“Что случилось? Чего ты так разбушевалась, тигрица?”
В ответ Элизабет уткнулась носом в его плечо и зарыдала.
“Иди, подними эту гадость и сам поймёшь!”
Дитер отпустил её руки и наклонился поднять книжонку: “A-а, твой друг Юлиус написал книгу! Оказывается, он умеет писать? Вот уж не думал!”
Элизабет вырвала у него книгу и раскрыла на заложенной птичьим пером странице: “Почитай, как мы с Бернардом угощали это ничтожество ужином! Это была твоя идея пригласить его на ужин! И даже подвезти его на твоих дрожках!”
Дитер бегло прочёл несколько фраз и захохотал: “Ну и ну! А ты уверяла меня, что сумела его очаровать!”
“Я была уверена, что я его очаровала. Я так старалась!”
“И весь вечер говорила без умолку?”
“А что было делать, если Бернард весь вечер молчал, как жопа? Они, конечно, заметили, что он не в себе, он вёл себя так странно. То и дело вскакивал и выкрикивал что-то нечленораздельное. А я старалась отвлечь от него их внимание”.
“Интересно, Бернарду тоже прислали эту книжечку в Асунсьон? Он написал тебе что-нибудь с этой почтой?”
Она швырнула на пол скомканный листок: “Написал, написал! Но лучше бы не писал ничего, чем писать такую чушь — вот посмотри!”
Дитер подобрал и расправил листок: “Я достиг такого влияния в Асунсьоне, что не удивлюсь, если на следующих выборах меня сделают президентом Парагвая”.
«Умоляет их о милостыне и собирается стать президентом! Он совершенно сбрендил и пишет совсем как Фрицци. — Элизабет протянула ему другое письмо. — Вот полюбуйся, что написал мне мой братец!”
Дитер полюбовался: “Я захватил власть и посадил в тюрьму папу римского, а Бисмарка, кайзера Вильгельма и всех антисемитов приказал расстрелять”.
“Ты только глянь на подпись! И можешь посмеяться”.
Дитер глянул на подпись — “Распятый”. Но не засмеялся, а прикусил губу и обнял Элизабет.
“Да, нелегко тебе между двух безумцев! А что ты ответила Бернарду?” — спросил он, заметив на её столе недописанную страничку.
“Я расписала, как я страдаю в разлуке, и попросила его вернуться домой к годовщине нашей свадьбы”.
“Ты и впрямь хочешь, чтобы он вернулся?”
“Конечно, нет. Но нужно соблюдать приличия, на случай, если поползут слухи о нас с тобой”.
“Слухи, небось, уже и так ползут. И всё-таки несмотря на сплетни я хочу сегодня приехать к тебе ужинать. Не возражаешь?”
Элизабет прильнула к его плечу — он был такой спокойный и надёжный!
“А как ты думаешь?”
“Я надеюсь, что не возражаешь”.
“Раз ты надеешься, не хочу тебя разочаровывать. Придётся закрыть контору и ехать домой готовить ужин”.
МАРТИНА
Элизабет говорила правду — уже почти год как Бернард сбежал из Фюрстеррота в немецкий пригород Асунсьона Сан Бернардино. Именно сбежал, удрал подальше от недобрых косых взглядов и открыто враждебных упрёков, которыми всё чаще встречали его колонисты. Он окопался там в отеле дель Лаго, каждый день напиваясь до беспамятства. И непрерывно писал отчаянные письма в Германию, умоляя прислать ему деньги, но денег никто не присылал. Время от времени он отправлялся в Асунсьон, где обивал пороги парагвайских министерств в надежде отсрочить возврат взятых при начале проекта ссуд. Но парагвайские министры были неумолимы и, угрожая тюрьмой и позором, требовали вернуть деньги, которых у Бернарда не было.
Элизабет не очень скучала по мужу. Видя, как по его вине рушится их грандиозный замысел, она всё больше проникалась презрением к его слабости и неумению владеть собой. Лишившись его поддержки, она нашла в себе силы подчинить колонистов своей воле и стала твёрдой рукой управлять всеми делами Фюрстеррота. В своё оправдание она постепенно укрепилась в подозрении, что Бернард связался с ней не из любви, а с тайной целью проникнуть в интимный круг Вагнера, которого обожествлял. А она связалась с ним из любви? Или в надежде стать спутницей великого мужа, раз не удалось стать сестрой великого брата? И вот эта надежда рухнула и рассыпалась в пыль. Но не стоит унывать, ещё не вечер — она, Элизабет Ницше, ещё не потеряла веру в себя, она полна энергии и великих замыслов!
ЭЛИЗАБЕТ
Элизабет изогнулась как кошка и промурлыкала: «Почеши спинку».
Дитер безропотно подчинился — спинка была белая и шелковистая. Но его безропотность насторожила Элизабет — обычно он терпеть не мог царапать ногтями её кожу между лопаток.
«У тебя что-то на уме?» — осторожно спросила она, зная, что он не любит щекотливых вопросов.
Пальцы Дитера заскользили по её спине с непривычной нежностью: «Ты ведь не получила сегодня письма от мамы?» «Нет. Это первый раз, что она пропустила очередную почту.»
«Я так и думал!»
«С мамой что-то случилось?» — задохнулась она.
«Нет, с мамой всё в порядке».
«Значит, с Фрицци! Что он опять натворил?» «Не знаю, можно ли назвать это натворил».
