проницающее, все созидающее.
И если Бог есть Любовь, и если в душе своей мы ощущаем присутствие любви, то существование ее в нас – высшее отражение и подобие Бога. Без этого божественного стержня души ничто – и разум, и воля, и чувственный опыт. Только присутствие любви дает им истинный путь и действительный смысл.
Что такое сказать: «я мыслю, следовательно, существую»? Утверждать только малую сторону своего бытия. Но сказать: «я люблю, следовательно, существую» – это сказать все, зачерпнуть истину из первоисточника.
Любовь, обращенная к миру и к людям, к каждому живому дыханию, к каждому цветку и былинке, любовь к мерцанию звезд и к сиянию солнца, любовь к горным тропам и дорогам в скромных долинах, к стихиям в их покое и в буре, любовь ко всему и ко всем – вот единственное полное самоутверждение своего бытия, утверждение бытия внешнего мира и Бога.
Недостаточно мыслить, чтобы достигнуть незыблемой уверенности в существовании своего внутреннего «я» и внешнего чужого «не я». Никакое размышление не создает истинного моста между нами и миром. Не создают этого моста ни интеллект, ни воля, ни чувственный опыт. Интеллект, предоставленный сам себе, тонет в созерцании своей собственной тени, своих собственных призраков; воля растворяется в беспредметном хаосе; чувственный опыт бесцельно скользит по поверхности сущего. Но любовь, увлекая с собой разум, волю и чувствования, истинно полно устанавливает связь между я и не-я.
Для любви нет существования одного только я. Своей неудовлетворенностью без не-я она утверждает реальность внешнего мира. И страдание от потери объекта любви, таким образом, не есть только чувствование: это в то же время и глубочайший познавательный акт.
И нет для любви одного только не-я: истоки ее, находясь в нас, непререкаемо убеждают, что внутренний мир существует. Ни в хотениях, ни в мышлении, ни в восприятиях органов чувств душа так ярко не ощущает свое бытие, как в чувстве любви.
Реально выводя человека из пределов сознания, являясь божественным посредником между человеком и миром, незыблемо устанавливая существование субъекта, объекта, взаимодействия между тем и другим, – любовь несет в себе все признаки познавательной ценности.
Но, не замечая этого сияющего солнца души, проходят мимо мыслители, потрясенные великим солнцем для глаз. Ищут правды бытия с помощью обожествленного опыта. Строят для укрытия от тоски знания убежища, одни из них разрушают, другие обновляют, третьи создают заново.
И видят со страхом, что жизнь коротка, что бесконечная тоска. И что впереди – одно только изнеможение духа.
3. Любовь и разум
Улыбнется ученый в ответ на мысль о познании природы любовью.
И мыслитель-позитивист, исходящий из опыта, тоже улыбнется и скажет: где для любви опора в великой системе приобретенных человеческих знаний? И мыслители рационалист и критицист улыбнутся: нет у любви логических рамок для построения системы. Нет у любви трансцендентальных форм восприятия, нет категорий, которыми обладает рассудок.
Почему же не согласится ученый принять любовь за основу познания? Не потому, что сам не знает любви, а потому, что не знают любви обожествленные им математическое измерение и инструмент. Гордый грузом своих инструментально-логических знаний забывает ученый, что истоком его занятий наукой, руководителем первых шагов, была именно любовь к той стороне бытия, которая пленила его своей загадкой, привлекла внимание чудом существования.
Профессионал-астроном, погруженный в вычисления элементов орбиты новой кометы, или ищущий на фотографии неба черточку – след астероида, не всегда в своей жизни был счетной машиной или придатком к фотографической камере в соединении с рефрактором.
Когда-то, в начале, переполнялась его душа восторгом при созерцании неба, мерцала в душе любовь к мирозданию при виде мерцания звезд. Какими друзьями казались тогда и молодая в своем сиянии Вега, и мудрый в красном блеске стареющий Антарес! Приятелями юности были созвездия и трапеция Льва, и изгиб Северного Венца, и широкоплечий Орион с жемчужным поясом посредине.
