Илья СургучевА. М. Ренников. «Минувшие дни».А. П. Буров. «Бурелом»
Газета похожа на цирк. Каждая цирковая программа, равно во всем мире, открывается дрессированными лошадьми, которых «представляет» сам господин директор, изумительно и сногсшибательно одетый. И каждая газета открывается передовой статьей, которую почти всегда пишет тоже сам господин директор. Лошади танцуют вальс, а в газете господин директор разбирается в жизни мира и предсказывает, и пророчит, и напоминает Черчиллю, и убеждает Эйзенхауэра, и поучает молодого Идена. Затем в цирке следует жонглер, а в газете появляется ученый экономист, в 1914 году предсказывавший «на основании неоспоримых научных данных», что война больше полугода продолжиться не может. Затем появляется трапезист, а в газете, в подвале, известный беллетрист печатает свои последние «психологические догадки» в приемах «внутреннего освещения». В общем и там, и там – скука, – и вдруг из кулис раздается какой-то острый крик и на арену, к общей радости, появляется «он» в полстяной острой шапочке, в штанах с петушками, с широченным галстуком, всегда радостный и приветливый, но скорый и на горькие слезы: Огюст, Макс, Бим, Бом и другие. В газете, чтобы недалеко ходить – Дон-Аминадо, Ренников. Любимцы публики, которые разглаживают морщины на челе. Ради них, по совести говоря, и покупается иногда газета.
Когда-то и у нас в эмиграции был расцвет газеты: ежедневные «Последние новости», «Общее дело» Бурцева, ежедневные «Дни». Позднее «Возрождение», газетный свет горел ярко. И не говори с тоской их нет, а с благодарностью были. Немцы все это сорвали, а потом, после немцев, вообще все пошло на убыль. И после электричества мы остались при одной лучине. И нет ни Дон-Аминадо, ни Ренникова: скрылись с горизонта и, оказывается, в тиши отдаления, пописывали мемуары. И оба издались в Америке, но так как Дон-Аминадо работал в прессе разрушительно, то его издало богатое книгоиздательство, именующее себя почему-то Чеховским, а так как Ренников всю свою жизнь работал в прессе охранительной, то его издало книгоиздательство победнее, по имени «Россия».
В России было два типа газет: одни, в очень скромном количестве, назывались «охранительными»: они старались охранять существовавший тогда государственный строй, и за это все просвещенные люди прогрессивного российского общества их жгуче презирали. Другие газеты старались развинтить и разрушить существовавший государственный строй и за это все «мыслящее и страдающее за идеи» русское общество их благословляло, до небес превозносило и носило на руках.
Разрушительные газеты восторжествовали. Сеятели разумного доброго, вечного подточили-таки ту веревку, на которой висел Царь-Колокол. Колокол упал. Но тут случилась странная история: пробудившейся народ, вместо спасибо сердечного, дал всем сеятелям по шее и все сеятели, во главе с покойным Павлом Николаевичем [Милюковым], вынеслись за границу и, на Больших парижских бульварах, еле-еле перевели дух. Но, переведя дух, опять начали «указывать», «предупреждать», талдычить об эволюции, советовать Черчиллю и одергивать Трумэна. И тут Дон-Аминадо все время наблюдал, куда мы идем и куда мы заворачиваем.
Но все-таки, какая-то польза из событий получилась. Многие стали подумывать, что старая русская «охранительная» пресса была уж не так глупа, и что старик Суворин умел разбираться в обстановке и кое-что понимал правильно, ибо, что ни говори, а старый строй был лучше нового и, что ни говори, в декабре месяце лучше сидеть на Большой Морской, чем на Итальянском бульваре.
Tempora mutantur et nos mutamur in illis…354
Вот, что говорил Ренникову M. О. Меньшиков, когда Ренников приехал в Петербург для работы в «Новом времени»:
– Имейте в виду, что быть нововременцем – это в русской литературе клеймо. С вашим клеймом вас уже ни в какой толстый журнал или в книгоиздательство, кроме суворинскаго, не пустят. Если вы напишете книгу, ни в одной левой газете о вас никакого отзыва не дадут, даже ругательного. Левый лагерь, от которого зависит в России успех или неуспех писателя, накладывает на нововременца настоящее библейское прещение до седьмого поколения. Всероссийская критика приговаривает нас к гражданской смерти. К такой расправе, например, над Лесковым открыто призывал в печати Писарев, прося критиков не писать о Лескове абсолютно ничего, ни хорошего, ни плохого… А вот Чехов… Если бы вовремя ни ушел от нас, так бы и остался простым Чехонте. Амфитеатров от нас тоже перешел к левым, чтобы выплыть на большую воду… Теперь, когда признание и средства к существованию зависят от международных банкиров и революционной печати, все представители литературы и искусства принуждены искать почвы и поливки в либерально-социалистических кругах…
Меньшиков нарисовал верную картину, но теперь, когда, по библейскому выражению, сроки исполнились, можно и должно спросить: какая же печать была истинной: охранительная или разрушительная? Что же лучше было: охранить старое российское государство или наслаждаться существующим новым, большевистским?
