– Я слышал, вы скоро уезжаете?
– Еще не скоро, целых три недели.
– Это очень скоро. Я хотел бы увидеться с вами снова. Если вы не против…
Из дальнего конца комнаты тетя делала мне страстные утвердительные знаки. А я что, я не против. На вид приятный и шутит хорошо. И Фрицу это может пойти на пользу. Почему бы и нет?
– С удовольствием, – сказала я, и тетя вздохнула с облегчением.
Джулиан – так его звали, и он мило острил по поводу сходства наших имен – занялся недвижимостью не очень давно.
Совсем не специалист в этой области, он раньше многих профессионалов сообразил, где лежит его золотая жила. Был он стажером в захудалой адвокатской конторе, зарабатывал гроши и снимал жилье в полутрущобном квартале, граничившем с кварталом весьма приличным. Джулиан мечтал перебраться в этот хороший соседний квартал и нередко прохаживался по своей неприглядной улице с обветшалыми домами, пересекал невидимую границу между двумя кварталами – и однажды заметил вдруг, что граница эта слегка передвинулась. По обеим сторонам улицы два дома, которые он помнил в виде едва стоящих полуразвалин, обновились, надстроились и заселились.
Джулиан выпросил небольшую сумму у родителей, взял кредит в банке под поручительство своего босса и купил соседнюю с обновленным домом двухэтажную пустую развалину, предназначенную на снос. У родителей денег больше не было, и они заложили свою квартиру. На вырученные деньги Джулиан, работая вместе с двумя строителями, выломал всю внутренность дома, настелил новые полы, поменял все трубы, починил лестницу, подправил и подмазал фасад и разделил дом на четыре отдельные квартиры.
Его немедленно начали осаждать желающие снять эти квартиры, но Джулиану деньги, притом солидная сумма, нужны были все сразу. Продажа дома, хотя и не без хлопот, произошла быстро и удачно. Джулиан отдал половину долга банку, а на остальные купил еще один такой же дом. И пошло. Покупал, перестраивал и продавал. Адвокатство свое, конечно, бросил. Вернул долги, заполучил хороший банковский кредит и отделывал теперь свои дома внутри модно и красиво. Покупателями и съемщиками теперь были небедные молодые пары, полубогемные художники и музыканты – словом, публика почище и поприличнее. И хороший квартал все глубже вторгался в пределы плохого, который начал быстро входить в моду. А он, Джулиан, начал не очень быстро, но уверенно богатеть.
Я все эти дома видела, он мне их показал. Показал с гордостью – законной, наверное. Дома, конечно, не бог весть что, все те же зажатые в тесном сплошном ряду двух– и трехэтажные узкие секции с лесенками и крылечками с фронта и с газончиками с тыла – но все такое чистенькое, свеженькое, впечатление производит, особенно рядом с остатками прежних трущоб.
Но мне почему-то смотреть и слушать было не так весело, как ему показывать и рассказывать. Разгоряченный перечислением своих удач, он заметил это не сразу, но заметил и тут же остыл.
– Что-то не так? – огорченно спросил он.
А я ничего не могла ему объяснить. Я и себе не могла объяснить.
Все это время я жила в зачарованном мире. Ни мои постоянные сбои в английском, ни запреты и нравоучения тетки, ни нудные анекдоты Фрица, ни недостаток денег, ни отсутствие теплого пальто, ни даже недоразумение с Лероем – ничто не могло нарушить этого очарования. Я находилась в Лондоне, бродила по его улицам, спускалась в его подземку, покупала в его магазинах, и все это время я не вполне касалась его земли. А привлекательный, обходительный и состоятельный Джулиан, который явно, хотя и не слишком настойчиво, за мной ухаживал, враз спустил меня с облаков. Кругом было не зачарованное потустороннее пространство, а обычный практичный человеческий мир. Как, почему? Поди пойми. Знаю только, что мне туда не хотелось, хотелось снова касаться земли лишь изредка. Дома ведь ничего такого не будет!
Я мило ему улыбнулась и сказала:
– Нет-нет, все так! Все очень интересно.
Он снова оживился:
– Правда? А внутри посмотреть хотите?
– Конечно хочу.
– Я ведь здесь и живу.
– Здорово.
– Да, мне всегда хотелось жить в хорошем квартале. Кроме того, потенциальным покупателям нравится, что продавец и сам здесь живет. Как бы гарантия достоинств этого места.
– А что стало с людьми, которые здесь раньше жили? Они поселились в обновленных домах?
– Ну что вы, – Джулиан усмехнулся моей наивности. – Это им теперь не по карману.
А я вовсе не по наивности спросила. Уж слишком он был доволен собой, так и сиял.
– Так что же с ними стало? Куда они делись?
Джулиан неопределенно махнул рукой:
– Ушли. Конечно, прежние хозяева их выселили. Не с жильцами же продавать, – он засмеялся. – Ничего, найдут себе. Мало ли в Лондоне трущоб.
– Да, конечно. Много.
Джулиан присмотрелся ко мне пристальнее:
– Вас это смущает? Так вас там воспитывают? Заботиться о других людях? Это ведь прекрасно! Но, к сожалению, не всегда возможно.
Я больше не могла сдерживать раздражения. Этот человек ни в чем не был виноват. Он поступал так, как подсказывал ему здоровый деловой инстинкт. И преуспевал. Разве это грех? Это бизнес!