А затем – пришел инструмент, за ним цифры, таблицы, микрометрические винты, уровни, хронометры, спектрографы, пленки, сочетания металло-стекла… И от праздника первоначальной любви ничего не осталось.
А какой ботаник-профессионал не начал с того, что возлюбил прелесть цветка, красоту узора листвы? Сколько нежности взгляда пережили его глаза при юном ознакомлении с пугливым пухом одуванчика, с огненной яркостью мака, с лучистой синевой васильков? Долгое время теплится эта любовь в душе натуралиста, пока не растрачивается в таблицах классификации, в искусственных рамках систематики.
И каждая наука имеет такое же начало, такой же конец. Рождается из любви к миру, заканчивается растратой любви в инструменте, в измерении, в обработке ничего не любящей логики. Не только в истоках предметно-объективных наук – в физике, в химии, в геологии, мы находим то же любование природой. Даже начала математики таят в себе любовь-интерес ко взаимоотношению пространных форм, к сочетанию, нагромождению, исчезновению и росту предметов. Но быстро уводит математика душу от этих живых истоков познания, гонит ученого в холод анализа, превращает знание в бесплодную связь понятий и символов. И обездушенный, потерявший начальную теплоту восприятия, смотрит математик на мир сквозь отверстия цифр, в ложном сознании величия… И умерщвляет все живое, к чему прикоснется.
А во что превращается изучение жизни, если в основе его не лежит познавательное проникновение любовью?
Предоставленный себе разум видит в жизни только слепую борьбу, взаимопожирание существ, торжество сильных, гибель слабых, бездушное шествие живых тварей неизвестно откуда неизвестно куда, от безразлично-простого к безразлично сложному.
Движимый неосознанной любовью к изучению таинства жизни, пораженный величием шумного потока живого бытия, подходит начинающий исследователь к берегу этих стремительных вод, ищет в себе опоры для разгадки непонятного зрелища…
Но, отстраняя любовь, выступает вперед разум. Дает в руки исследователю нож, говорит: «сначала умертви, затем изучай». И дает кроме ножа реторту и колбу, говоря «зачерпни живую воду потока, смотри внутрь в сосуд, и угадаешь тайгу движения». Для любви все в основе жизни прекрасно и благостно. Зло, посеянное дьяволом, для любви ничтожно и временно. Грех, вошедший в живую вселенную, не низвергает любовь, а выявляет ее, как противоположность, как начало всего и как конечную цель.
Но поврежденный грехом, незаконно расширив свои границы, отстраняет разум любовь. И без любви теряет человек под ногами истинное дно бытия, остается перед ним только зло для объяснения мира. И возводится беспощадная борьба в основной закон жизни. Утверждается смерть, как первозданная сущность вселенной.
Отдав себя под водительство разума, теряет ученый исследователь жизни весь ее внутренний смысл. Видит в порыве к существованию – приспособление к внешним условиям. В создании новых видов – слепую игру.
И рождение живого для ученого биолога – не земной отблеск любви, а соединение клеток. И появление на земле жизни не божественный дар, а воздействие высоких температур на материю. И неизбежная смерть – не проклятие греха, а равнодушная веха на путях равнодушной природы.
А в чем любовь еще убедительнее составляет основу познания, это – в изучении души, в исследовании взаимоотношений одухотворенных существ на земле.
Что как не любовь до крайней глубины проникает в чужое сознание? Перед нею бледнеют все остальные восприятия от ближних. Простым миражом могут быть и внешний облик, и речь, и улыбка, и взгляд. Без любви нет возможности доказать чужой одухотворенности: все живые существа без нее – движущиеся тени, говорящие признаки. И нет не только чужого, но и собственного одушевления: есть вместо него пустота, заполненная хаосом телесных ощущений и чувствований.
Только возлюбив отдельного человека можно познать, что он жив и одушевлен. И точно также – только возлюбив человеческое общество, можно познать, что это не простое скопление движущихся и сталкивающихся между собою автоматов.
