Он назвал ее Мали, или ей показалось? Этим именем он называл ее только в ночной тишине их тайных объятий. Она не удержалась на ногах и безвольно опустилась на одну из скамеек, щедро рассыпанных по прибрежному бульвару. Он сел рядом с ней и положил руку ей на колено. Ей почудилось, что она сейчас потеряет сознание. Закроет глаза и покатится в бездну. Но — нет, она опять пересилила себя, отшатнулась от края бездны и спросила:
“Чего тебе надо, Искандер? Зачем ты приехал?”
“Ты мне не рада?”
И это после всего, что случилось?
“Я спрашиваю, зачем ты приехал?”
Лицо его исказилось, и он заговорил бессвязно, захлебываясь словами:
“Я больше не могу выносить этот бред, этот ужас, этот содом в моем доме. Нам с Натали приходится скрывать свои отношения от всех, особенно от детей. Дети и так ненавидят Натали. Но хуже всего Огарев. Он-то в курсе. И очень тяжело это переживает, тем более, что понимает, что она не может с ним больше жить. Он каждый вечер запирается у себя в комнате и спускается вниз только к обеду. На него смотреть страшно — глаза запухшие, лицо отечное. Мы подозреваем, что он каждый вечер напивается до беспамятства. А вчера с ним случился приступ, ты же знаешь, у него падучая, поэтому она с ним жить не может. Он упал, спускаясь с лестницы, ударился головой о ступеньку, глаза закатились, язык вывалился. Мне пришлось на него навалиться и держать его челюсть, чтобы он не прикусил язык. Бедная Оленька так испугалась, так испугалась — она первая выбежала из столовой, когда он упал. Она и так сама не своя, ведь Натали ее терпеть не может. И ничего сделать нельзя, потому что Натали беременна, уже пятый месяц. И никто не знает, что от меня, представляешь? Надо все время притворяться, делать вид, что я ни при чем. Беременность тяжелая, ее все время рвет, она бьет посуду и кричит на детей, особенно на Оленьку”.
Тут он заплкал, совсем как в светлые, давно ушедшие дни, когда они разговаривали часами о самом заповедном. Неужели можно вернуть эту нежность, эту задушевность?
“Мне так не хватает тебя, Мали, так не хватает, — повторял он, не утирая слез. — И Оленьке тоже, она все ночи зовет тебя во сне”.
МАРТИНА
Насчет поплакать, Искандер всегда был мастак. Он с младых ногтей понял, что плачущий мужчина может получить от женщины все, что хочет.
МАЛЬВИДА
Прохожие уже начали на них оборачиваться — чопорные жители туманного Альбиона не способны были понять, как взрослый мужчина в котелке может плакать у всех на виду.
“Пойдем отсюда, Искандер. На нас уже оборачиваются”.
По дороге он спросил, не может ли она угостить его чаем. Она неловко поежилась — никакого устройства для приготовления чая в ее комнатушке не было, а просить хоть о чем-нибудь хозяев отеля она бы не осмелилась. Но пока они дошли, он уже забыл про чай и снова окунулся в перечисление своих домашних бед.
“Самое страшное, что Натали не ладит с детьми. И ни за что не хочет это признать, все повторяет, что обещала покойной Наташе заменить им мать. Но мать из нее никакая, а дети, не сговариваясь, ее травят — ты же знаешь, на какие проказы они способны. Так что в доме у нас теперь кавардак похуже того, который был там, когда ты к нам переехала”.
“Ну так отсели своих Огаревых на отдельную квартиру, как было при мне. Почему они должны жить у тебя?”
“Ну как ты не понимаешь? При моих отношениях с Натали мы должны жить в одном доме, чтобы сохранить их в тайне”.
“А тебе так важны эти отношения?” — невольно вырвалось у Мальвиды. И она тут же об этом пожалела.
“Я обязан, просто обязан их продолжать. Положение Натали трагично, она так ошиблась в Коле. Он не смог ей дать ничего — ни любви, ни ласки, ни семейного уюта. Она приехала сюда в таком отчаянии, она была близка к самоубийству. И я должен был ее спасать, — ведь Коля мне больше, чем брат”.
Интересный поворот — он, оказывается, спасает Тучкову исключительно ради дружбы с Колей! Интересно, что думает об этом Коля? Слушать этот бред было мучительно. И Мальвида опять спросила, с трудом скрывая раздражение: “А от меня чего ты хочешь?”
Искандер не решился посмотреть ей в глаза: “Я хочу, чтобы ты взяла к себе Оленьку”.
“Куда? Сюда?”
Искандер обвел глазами ее жалкую полутемную комнатку, словно впервые ее увидел.
“А ничего лучше ты найти не можешь?”
“На мое ничтожное жалование?”
Услыхав про жалование, он уставился на нее будто громом пораженный. Он, баловень судьбы, никогда не получал жалования и никогда не работал для заработка. Конечно он теоретически знал, что на свете есть люди, едва сводящие концы с концами, но не мог даже представить, что к ним относится его верная соратница Мали.
“Если все дело в деньгах…” — начал он.
“Оставь! — резко перебила она. — Ты прекрасно знаешь мои принципы. Я никогда не возьму у тебя деньги!”
“Идеалистка, как всегда! Готова погубить ребенка во имя своих принципов!”