Но мне это слово мало что говорило. Я не могла простить Джулиану, что он стянул меня вниз, на унылую трезвую землю.
– Да ничего меня не смущает. Да, вот так нас там прекрасно воспитывают. Мы все там только и делаем, что заботимся о других!
Его собственный дом был очень хорош. Снаружи он был как все – но внутри Джулиан не разбил его ни на квартиры, ни на этажи. Это было одно широкое и высокое пространство, лишь кое-где разделенное расписными японскими ширмами. Спальня находилась на подвесной платформе, кухня в глубокой нише. «Мой собственный дизайн», – скромно сообщил Джулиан. «Мне очень нравится», – сказала я, пытаясь загладить свою недавнюю вспышку.
Получалось, что Лерой был прав, что я все-таки заражена снобизмом. По-настоящему хорошо, непринужденно – и нескучно! – мне было только с представителями «аристократии», лордом Фоли и баронессой Галатеей. Никаких недоразумений между нами не возникало, хотя мы чаще всего не понимали друг друга. Наоборот, от этого было только веселее.
Подошло воскресенье. Мы встретились с Галатеей, и я сразу заявила ей:
– Учтите, ни в какое сомнительное заведение я не пойду.
– А я, по-твоему, пойду? Хорошо же ты обо мне думаешь!
– Я о вас думаю очень хорошо. Вы смелая и независимая женщина и пойдете куда только захотите.
Галатея польщенно хмыкнула.
– Тогда иди и не рассуждай. Это даже денег не стоит!
И не в баню она меня привела, и не в бордель, а в не помню который большой музей, может, даже Британский.
Музей! Галатея – и музей?
– Иди, иди, не задумывайся!
Она подтолкнула меня, и мы влетели в большой лифт, уже набитый пассажирами. Лифт спустил нас куда-то вниз, разгрузился, двери его закрылись и задвинулись сплошной деревянной панелью. Мы оказались в просторном зале, по которому прохаживались без видимой цели несколько десятков человек. Ни картин, ни скульптур, вообще ничего музейного там не было.
Невидимый голос поприветствовал нас и сказал, что сейчас начнется – я не поняла, что. Галатея на мой вопрос только прошипела: «Тс-сс!»
Голос приказал нам построиться цепочкой в затылок друг другу. Галатея уже незаметно отдалилась от меня и стояла между двумя высокими молодыми людьми. Голос велел каждому положить правую руку на плечо впереди стоящему. Передо мной стояла тоненькая девушка в длинном пальто и в шортиках (hot pants), а за мной – мужчина, которого я не успела разглядеть. Свет погас, осталась лишь тускло светящаяся надпись над одной из дверей: «Начало». Голос проговорил еще что-то, цепочка зашевелилась и начала постепенно втягиваться в это самое «начало». Впереди замелькали огоньки свечей. У входа в «начало» стоял человек и давал каждому третьему-четвертому в левую руку свечку, которую тут же и зажигал. Мне свечки не досталось.
Несколько минут мы брели по длинному темному коридору, словно скованные цепью рабы, предназначенные на продажу. Коридор несколько раз заворачивал, то налево, то направо, многие свечки погасли, мы брели в полутьме, повинуясь указаниям голоса, который время от времени предупреждал: «Теперь направо! Еще раз направо! Прямо! Прямо! Налево!» Цепочка наша змеилась и извивалась, было чувство, что мы уходим куда-то далеко-далеко, вглубь подземного лабиринта.
Наконец велено было остановиться. Через одного повернуться лицом к стоящему сзади. Горящих свечек осталось совсем мало, я едва разглядела пожилого мужчину, кажется, довольно толстого. Теперь велели подойти друг к другу и взяться за руки. Руки у мужчины были пухлые и теплые, он крепко сжал мои и пробормотал: «Тонкие косточки!» Голос тем временем вещал что-то об энергии, которой мы обмениваемся, об энергетическом балансе, который как-то там между нами устанавливается. О том, что тело являет собой преграду между живыми существами, и прикосновение к нему помогает разрушать эту преграду. Всякий индийско-китайско-хипповый бред.
Потом нам сказали сойтись вплотную и обняться. Толстый мужчина растопырил объятия, я обхватила его за шею. Он нежно обнял меня за спину, но – отдам ему должное – не прижимался. От него сильно несло табачным перегаром. Жаловаться не приходилось – от меня, я полагаю, тоже.
Потом мы опять ходили цепочкой и пришли в какое-то просторное помещение и там стояли и гладили друг друга по волосам и по щекам. Все это молча, почти в полной темноте. Я, однако, догадалась, что это мы вернулись в первый зал, хотя надпись над дверью теперь не горела. Потом опять обнимались – втроем, вчетвером, целыми хороводами. Потом велено было сесть на пол, расставив ноги в стороны. Я села в расставленные ноги толстого мужика, а в мои села девушка в шортиках, и так по всему залу. Каждый обнял за талию сидящего впереди, образовалась сплошная плотная человеческая цепь. Такую цепь трудно прорвать полиции во время демонстрации, но тогда это еще не применялось. И еще были разные упражнения, непременно включающие прикосновение друг к другу, но при этом, как ни странно, без всякого сексуального напряжения. А голос бормотал о любви одного живого существа к другому, личной, непосредственной любви каждого к каждому, к его уму, к его душе и к его телу. Призывал не брезговать чужой плотью, не бояться чужого касания, чужой энергии… Только так можно остановить войны, только так воцарится мир на земле…