Но приходит к исследователю-психологу разум, отстраняет любовь. И в логических сплетениях, в схемах, умерщвляется неразрывная сущность отдельной души и общего духа народов.
Без любви – опять то же зрелище. Та же борьба. Тот же звериный оскал пасти. Те же жадные глаза, встревоженный слух. И тщетно старается обрести человек смысл в бессмысленном, цель в бесцельном. Нагромождаются логические рамки, в которых обязан пребывать дух; подвергается дух анализу, искусственному расчленению на отдельные качества, испытывается приборами, инструментами. Рассматриваются общества, как взаимодействия молекул кинетической теории газов. Устанавливаются неустановимые логикой понятия справедливости, свободы, равенства в жизни.
А среди теоретиков психологов и социологов рыщут по земле реформаторы, отыскивая для своих построений удобную почву, не засоренную осколками старых разбитых систем. Томится безысходностью познание, томятся, взрываются, бушуют человеческие массы, не находя успокоения в искусственных схемах.
И как им всем угадать правду, и как достичь счастья, когда разум незаконно владычествует?
4. Бог – любовь
Без любви нет истинного познания природы. Без любви нет истинного познания человека и общества.
И без нее нет ответа на крайние вопросы бытия, нет разрешения тайн бесконечности, вечности, первопричины всего, конечных целей, субстанции, абсолюта, самого Бога.
Неутолим человеческий порыв к любомудрию. Сама философия утверждает себя, как любовь к познанию сущего, как благоговение перед загадкой мира, как преклонение перед величием вселенной.
И всю эту жажду к высшему знанию в состоянии утолить только любовь. Она одна отгоняет от нас страх перед пучиной вселенной, она одна спасает сознание от провала в бесконечность и вечность. Холод пространств согревает теплом общего Божьего дома, темноту озаряет светом радостной полноты бытия.
Начинаясь любовью, любомудрие может привести к полному успокоению душу, если не изменит начальной любви, сделает ее неизменной путеводной звездой. Станет тогда любовь сияющей первопричиной всего, и благостной конечной целью и родной человеческому духу субстанцией мира и близким сознанию абсолютом.
Но приходит к человеку-философу разум, отгоняет любовь, создает логические рамки для построения систем.
И плетет мышление свою паутину, чтобы завлечь в нее истину. Неутомимо жужжат прялки философов, у каждого – своя излюбленная нить – рационализма, эмпиризма, критицизма.
Но нет в этой пряже сияющей нити любви. И меркнет без нее свет в бесконечности, в вечности, охлаждается бездна вселенной. Страшны снова время, пространство; безжизненна первопричина всего, безжизненны конечные цели, жутка вещь в себе, далек абсолют.
«Кто не любит, тот не познал Бога», – говорит апостол Иоанн Богослов.
И действительно: только исполняясь любовью, мы познаем в себе божественное начало души, познаем самого Бога.
В истории человеческой мысли неутомимы попытки доказать бытие Божие при помощи разума. Для завершения пирамид своих размышлений немало мыслителей венчало эти пирамиды приятием Бога, как первопричины всего, то в виде высшей монады, то в виде великого всемирного духа. Но создавался Бог всех этих мыслителей по образу и подобию разума: Бог безразличный, холодный, далекий, не отгоняющий страха, не дающий того утешения, которого на грешной земле так жаждет душа.
И разве в состоянии сам по себе разум проникнуть в бытие Бога? Какая цена его доказательствам, когда одинаково может он утвердить и существование промысла Божьего и отсутствие его?
Если душа человека через любовь к ближним не ощутила в себе непосредственно Бога, нет для нее способа доказать Его бытие. Только любовью приоткрывается окно нашей души, через которое человек видит Бога, через которое сам Бог смотрит на мир.
А разум, отстранив эту любовь, в состоянии и одного Бога, и двух, и множество их, признать творцом мира и благостного духа и дьявола. И сколько различных жутких ответов может он дать людям, мятущимся от страха перед небытием после смерти!