“Почему погубить? Что Оленьке угрожает? Она живет в родном доме!”
“Ах, Мали, Мали! У меня язык не поворачивается рассказать тебе обо всем, что там происходит! Я ведь уже говорил, что Натали беременна и очень раздражена. Позавчера она влепила Оленьке оплеуху и Оленька перестала есть. Вот уже двое суток как при виде пищи у нее начинается рвота”.
У Мальвиды свет померк и поплыл перед глазами. Это она, она во всем виновата, она покинула Оленьку, отдала ее на расправу этой стерве, которая жаждет ее погубить!
“Что же делать? Как я могу помочь? — беспомощно прошептала она. — Ведь я целый день сижу за конторкой и учу тупых иностранцев, как выполнять жесткие британские правила”.
“Но ты хочешь взять Оленьку к себе?”
Хочет ли она взять Оленьку к себе? Да она об этом и мечтать не смела. Больше всего на свете!
“Ты можешь не брать денег у меня. Я назначу Оленьке стипендию и вы будете на эту стипендию жить вдвоем. Согласна?”
Мальвида молчала, страдая за себя и за Оленьку и не зная, соглашаться или нет.
“Что ты молчишь? Ведь ты всегда жаждала забрать ее у меня. И она все время зовет тебя, даже во сне”.
Мальвида мысленным взором увидела Оленьку — глазки распухли от слез, рот и щека измазаны рвотной слизью. Выбора не было.
“Ладно, я согласна на стипендию. Но при условии, что об этом никто никогда не узнает”.
Искандер не мог скрыть свою радость: “Спасибо! Я знал, что только ты можешь меня спасти! — Он вскочил и начал торопливо натягивать пальто. — Оленьку нужно срочно увезти из нашего дома. Побежали!”
“Куда?”
Он на минуту задумался.
“Значит так. Сейчас мы пойдем в самый дорогой отель и снимем там семейный номер. А завтра утром горничная привезет туда Оленьку и поможет тебе на первых порах, пока ты уладишь отношения со своими хозяевами”.
И ринулся к двери.
“Ты уже уходишь?”
“Мали, я должен поскорей вернуться домой. Не дай Бог Натали узнает о моем визите к тебе. Ведь она во всех раздорах с детьми винит тебя. Ты ее главный враг”.
“А она мой”, — стыдясь самой себя, подумала Мальвида. Она не привыкла называть человека своим врагом, это было против ее принципов. Но в этой истории все было против ее принципов. Зато в ее пользу. Она никогда никому не признается, что пожертвовала принципами ради пользы. Никому и никогда!
Ее слегка покачивало — трудно было понять и поверить, что ее печальная судьба переменилась в один миг. Могла ли она, некрасивая и неудачливая, надеяться, что с этого дня у нее будет родная дочь? Ее любимая, ненаглядная Оленька!
Они шли очень быстро, почти бежали. Искандер шагал размашисто, она едва за ним поспевала и едва ухватывала его бессвязную торопливую речь:
“Ты не бойся. Я не закабалю тебя надолго. Как только Натали родит и придет в себя, ты отдашь мне Оленьку и будешь свободна”.
Она не ответила, она знала, что не отдаст ему Оленьку никогда.
МАРТИНА
Господи, куда меня занесло? Ведь я собиралась писать о Лу Саломе, а забрела в 1858 год, откуда даже дня рождения Лу надо ждать еще целых три года! Спрашивается, на кой сдалась мне эта Мальвида с ее Герценом и Огаревым? Всего-то занимательного в ней на первый взгляд это год ее рождения версус года рождения Лу — 1816 версус 1861.
И все-таки я недаром углубилась в ее душевную драму — присмотревшись, я увидела, что она версус Лу не только по году рождения. Если по списку романов Лу можно изучать культурную историю Европы, то по списку гениев, открытых Мальвидой за ее долгую жизнь, можно изучать культурную историю Европы под другим углом. Если неведомая покоряющая сила была дарована Лу Богом, в которого она не верила, то дар провидения, похоже, дан был Мальвиде тем же Богом, в которого она тоже не верила.
Начала я с того, что Мальвида свела Лу с Фридрихом Ницше, превратив его жизнь в бесконечную драму великой неразделенной любви. Но от 1858 года до этой роковой встречи тянется щедрая полоса истории девятнадцатого века, на которой возникали и рушились государства, совершались научные открытия, строились философские системы и создавались великие художественные произведения. И вокруг этих двух женщин, столь непохожих, столь полярно противоположных, сплетались, пересекались и разбегались судьбы зодчих этой истории.
Я особенно укрепилась в правильности своей идеи параллельного описания Мальвиды и Лу, когда неожиданно для себя обнаружила, что в 1901 году Мальвида фон Мейзенбуг была номинирована на Нобелевскую премию по литературе. Я не сумела выяснить, кто ее представил, но подозреваю, что это был Ромен Роллан, который написал: “Я смог сохранить непоколебимую веру в любовь и презрение к ненависти благодаря влиянию моей мамы и великой женщины Европы, чистой идеалистки Мальвиды фон Мейзенбуг, чья светлая старость была подругой моей юности. Она прожила всю жизнь рядом с героями и чудовищами духа, с их тревогами и падениями; все они открывались ей, все любили ее, — и ничто не затемнило ясности ее мыслей”.