И когда-нибудь очухавшиеся россияне поставят в Петербурге памятник «Новому времени» и там на барельефах, может-быть не забудут и А. М. Ренникова, чья прелестная и талантливая книга «Минувшие дни» сейчас лежит у нас перед глазами.
Юмор Ренникова напоминает юмор английского Джерома К. Джерома.
– А. Ф. Керенский мог говорить 2-3 часа и уставал меньше, чем его слушатели.
Это – Джером. Чистой воды.
Книга, несмотря ни на что, веселая, талантливая, острая и жалеешь, когда подходишь к ее концу.
Буров355, в своем новом романе «Бурелом» сильнее Ренникова в своих сокрушениях. Там, где Ренников только чуть-чуть касается предмета пером, – Буров, с присущим ему исключительным темпераментом, крушит топором. Это вопль о старой России, о старом солдате, о Царе. Проклятия гробокопателям России. Интересно зарисованный портрет Красина, когда он был еще простым буржуазным инженером. Это уж – не письменный стол, а наковальня, – и дай Бог, чтобы удары молота разбудили чью-нибудь задремавшую совесть.
Константин НиколаевА. М. Ренников. «Минувшие дни»
Изумительный по внутренней духовной красоте и правде этюд «Разбойник благоразумный»356 («Россия», 23 апреля 1954), написанный накануне Христова Воскресения, знаменует характер творчества А. М. Ренникова, а вместе с этим и непонятный наш русский характер. —
«Есть в православии одна сторона, отличающая нас от других христиан:
Исключительное проникновение в трагически просветленный образ благоразумного разбойника.
Молитвенные слова “помяни меня, Господи” глубоко входят в нашу душу, вызывая смиренное преклонение.
Для нас преступление не только грех, но и несчастье. Недаром наш народ называет каждого преступника “несчастненьким”. В его мистическом мироощущении несчастье преступления не всегда гибель души. В глубинном покаянии может сгореть всякий грех. Такое очищение открывает путь к Отцу даже разбойнику.
И только в русской литературе можно найти величайшие образы приближения человека к Богу после пленения дьяволом».
Откуда это дано нам, русским грешникам из грешных, но всегда взывающим ко Господу?
А дано это оттуда, откуда русское ощущение Праздника Воскресения Христова, и чудесно говорит А. М. Ренников:
«Это, действительно, праздник. Яркий, ликующий и всеобщий, и личный, и для всех, и для каждого, и для праведного, и для греховного, и для сильного духом, и для надломленного. Выпрямляется согбенная под тяжестью жизни душа, счастье заливает сознание. И храм Божий из обители молений превращается в сияющий праздничный зал, где Царь вселенной отечески любезно встречает и раскаявшихся разбойников, и вернувшихся блудных детей, и невинных младенцев – всех ласкает, всех целует, всем говорит то Слово, которое было вначале.
Какая радость и какое счастье быть православным».
Этими словами нашей правды, можно сказать, проникнуто все творчество поистине «маститого», тихого и радостно печального русского юмориста – А. Ренникова.
Когда-то в юности наш добрейший преподаватель истории спросил нас – откуда возникло Русское Государство. И мы в каком-то странном порыве провозгласили: «Неизвестно кто, неизвестно когда, пришел неизвестно куда, и оттуда пошла есть русская Земля». Преподаватель разгладил свою пышную бороду, удивленно на нас посмотрел и задумчиво заметил: «А, пожалуй, ты прав. Только это не все». И поставил пятерку. И чем больше вникаешь в смысл русского исторического бытия, тем больше понимаешь, что вся наша история и все мы – одна сплошная загадка. Но в основе этой загадки лежит задача, которую мы должны осуществить. И задание это дало нам «То Слово, которое было вначале».
И, подумать только, что какие-то скверно пахнущие Ярославские и Бухарины —псевдонимы и анонимы, полагали, что «пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
Ярославский в своей дикой и наглой глупости воображал, что его грязным лепетом можно затушевать образ Христа, тысячу лет живший и ныне живущий в душе грешного русского народа.
И русский крестьянин – христианин-представитель «коммунистического человечества» после всего воспитания мудрейшими, съевши посевную картошку, разбегается из колхозов, стремясь к «капиталистической свободе».
И тогда наше прошлое последних пятидесяти лет, освещению которого служит любовно и прекрасно изданная, и, мы бы сказали, уютная книга А. М. Ренникова «Минувшие дни», нашло правильное отражение.