– Нет бессмертия, – говорит он. – Смерть – конец, исчезновение всего, навсегда. После смерти нет меня никогда в вечности, нет меня нигде в бесконечности.
Или говорит разум:
– Умер ты, нет тебя, неповторим ты как личность. Но вместо тебя придет кто-то другой, как наблюдатель земли, раскроет глаза, напряжет слух, станет ощущать, хотеть, мыслить. И, кто знает: быть может, это и ты – новый, пришедший? И, быть может, всегда ты приходишь на смену себе, сам не зная того, не вспоминая своих появлений в веках?
Или говорит разум:
– А, быть может, есть бессмертие, бессмертие личное. Но действительно ли в состоянии оно успокоить тебя. А если, исчезнув с земли, встретит твой дух только пустоту, без цели, без смысла? Охватит тебя тоска по краскам, по звукам, по радостным ощущениям бывшего тела. И будешь ты звать Бога – и никто не ответит. И будешь метаться по вселенной, кого-то искать, и никого не найдешь.
Или еще скажет разум:
– А, быть может, в мире духов существует – та же борьба, та же злоба, то же отсутствие правды, что и здесь, на земле. Где тогда у тебя глаза для облегчающих слез? И где грудь для облегчающих вздохов? Вступишь ты в борьбу с другими духами за право воплотиться в желанное новое тело. И будет страшной эта борьба за будущее земное дыхание, за будущие земные желания.
Без конца может строить догадки разум, предоставленный сам себе, не имеющий предела в сплетении мыслей. Созданный не для познания мира, а для узнавания внешних его проявлений, призванный вносить земной распорядок в ощущения, хотения, чувствования, безразличен к единому проникновению в истину, так как предельная истина – выше того видимого неба, которого она достигает.
А любовь, единственная, божественная сущность души, единственный источник познания, пронзает все небо насквозь до его Божьих пределов.
И говорит она человеку:
– Есть Бог, не ищи его: Он в тебе, это – я.
Вечен Он – ибо нет для меня пределов во времени. Бесконечен – ибо я охватываю все во вселенной.
И всемогущ Он, ибо все преодолеваю я, всем движу и все создаю.
И всеблаг Он: ибо я для тебя – благо, благо для всего мира, для всех существ на земле и на небе.
И един Он, ибо едина я в своей полноте.
Не может зло властвовать в мире. Ибо не я, а зло было бы тогда внутренней правдой твоей.
Можешь постигнуть ты все это только через меня, только из себя самого: и вечность, и бесконечность, и единство, и всеблагость Творца.
И не страшны призраки, вызываемые разумом из холодной пустоты слов. Пусть тревожит он мысль твою небытием после смертного часа. Знаешь ты, что всеблаг Бог. И при всеблагости не уничтожит Он творения Своей же любви.
И пусть говорит разум, что впереди у бессмертия – мрак, борьба за воплощение, продолжение неправды.
Знаешь ты, что всеблаг Бог. И при всеблагости – нет в Его царствии неправды и грешной борьбы.
И пусть говорит разум, что не существует бессмертия личного, что души вновь приходят на землю, не зная себя, не вспоминая своего прежнего существования в веках.
Знаешь ты, что Бог вечен, бесконечен, един, всеблагий. И не может всеблагий-вечный отнять у твоего я вечности; не может всеблагий-единый лишить тебя единства сознания; не может всеблагий-бесконечный не вернуть тебе все, что было на земле тобою любимо. Встретишь ты снова и близкого друга, и окружавшую зримую красоту бытия, и величие далеких звездных миров.
Бог есть любовь – учит Учитель. Бог есть любовь – подтверждает глубинная сущность души.
И любовью начинаясь, любовью заканчивается истинное наше познание:
Я люблю, следовательно, я существую.
Я люблю, следовательно, существует мир.
Я люблю, следовательно, существует Бог.