“Никакой! Я давно поняла, что Бог умер!”
“Вы читали Фридриха Ницше?” — ахнула я.
“Кто такой Фридриха Ницше? Первый раз слышу!”
Это неудивительно — ни одна книга моего бедного Фридриха пока не была продана.
“Так откуда же вы взяли, что Бог умер?”
“Сама заключила — из чтения и размышлений. Вас это возмущает?”
“Напротив, меня радует, что вы мыслите самостоятельно”. “Чудесно! Меня тоже радует, что вы мыслите самостоятельно, дорогая Мальвида”, — самоуверенно ответила эта дерзкая девчонка, и я не смогла на неё рассердиться. Ни одна из моих девиц даже в мыслях не посмела бы назвать меня просто Мальвидой без фрейлин фон Мейзенбуг, а Лу даже не запнулась — мое имя слетело с её язычка естественно и мило.
Хотя Лу фон Саломе опоздала к началу семестра, она мне так понравилась, что я тут же записала её на курсы и пригласила прийти на следующий день, чтобы прослушать лекцию Поля Ре.
МАРТИНА
И тут началась настоящая карусель!
ЛУ
На лекции и семинары Лу обожала приходить с опозданием. Её появление было тщательно продумано — стоило ей отворить дверь и на цыпочках войти в аудиторию, как все головы поворачивались к ней. На лекцию Поля Ре она тоже пришла с опозданием. И хотя все обернувшиеся к ней головы были женские, опоздание оказалось очень удачным: тому, ради кого стоило выполнить этот трюк, не нужно было оборачиваться — он стоял к ней лицом. И как стоял, так и застыл с открытым ртом, прервав свою лекцию на полуслове. В тот же вечер он попросил разрешения проводить её после лекции домой.
И она охотно согласилась — она мгновенно почувствовала, что этот элегантный молодой человек может стать её другом на многие годы. После лекции и чая они долго шагали по ночному Риму, увлечённые процессом знакомства и взаимопонимания, растущего с каждой минутой. Так легко, так волшебно просто было поверять свои заветные мысли собеседнику, готовому боготворить каждое её слово. Не то, чтобы у неё был недостаток в боготворящих каждое её слово поклонниках, но ничьи восторги не находили такого звенящего радостью отзыва в её сердце.
Часто, запершись в своей спальне, Лу рассматривала себя в зеркале, чтобы понять, что именно производит столь оглушительное впечатление на всех мужчин, поднявших на неё взгляд. Она отлично изучила свои достоинства и недостатки, но это знание ничего не объясняло. Оставалось предположить, что от неё исходит какое-то невидимое излучение, покоряющее каждого встречного. Постепенно Лу привыкала к своей удивительной привлекательности и начинала всё более умело ею пользоваться.
Но молодого профессора философии с изящным, словно выточенным скальпелем профилем она не обольщала ни с какой заранее поставленной целью, она искренне делилась с ним всем тем, что накопилось в её душе за годы вынужденного молчания. А с кем, с кем ей было обсуждать свои бунтарские взгляды? Не с мамой же, которая бы упала в обморок, если бы узнала, что её строптивая дочь думает о моральных принципах общества, которые добропорядочной маме никогда не приходило в голову оспаривать? Или с похотливыми козлами, изводившими её в Цюрихе утомительно стандартными комплиментами? Что толку было открывать им свою мятущуюся душу, если заранее было ясно, как они отреагируют? Они плотоядно разденут её мысленным взором и воскликнут “Гениально!” — в надежде затащить её в постель.
Поль, конечно, тоже не прочь был бы затащить её в постель, но для него это не главное, он восхищается игрой её ума не меньше, чем её стройными ногами, осиной талией и высокой грудью. И вообще Поль не такой, как остальные — он ко всему относится с серьёзным юмором, какого она до сих пор не встречала ни у кого. Может быть, дело в том, что он еврей? Он и не подозревает, что она об этом знает, он скрывает от неё своё еврейство — непонятно зачем. Ей безразлично, еврей он или христианин, ей нравится его острый иронический глаз и беспощадный язык.
Как остроумно он недавно сказал о Мальвиде: “Недостатки интеллекта люди часто принимают за достоинства души”. Стоп, стоп, — при чём тут Мальвида? Поль ни словом, ни взглядом не упомянул Мальвиду, это она, непочтительная Лу, ему приписала. Наверно потому приписала, что слова “достоинства души” навели её на мысль о Мальвиде, душа которой полна достоинств, а не потому что… Хватит, вовсе не потому! “Я нисколько не хотела бросить тень на интеллект Мальвиды, — остановила себя Лу, — я её обожаю. Благодаря ей моя жизнь в Риме так прекрасна и полна смысла. Меня просто раздражает, когда она то и дело повторяет “мы должны”, “нам положено”, “наша задача”, и я не понимаю, кто такие эти “мы”. Я понимаю только, что Я должна, что МНЕ положено, и в чем МОЯ задача, и никаких МЫ. А кроме того я подозреваю, что она молчаливо осуждает мои ночные прогулки с Полем. Какое ей дело? А впрочем, можнет быть она осуждает наши прогулки вовсе не из-за недостатка интеллекта, а просто из ревности? Ей, небось, кажется, что я слишком завладела её ненаглядным Полем”.