«Господи, да не тяни ты! Что произошло?»
«Я целый день думал, говорить тебе или нет, Лиззи».
Он назвал её Лиззи! Он называл её так крайне редко, в минуты крайней нежности, но почему сейчас? Она вся съежилась от предчувствия какого-то ужасного удара: «Ну?»
«И всё же решил рассказать то, о чём написал мне мой друг из Турина. Это не секрет, об этой истории говорит весь город».
Он опять замолчал и ей стало дурно: «О какой истории?» «Вот послушай: Ты же знаешь, что профессор философии Фридрих Ницше несколько месяцев снимал у нас в Турине мансарду в доме торговца газетами Дэвида Фино. В один холодный зимний день он отправился в город на прогулку».
Она совсем потеряла голову от страха: «Почему снимал? А сейчас не снимает? Он жив?»
Дитер протянул ей мелко исписанные листки:
«Знаешь, лучше прочти это письмо сама!»
Она взяла было листки, но не сумела удержать их в дрожащих пальцах, и они веером рассыпались по полу.
«Нет, не могу, у меня в глазах всё мелькает. Прочти мне ты».
Он нехотя собрал листки с пола:
«Я бы не хотел читать тебе это вслух».
«Читай уже, не терзай меня! Иначе зачем ты принёс сюда это письмо?»
Он начал читать, медленно, сбиваясь на каждом слове, словно плохо разбирал почерк своего друга.
«Когда он вышел на Пьяцца Карло Альберто, он увидел, как под памятником короля Сардинии Карло Альберто какой-то извозчик избивает кнутом свою лошадь. Бедная лошадь терпеливо сносила побои, она только мелко вздрагивала от каждого удара и из глаз её текли настоящие слёзы, совсем как у человека. Профессор Ницше подбежал к пролётке, обхватил шею лошади двумя руками, чтобы заслонить её от кнута, и заплакал вместе с ней. Очевидцы позже рассказывали, что при виде плачущего профессора глаза бронзового коня Сардинского короля тоже наполнились слезами.
«Убирайся отсюда, псих!» — заорал извозчик и замахнулся на профессора кнутом. Но тот ещё крепче обнял лошадь, крикнул — «Не смей мучить животное, негодяй!» и громко зарыдал. Кнут засвистел, опускаясь на плечи профессора, но тот перехватил его на полпути и сломал пополам. Любопытные зеваки, которые уже начали собираться вокруг происшествия, так и ахнули — кто бы мог подумать, что в руках философа таится такая сила?
Профессор поднял обломок кнута над головой и угрожающе двинулся на извозчика, тот испуганно попятился и скрылся за спинами зевак. А профессор вскочил на пролётку и объявил, что явился в этот жалкий мир, чтобы спасти жалкое человечество от последствий его собственной глупости. Произнося эти странные слова, он сбросил с плеч пальто и принялся срывать с себя остальную одежду, выкрикивая: «Нагим ты пришёл на эту землю и нагим уйдёшь с неё!»
Был зимний день, с неба порошил колючий снежок, но холод не остановил профессора Фридриха Ницше — совершенно нагой он продолжал выкрикивать с пролётки свои страшные пророчества. Наверно, кто-то из толпы вызвал полицию, потому что из Виа Маргарита поспешно вынырнули два полицейских и решительно двинулись в сторону пролётки. Не знаю, чем бы эта странная сцена закончилась, если бы киоск хозяина дома, в котором Ницше снимал мансарду, не располагался в дальнем уголке площади. Увидев скопление зевак вокруг памятника Сардинского короля, Фино протиснулся сквозь толпу и с ужасом узнал в обнажённом проповеднике собственного жильца. Он быстро сориентировался, сорвал с себя пальто и, подбежав к бедняге, набросил своё пальто тому на плечи до того, как к пролётке добрались полицейские.
«Это мой жилец! — крикнул он полицейским, застёгивая пальто на Ницше. — Он нездоров, и я сейчас уведу его домой!»
Как ни странно, профессор вдруг сник, безропотно спустился с пролётки и послушно последовал за своим спасителем. Естественно, что в городе только и говорили об этом странном происшествии. Из этих слухов и сплетен я узнал, что через пару дней за профессором Ницше приехал его друг, тоже профессор, и увёз его в Базель. Для того, чтобы его увезти, профессору из Базеля пришлось нанять специальную карету, в которую бедного Фридриха Ницше вынесли связанного по рукам и ногам. При этом он пытался вырваться и, громко рыдая, причитал, что ему не дают высказать всю правду о будущем человечества. Больше я ничего о нём не слышал.
Пишу об этом тебе, потому что по слухам супруга основателя вашей колонии приходится родной сестрой несчастного безумца».
Элизабет неожиданно вскочила, вцепилась острыми коготками в плечи Дитера и стала его трясти:
«Скажи, что это неправда! Скажи, что неправда! Просто какой-то враг нашей колонии нарочно написал это тебе, чтобы разбить моё сердце! Ведь недаром он упомянул меня в своей гнусной писульке!»
Дитер был готов к взрыву её эмоций — он осторожно отстранился от когтей Элизабет и нежно прижал её к себе, как ребёнка:
«К сожалению, это правда, — он вынул из конверта аккуратно сложенную газетную вырезку. — Вот статья о происшествии из туринской газеты».
Элизабет вырвала у него вырезку и стала яростно рвать её в клочья: «Будто ты не знаешь, что газеты тоже могут врать!»