МАРТИНА
А Лу и впрямь завладела им настолько, что он без спроса отправился к ее маме просить руки её дочери. Мама, не подозревая, что корректный вежливый профессор философии — еврей, готова была согласиться: он казался ей хорошей партией для её строптивой девочки, которую она мечтала поскорей пристроить, пока та не натворила бед. Тем более, что мама рвалась обратно в Петербург, а Лу отказывалась уезжать из Европы — Европа пришлась ей по вкусу.
“Мама, — чуть было не брякнула Лу, — ты же знаешь, что я вовсе не намерена выходить замуж!”
Но успела сдержаться и сказать совсем другое, хитро продуманное и обнадеживающее маму: “Так уже сразу и замуж! Нужно к нему присмотреться, я с ним ещё не достаточно хорошо знакома. Ты езжай в свой Петербург, а меня оставь на годик здесь, в Европе. А через годик мы этот вопрос решим с полным пониманием”.
Слово “годик” Лу употребила, чтобы было неясно, год это, два или больше. И мама, притворившись, что поверила Лу, предпочла согласиться, прекрасно понимая, что её строптивую девочку увезти из Европы удалось бы только в кандалах.
В надежде в скором времени избавиться от материнского надзора, Лу готовилась осуществить давно задуманный ею план-вызов обывательскому обществу. Она уговаривала Поля поселиться с ней в одной квартире, однажды увиденной ею во сне, где они будут жить в платоническом интеллектуальном содружестве — читать и обсуждать прочитанное, бродя среди музыки, книг и цветов. Бедный Поль готов был на всё, на книги, цветы и платонические восторги, только бы оставаться рядом с ней. Неизвестно, чем бы завершился этот недопустимый по тем временам план, если бы на сцене не появилось новое действующее лицо — пока ещё непризнанный гениальный философ Фридрих Ницше.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Я в отчаянии: Фридрих просто сводит меня с ума своими метаниями по Италии, ни в одном городке он не задерживается надолго, — везде ему плохо и неуютно. Я бы хотела, чтобы он приехал ко мне в Рим, но боюсь, что римский климат будет ему вреден. И всё же сейчас, несмотря на свои тревоги о его здоровье, я решилась пригласить его сюда. Дело в том, что последнее время он больше, чем на ужасные головные боли, жалуется на своё беспросветное одиночество — ему не с кем обсудить безудержный поток своих радикальных идей. Он умоляет меня найти ему друга, с которым он мог бы делиться своими мыслями. И добавляет: а еще лучше — подругу.
И я задумала познакомить его с Лу. В каком-то высшем смысле она ему под стать, она способна его слушать и понимать: она такая начитанная девочка и полна разных бунтарских идей, даже для меня слишком смелых. Она может стать подругой Фридриха — хоть он очень суровый философ, он самый нежный, самый преданный друг. Я часто перечитываю дарственную надпись мне, сделанную им на титульном его последней книги: “Лучшую часть приношу я на алтарь той, кто был мне другом, матерью, врачевателем”. Перечитываю и плачу — мысль о его одиночестве нарывает мне душу.
А кроме того, признаюсь, есть у меня в этом замысле свой интерес — я надеюсь, что Фридрих сумеет встать между Лу и моим дорогим Полем, которого я люблю как сына. Мне больно видеть, что эта сумасбродка совсем вскружила голову бедному мальчику. Он смотрит на неё, как кролик на удава, и готов выполнить любое её требование, самое идиотское, а таких у нее полно.
Поскольку Фридрих, опасаясь за свое здоровье, не очень рвётся в Рим, я стараюсь заманить его, расписывая Лу самыми яркими красками. Я пишу ему, что у нее тонкий ум, богато одаренная натура, отважный характер, что она непримирима в своих исканиях и что с детства в ней уже видна героиня.
МАРТИНА
Интересно, откуда Мальвида узнала про героизм Лу, проявленный ею еще в детстве? Как я понимаю — только из рассказов самой Лу. Возникает вопрос — насколько можно верить рассказам Лу?
ЛУ
Лу еще с вечера продумала свой наряд для предстоящей встречи с новоявленным гением Фридрихом Ницше. За последние три недели Мальвида все уши ей прожужжала, расписывая достоинства своего любимца, но Лу не очень-то доверяла ее похвалам. Она давно уже поняла, что Мальвида принадлежит к широко распространенному типу “верующих без Бога”. Они, признавая, что Бог умер, населяют пустующие небеса неким абсолютным метафизическим Идеалом, представляющим сумму вечных нравственных истин. Лу было очень смешно наблюдать, как эти люди гордятся смелостью своих суждений, даже не замечая, что просто заменяют одного Бога другим.
Стоя в одной комбинашке, Лу задумчиво перебирала бесчисленные платья, многоцветной вереницей развешенные горничной Ирмой вдоль продольных стен ее гардеробной комнаты. Какое выбрать — соблазнительное или строгое? Зачем, собственно, ей соблазнять одинокого неприкаянного философа? Чтобы угодить Мальвиде или просто так, для испытания своих чар?
“Лёля, ужин подан!” — позвала мама из столовой, нарушая ход ее мыслей.